Томас Гиффорд - Сокровища Рейха Страница 75

Лиз и я остались одни. Все были заняты, перетаскивая вещи из машины на кухню, и никто не обращал на нас внимания. Я помог ей снять комбинезон, а она остановила меня, притянула к себе. Я почувствовал на своем лице ее дыхание и невольно задрожал. Она шагнула назад, встала у огня, похожая на стройного, худенького мальчишку в джинсах. Глядя на ее прекрасный профиль на фоне отблесков плясавшего пламени, я понял: какой бы она ни была, я люблю ее и никогда не перестану любить. Плохая она или хорошая, нормальная или ненормальная, Лиз или Ли – теперь это уже не играло никакой роли.

Было за полночь, когда мы снова собрались все вместе в гостиной. Питерсон стоял у камина. Лиз устроилась на полу рядом со старым креслом с потертым подголовником. Рошлер в своей необъятной, вытянутой шерстяной кофте сидел в кресле-качалке, и две пестрые кошки согревали ему колени, уткнувшись носами в его сухие морщинистые руки. Он налил всем шнапсу. В воздухе, как и прежде, летала кошачья шерсть.

– Наконец-то! Я несказанно рад снова видеть всех вас живыми и невредимыми, – прогудел Рошлер. – Как ты себя чувствуешь, милочка? Все в порядке?

Лиз кивнула.

– У нее, видимо, сломано ребро, – сказал Питерсон. – Покойный герр Гауптман врезал ей раз-другой своей пушкой. Но она молодец, стойкая, – заключил Питерсон с кислой миной. – Перенесла все как солдат. Так ведь, чокнутая?

Рошлер гладил кошек. Поскрипывало кресло-качалка.

– Позвольте заверить вас, что здесь вы в полной безопасности. События, которые начались после того, как обнаружили труп герра Бренделя, – извини, Лиз, дорогая, – развивались своим чередом. О, сейчас я все объясню…

Питерсон явно был настроен агрессивно. Но в данной ситуации он ничего не мог поделать. Это чувствовалось по его поведению, горечи в его голосе, по тому, как он вобрал голову в плечи.

– Если я не ошибаюсь, нам придется напрячь все силы, – проговорил он.

– Боюсь, вы правы, мистер Питерсон. Однако доверьтесь мне.

Питерсон расхохотался, прошел к окну и остановился, глядя в темень и дождь.

– Рошлер, вы просите невозможного… хотите, чтобы я поверил в то, что еще не перевелись честные люди?

– Мистер Питерсон, у вас чутье на такие вещи, – усмехнулся Рошлер. – И по-своему вы правы. Я подозреваю, вы уже догадались, что все это время я был не совсем откровенен с вами. – Он глубоко вздохнул. – Лиз, это я ликвидировал твоего мужа, моего старого друга. Он был воплощением зла. Он должен был умереть. Только так можно было его остановить. – Он взглянул на нее, поглаживая кошек.

– Вы? – проговорила она монотонно. – Его убили вы?

– Не убил, а казнил.

– Не понимаю я всего этого.

Я ожидал, что это известие сломит ее, но она даже не переменила позы, оставаясь все такой же безучастной.

– А вам, Джон, я вынужден признаться, что я не просто орудие в руках Айвора Стейнза, вовсе не дрожащий старик, жертва обстоятельств, каким я себя поначалу представил.

Я сжал ручки кресла, а Рошлер продолжал:

– На профессиональном жаргоне я – двойной агент. Вы уж простите меня за мелодраму. По крайней мере, нацисты думают, что я с ними. Брендель считал меня своим сподвижником. Да, доверие… Он доверял мне, иначе я не мог бы по-настоящему быть чем-то полезен полковнику Стейнзу. Я не совсем сторонний наблюдатель в движении: они убеждены в моей непосредственной причастности к нему.

– К чему тогда была вся эта дребедень о «Белой розе»? – спросил Питерсон, по-прежнему глядя в окно. – О вашей разнесчастной женушке-еврейке?

Рошлер сжал пальцы. Кошка, которую он гладил, моментально раскрыла глаза, оскалила мелкие белые зубы, выпустила когти.

– В настоящий момент ваше замечание, мистер Питерсон, к делу не относится. Удовлетворитесь тем, что я, подобно двуликому Янусу, смотрю в обе стороны, делаю все возможное в обществе, где господствуют нацисты – старые и новые. В судах, в полиции, на выборных государственных должностях, в правлениях фирм, в системе образования – от детских садов до аспирантур – всюду сидят нацисты, и, чтобы действовать в их среде, я, естественно, должен делать вид, что я тоже нацист. – Его благообразное лицо стало жестким. – В дополнение к событиям, о которых вам уже известно, позвольте сообщить, что произошло дальше. После того как труп Бренделя был обнаружен, а экономка нашла меня привязанным к кровати, я спешно был вызван на совещание к вам в дом, Лиз, созванное Альфредом Котманом. Он – человек честолюбивый. Но его амбиции, как правило, превосходят его способности. – Рошлер отпил немного шнапса и потянулся к миске с орехами, вставил один в щипцы и расколол. – Котман возглавил фракцию Бренделя без особых возражений. Сент-Джон, естественно, поддержал его. Основное и главное достоинство Альфреда – его коварство. Потому-то он и держится так долго. И хотя не возникало никаких сомнений в том, что вы, господа, укокошили беднягу Гюнтера и скрылись, захватив Лиз и меня в качестве заложников, он мгновенно углядел удобный случай, чтобы взвалить это убийство на Зигфрида. Мотив убийства? Желание утвердить главенство своей фракции или, возможно, личный конфликт из-за Лиз – ревность. Собственно, мотив не имел существенного значения. Важно то, что со смертью Бренделя старая гвардия получала возможность отделаться от Зигфрида и таким образом нейтрализовать дилетантов, как называл их Котман.

– Вы говорите абсолютно серьезно? – В голосе Лиз появилась некоторая твердость. – Неужели действительно шла борьба за власть? Какие идиоты…

– Совершенно верно, борьба за власть, но вряд ли они идиоты. Котман сумел убедить остальных, что Зигфрид всегда был слабым звеном в движении. Котман также выразил сомнение в отношении значимости Лиз. Может, ей тоже стоит исчезнуть? Зачем рисковать, оставляя ее в живых? Кто знает, что ей известно и что она может разболтать? Всегда есть шанс, что кто-то прислушается к ее словам и поверит ей.

Мне поручили заняться Зигфридом. Я, как никто другой, подходил для этой цели, поскольку перед уходом на совещание Зигфрид звонил мне по телефону. Он был на грани истерики, на грани отчаяния. Хотел разыскать Лиз и молол всякую чепуху. И я направил его в замок, убедил поехать туда, выложить вам все, заключить с вами сделку и с триумфом привезти Лиз обратно.

Питерсон снова рассмеялся:

– Кто кого здесь, черт возьми, провел?

– Несчастный глупец сразу ухватился за это. Видите ли, если бы Котман не предложил убрать Зигфрида, мне пришлось бы сделать это самому. Тут с чьей точки зрения ни смотри – с нацистской или с моей собственной – Зигфрид представлял опасность для всех нас.

О вас же Котман беспокоился гораздо меньше, несмотря на неприятности и беспокойства, которые вы причинили. Когда вы исчезли, он склонен был думать, что вы просто испугались. В отношении Лиз, когда я высказался против ее ликвидации, он сначала колебался, но другие тоже не поддержали его, поэтому он пошел на попятную, заявив, что о ней мы поговорим позже, если мне удастся привезти ее в Мюнхен. – Он обернулся к Лиз: – Повторяю, милочка, здесь ты в безопасности. Но я несколько забегаю вперед. Так вот… Мне надо было как можно скорее послать своих людей, чтобы они устранили Зигфрида. Тогда я мог бы доставить вас сюда и уберечь от Котмана, у которого мог возникнуть любой коварный замысел. – Он встал, держа в каждой руке по кошке, и бережно опустил их на подушку в кресле. Взял сигару из ящичка, лежавшего на буфете, аккуратно откусил кончик и выплюнул его на потертый ковер. Зажег спичку, подождал, пока обгорит серная головка, неторопливо поднес ее к сигаре и тогда закурил, окутавшись ароматными клубами дыма. Раздавалось мерное тиканье старинных часов, точно чьи-то шаги по безмолвному коридору. – Итак, дела обстоят следующим образом, – продолжал он, подходя к часам и открывая застекленную дверцу. – Бренделя как руководителя движения в Германии временно заменил Котман. Зигфрид мертв, и влияние неонацистов существенно уменьшилось. Котман доволен. – Рошлер позволил себе сухо рассмеяться, поправляя стрелки часов на циферблате. – Его очень увлекает южноамериканская авантюра, а посему на днях он вылетает в Буэнос-Айрес. Сент-Джон, я полагаю, пока останется здесь. Он управляет Котманом, как марионеткой, дергая за веревочки, а этот надутый осел даже понятия не имеет об этом. – Рошлер медленно прикрыл дверцу, запер ее и, потирая руки, обернулся к нам. – Теперь остается лишь вопрос о вас троих, не так ли? – Он сиял своей доброй улыбкой Деда Мороза, которая по мере того, как он приближался к нам, постепенно угасала. – Боюсь, что вам предстоит пережить несколько неприятных моментов, но это неизбежно. От этого никуда не денешься. И именно мне придется отвечать на все те вопросы, каковые у всех у вас, должно быть, имеются.

Я посмотрел на Лиз, улыбнулся, но ее взгляд был устремлен поверх моего плеча, мимо меня, точь-в-точь как у нашей матери на написанном отцом портрете. Она думала о себе. Такова была природа Лиз, и ничто не могло ее изменить.