Фридрих Дюрренматт - Подозрение Страница 9

Он превратился в совершенно другого человека и нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Вы не скажете ни одному человеку о вашем отъезде, — приказал Берлах.

— Ни одному человеку. Ни одному человеку, — заверил Форчиг.

— Сколько стоит выпуск номера? — спросил старик.

— Четыреста франков, — потребовал человек с сияющими глазами, гордясь тем, что, наконец, становится состоятельным.

Комиссар кивнул головой.

— Вы можете получить деньги у славного Бутца. Если вы поторопитесь, то можете их получить еще сегодня. Я говорил с нотариусом по телефону. Вы уедете, когда будет готов номер? — спросил он недоверчиво.

— Сразу уеду, — поклялся тот, подняв руку вверх. — В ту же самую ночь. В Париж, в Париж!..

Однако, когда Форчиг ушел, старик не успокоился. Писатель казался ему менее надежным, чем обычно. Он подумал, не следует ли попросить Лютца, чтобы Форчигу выделили телохранителя.

— Ерунда, — сказал он себе. — Меня ведь перевели на пенсию. С делом Эменбергера я справлюсь сам. Форчиг напишет статью против Эменбергера. И как только уедет, я могу уже не волноваться. Хунгертобелю об этом тоже не следует говорить. Хорошо бы он пришел сейчас! Мне так нужна сейчас «Литл Роз»!

Часть вторая

БЕЗДНА

В пятницу вечером, это был последний день года, комиссар, лежа в автомобиле, прибыл в город Цюрих. Хунгертобель вел машину сам и еще осторожнее, чем обычно: он заботился о своем друге. Город захлебывался неоновыми каскадами, когда Хунгертобель попал в скопление машин, скользивших в море света и разъезжавшихся по соседним переулкам.

Старик сидел сзади, окутавшись в темноту автомобиля. Он попросил Хунгертобеля не торопиться и настороженно следил за предновогодней суетой. Цюрих не очень нравился ему, а четыреста тысяч швейцарцев на «пятачке» земли он считал гиперболой; он ненавидел вокзальную улицу, по которой они ехали, однако теперь, в момент приближения к неизвестной и грозной цели («во время поездки в реальность», как он сказал Хунгертобелю), город его завораживал.

Все новые людские волны катились вперед за занавес из дождя и снега. Трамваи были переполнены, а лица, смутно белевшие за их стеклами, и руки, державшие газеты, — все фантастически утопало в серебряном свете и проносилось мимо. Впервые Берлах показался себе человеком, время которого безвозвратно ушло, человеком, проигравшим неизбежный бой между жизнью и смертью. Побуждение, неумолимо гнавшее его в Цюрих, подозрение, явившееся результатом железной логики, пригрезившееся ему в утомительных волнах болезни, казалось ему бесцельным и ненужным; к чему стараться, зачем, почему? Ему захотелось вернуться назад и погрузиться в спокойный бесконечный сон.

Хунгертобель про себя выругался, он почувствовал угнетенное состояние старика и упрекал себя за то, что вовремя его не остановил. К ним приблизилось безликое ночное озеро, и автомашина медленно проехала по мосту. Перед ними появился регулировщик, размахивающий руками, как автоматом. Берлах мимоходом подумал о Форчиге, о несчастном Форчиге, лихорадочной рукой пишущем памфлет на грязном чердаке в Берне.

Затем этот образ исчез тоже. Комиссар бесконечно устал.

Вот так и умирают города, народы и континенты, а Земля все равно будет вертеться вокруг Солнца по той же самой незаметно колеблющейся орбите, упрямая и непреклонная в своем бешеном и в то же время медленном беге. Какая разница, жив этот город или все — дома, башни, огни, людей — покроет серая водяная безжизненная поверхность? Разве это не были свинцовые волны Мертвого моря, которые он разглядел сквозь тьму, дождь и снег, проезжая по мосту?

Его охватил озноб. Холод космоса, этот издалека ощутимый холод, опустился на него; на мгновение, длящееся вечность.

Комиссар открыл глаза и взглянул на улицу. Они проехали мимо театра. Старик посмотрел на своего друга; ему было приятно его спокойствие, — разве мог он догадаться о сомнениях врача? Тронутый холодным дыханием смерти, комиссар вновь обрел бодрость и отвагу. Около университета они повернули направо. Улица поднималась в гору. Становилось все темней. Старик сидел внимательный и сосредоточенный.

КАРЛИК

Автомашина Хунгертобеля остановилась в парке, постепенно переходившем в лес. Берлах угадывал опушку леса, протянувшегося на горизонте. Здесь, на горе, снег шел большими чистыми хлопьями; старик разглядел сквозь них неясные очертания фасада госпиталя. В ярко освещенном портале, перед которым остановился автомобиль, по бокам были окна с красными решетками. Комиссар подумал, что из-за них очень хорошо наблюдать за прибывшими. Хунгертобель раскурил «Литл Роз», вышел из машины и скрылся в доме. Старик остался один. Он подался вперед и стал рассматривать здание, насколько это позволяла темнота. Снегопад становился все сильнее, ни в одном окне не было видно света, только иногда сквозь снежную тьму где-то угадывался отблеск; стеклянно-белый современный комплекс зданий казался вымершим. Старика охватило беспокойство; казалось, Хунгертобель не собирался возвращаться. Он посмотрел на часы. Прошла всего одна минута. «Я нервничаю», — подумал комиссар и отвалился на спинку, собираясь прикрыть глаза.

В этот момент Берлах взглянул через стекло автомашины, по которому стекали капли растаявшего снега, и заметил за решеткой окна слева от входа в больницу странную фигуру. Сначала ему показалось, что он увидел обезьяну; однако вскоре он понял, что это был карлик — такой, каких иногда показывают в цирке для увеселения публики. Маленькие руки и голые ноги по-обезьяньи вцепились в решетку, а огромная голова повернулась к комиссару. У него было сморщенное старческое лицо, покрытое складками и глубокими морщинами, обезображенное самой природой. Оно смотрело на комиссара и было похоже на заросший мхом камень. Старик прильнул к мокрым стеклам, чтобы лучше его разглядеть, но карлик одним кошачьим прыжком исчез в глубине комнаты; окно стало пустым и темным. Наконец появился Хунгертобель, за ним две медсестры, одетые в белые, как падающий снег, халаты. Врач открыл дверцу и испугался, увидев побледневшее лицо Берлаха.

— Что с тобой случилось? — прошептал он.

— Ничего, — ответил старик. — Я должен немного привыкнуть к этому зданию. Действительность всегда выглядит не так, как ее себе представляют.

Хунгертобель почувствовал, что старик чего-то недоговаривает.

— Ну, — сказал он тихо, — теперь пора.

Комиссар шепотом спросил, видел ли врач Эменбергера. Тот ответил, что разговаривал с ним.

— Нет никакого сомнения, Ганс, это он. Тогда в Асконе я не ошибся.

Оба замолчали. Снаружи нетерпеливо топтались сестры.

«Мы гоняемся за химерой, — подумал Хунгертобель. — Эменбергер — безобидный врач, а этот госпиталь точно такой, как все другие, только значительно дороже».

На заднем сиденье автомашины, в почти непроницаемой тени сидел комиссар, он догадывался о мыслях Хунгертобеля.

— Когда он меня обследует? — спросил он.

— Сейчас, — ответил друг.

Врач почувствовал, что старик приободрился.

— Тогда давай простимся, — сказал Берлах. — Никто не должен знать, что мы друзья. От этого первого допроса зависит очень многое.

— Допроса? — удивился Хунгертобель.

— Конечно, — ответил комиссар насмешливо. — Эменбергер обследует меня, а я — его.

Они пожали друг другу руки.

Подошли еще две сестры. Вчетвером они положили Берлаха на передвижную кровать из блестящего металла. Оглянувшись назад, он увидел, как Хунгертобель передал им чемодан. Старик вперил взгляд в черную пустоту, из которой, кружась и танцуя на свету, опускались белые хлопья, чтобы, на мгновение коснувшись его лица оставить мокрый след. «Снег не пролежал долго», — подумал он. Кровать провезли в дверь. Он услышал, как тронулась машина Хунгертобеля.

— Он уехал, он уехал, — тихо пробормотал Берлах.

Позади него на ходу покачивалось красное лицо медсестры, везшей кровать. Старик скрестил руки за головой.

— Есть у вас карлик? — спросил он с немецким акцентом, ибо выдавал себя за иностранца.

Медсестра засмеялась.

— Что вы, господин Крамер. Как вам пришло такое в голову?

Она говорила на швейцарском диалекте, с акцентом не свойственным жителям Берна. Комиссар не поверив ее ответу и спросил:

— Как вас зовут, сестра?

— Меня? Сестра Клэри.

— Вы из Берна?

— Я из Биглена, господин Крамер.

«Тебя-то я обработаю», — подумал комиссар.

ДОПРОС

Как только сестра привезла его в светлое стеклянное помещение, Берлах сразу увидел двух людей. Немного сутулого мужчину в роговых очках, со шрамом над правой бровью — доктора Фрица Эменбергера. Взгляд старика бегло скользнул по нему; он больше заинтересовался женщиной, стоявшей рядом с мужчиной, которого он подозревал. Женщины возбуждали его любопытство. Ему, жителю Берна, «ученые» женщины были неприятны, и он разглядывал ее недоверчиво. Она была красива; комиссар, старый холостяк, обожал красивых женщин; с первого взгляда он понял, что это была настоящая дама. Она держалась с достоинством. Для Эменбергера она была слишком хороша. «Ее можно сразу ставить на постамент», — подумал комиссар.