Виктор Левашов - Заговор патриотов (Провокация) Страница 7

За кулисами бурной политической жизни республики стояли опытные кукловоды. Они знали, что делают. И для чего.

А теперь это знал и Томас.

К этому огромному бизнесу грех было не примазаться. С этим все было ясно. Неясно было с другим: где взять необходимые для раскрутки бабки. Занять? У кого? Близкие приятели Томаса были такой же голытьбой, как и он сам, а люди серьезные не дадут. Не та репутация была у Томаса, чтобы ему могли дать в долг без солидного залога даже под большие проценты. Посвятить кого-нибудь в суть дела, взять в долю?

Стоп, сказал себе Томас. Стоп. Это и есть то, о чем предупредил Краб: «Вмиг шею свернут».

Занять под залог квартиры? Квартира была не слишком просторная, но двухкомнатная, в хорошем доме, в центре города неподалеку от площади Выйду. Под нее можно было запросто занять штук тридцать. Но записана квартира была на мать, она получила ее после двадцати лет работы крановщицей на судоверфи. При оформлении залога это может всплыть, а если мать узнает про эти дела — нет, об этом лучше не думать.

Занять у матери?

Скорей для очистки совести, чем в надежде на успех, Томас отправился на хутор Кийр, располагавшийся на южной оконечности острова Сааремаа неподалеку от мыса Сырве. На этой мызе жили когда-то дед и бабка Томаса по материнской линии. Получив в Таллине долго-жданную квартиру, мать уехала на хутор сначала помочь старикам, а когда они померли, втянулась в хозяйство и даже купила, когда пришли новые времена, пятнадцать гектаров заливных лугов.

Для поездки Томас выбрал воскресный день, чтобы говорить с матерью не в коровнике, а нормально, в доме. Но едва Томас увидел ее, как сразу понял, что из его затеи ничего не выйдет.

Мать была в синем панбархатном платье, голову украшала мелкая, в барашек, химическая завивка, а на красных, грубых от работы руках нелепо блестели золотой браслет и толстое, бочонком, золотое обручальное кольцо. Она прямо-таки светилась самодовольством счастливой женщины, которая однако не спешит делиться своим счастьем с окружающими, а, напротив, как бы ревниво осматривается, не намерен ли кто-нибудь на него покуситься.

Во дворе стоял новенький «форд-сиера», массивный мужик в аккуратном комбинезоне надраивал полиролью его сверкающие бока. Мать сказала: «Мой муж». При этом главным в ее фразе было слово «мой», хотя каким образом можно выделить во фразе из двух слов именно это «мой», Томас так и не понял. Но она выделила.

Все было ясно. Томас и заикаться не стал о деньгах. Он сердечно поздравил молодоженов, расцеловал мать и был приглашен на обед. К столу мать выставила графинчик домашней наливки и строго следила, чтобы ни сын, ни муж не выпили лишней рюмки, из чего Томас заключил, что у его отчима с этим делом все в порядке.

Чтобы как-то рассеять довольно напряженную атмосферу семейного обеда, Томас начал подробно рассказывать о фирме, в которой он работает главным менеджером (при этом описывал фирму Краба, не называя ее). Когда эта тема под недоверчивым взглядом матери иссякла, а никакой другой на язык не навернулось, расспросил мать об Альфонсе Ребане, о котором упомянула Роза Марковна во время встречи в офисе Краба, и выяснил, что такого прохвоста никогда не было ни в ее роду, ни в роду его отца. На удивленный вопрос сына, почему она считает этого человека прохвостом, мать убежденно ответила, что только у прохвоста и может быть такое имя, потому что так называют мужчин, которые живут за счет женщин.

Довод был не слишком убедительным, но Томас спорить не стал. Он распрощался и поспешил на теплоход, в буфете которого крепко нарезался молдавского коньяка «Аист», кляня неудачную свою судьбу и даже слегка ропща на несправедливость Его, что вообще-то было не в его правилах. Но как не роптать, как не роптать? В руках у него было верняковое, сулящее десятки тысяч баксов дело, а он не может даже приступить к нему! Как тут не возроптать?!

И Всевышний устыдился и явил Томасу свою милость. Правда, форма, которую Он для этого избрал, была, по мнению Томаса, как бы это поделикатней сказать, резковатой. Через неделю после семейного обеда мать Томаса отправилась вместе с мужем в свадебное путешествие по Европе на своем новеньком «форде». Где-то за Белостоком на узкой польской трассе отчим, сидевший за рулем, неудачно вышел на обгон и лоб в лоб столкнулся со встречным панелевозом. Мать Томаса погибла мгновенно, отчим умер через два часа в реанимации, а машина превратилась в груду металлолома. Следствие установило, что водитель находился в средней стадии алкогольного опьянения.

Томас стал наследником хутора и таллинской квартиры, но воспринял это без малейшей радости, а даже с искренней скорбью. Но такова была воля Его. Томас нашел в тайнике в доме матери, о котором знал еще с детства, около двух тысяч долларов, на эти деньги перевез останки погибших из Белостока, достойно похоронил их на хуторском кладбище и приготовился вступить в права наследования.

Но тут выяснилось, что у этого толсторожего хмыря, который по пьянке угробил его любимую матушку, есть две взрослые дочери. По причине отсутствия средств они скромно устранились от участия в расходах на похороны своего гребаного папаши, но через месяц после поминок заявили свои права не только на долю в хуторском хозяйстве, но и на часть таллинской квартиры. Это было настолько кощунственно, что Томас примчался на хутор с твердым намерением изменить одному из своих главных жизненных принципов и набить им обеим морды. Но у этих драных сучар оказались крепенькие, как боровички, мужья, в результате морду набили самому Томасу. Он умылся в ручье, в котором еще в раннем детстве ловил пескарей и уклеек, и клятвенно пообещал этим... таким... в общем, своим новоявленным родственникам прислать бандитов, которые с ними разберутся и популярно объяснят, как зариться на чужое, нажитое не их трудами добро. И всю дорогу до Таллина Томас был уверен, что сделает это.

Среди его многочисленных знакомых были самые разные люди. Были и бандиты, и они охотно подписались бы на это дело. Но, поразмыслив, Томас отказался от этой идеи. Во-первых, за выбивание долгов (а заказ мог быть истолкован и так) существовала твердая такса: 50 процентов. Это, по мнению Томаса, было слишком много. Во-вторых, был риск оказаться на крючке у уголовников, а это могло иметь непредсказуемые последствия. Вообще в жизни, кроме ментов, Томас больше всего остерегался двух вещей: уголовников, с которыми волей-неволей пришлось пообщаться во время отсидки, и наркотиков. Он даже травку запретил себе курить, посмотрев однажды на страшную ломку, во время которой его приятельница выпрыгнула из двенадцатого этажа своей квартиры, где проходил вполне рядовой загул.

Но главное было все же не в этом. Не Божье это дело. Нет, не Божье. Это было для Томаса главным. Да, это.

Он не стал обращаться к бандитам, а пошел к хорошему юристу, тот внимательно изучил документы и сразу отыскал зацепку: не слишком грамотная или не слишком внимательная секретарша поссовета, регистрировавшая брак матери с этим проклятым алкашом, вместо фамилии «Ребане» написала «Рибание». Это давало формальные основания опротестовать в суде факт заключения брака этого типа с матерью Томаса. Но юрист сказал, что шансов выиграть дело очень немного, это обстоятельство лучше использовать как рычаг давления на противную сторону при заключении мировой. И хотя Томасу была ненавистна сама мысль о переговорах с этими алчными тварями, он признал, что это, пожалуй, самое разумное. Юрист встретился с наследницами и быстро добился соглашения: они отказываются от притязаний на таллин-скую квартиру, выкупают долю Томаса в хуторском хозяйстве за двадцать тысяч долларов, а он оформляет им дарственную на хутор.

На том и сошлись. Из двадцати тысяч пять пришлось отдать юристу, но в руках Томаса оказалась наконец сумма, достаточная, чтобы начать свой бизнес.

И он его начал.

В Ленинградскую область он не поехал, из памяти еще не изгладились обещания ментовского капитана, и ему никак не улыбалось совершенно случайно столкнуться с ним. Томас поехал в Тулу и купил там скромную, но довольно приличную двухкомнатную квартиру в блочном доме всего за двенадцать тысяч баксов. Вернувшись в Таллин, дал объявления во все русские газеты и стал ждать. На оставшиеся бабки купил не новые, но еще приличные «Жигули» — белый пикапчик «ВАЗ-2102», и сделал в квартире капитальный ремонт, соединив две комнаты в одну большую студию. И оборудовал ее, как студию: установил пару мольбертов, накупил кистей, красок, подрамников и холстов. На самый большой холст выдавил килограмма три краски, яростно размазал ее, ощущая при этом какое-то странное чувство — будто бы выдавливает на своем лице угри: и сладостно, и противно. Над названием он не стал долго ломать голову, назвал просто: «Композиция номер шесть». Потом, как советовала Роза Марковна, поехал в Академию художеств и на сто баксов накупил у нищих первокурсников штук пятнадцать абстрактных картин и эскизов самых разных размеров и в художественном беспорядке разбросал их по студии.