Сергей Попов - Виселица для жирафа. Иронический детектив

Виселица для жирафа

Иронический детектив

Сергей Николаевич Попов

© Сергей Николаевич Попов, 2016

ISBN 978-5-4483-3777-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ничего придурочного в моем детстве не было, если не считать любительское кино. Детство как детство. Поэтому, когда капитан спецслужб Баталин заявил мне намедни, что я, лейтенант тех же спецслужб, Антон Ведрин – придурок, и не просто придурок, а придурок с детства, я внутренне категорически не согласился с ним. Да и в ФСБешники я пошел не по своей воле – меня пинками загнал туда отец, видя, что из такого балбеса, как я, всё равно ничего путного не выйдет. А ведь мне будет надо семью кормить, когда во мне всерьез взыграет желание размножаться, а не от случая к случаю, как это имеет место сейчас. И вот я – боец невидимого фронта, и при этом, по мнению большинства, я – балбес. Нет, я не полный балбес от природы, просто я ничего не понимаю в той профессии, которой меня заставила заниматься жизнь. Будь у меня другая профессия, например, режиссер кино или театра, я уверен, что те же окружающие называли бы меня не балбесом, а юным дарованием, человеком, подающим большие надежды, может быть, даже гением. Но, повторяю, жизнь не оставила мне другого выбора, как стать сотрудником спецслужб. Потому что те места в жизни, на которые я претендовал, – режиссер театра или кино, заняли другие детишки, тоже, кстати, балбесы, дети тех, кто сам был или режиссером или видным деятелем искусств. Мне отец так и сказал: «Зря ты бегаешь со своей кинокамерой, зря бегаешь в свой драмкружок, Бондарчук нашелся! Олег Ефремов! Места тебе ни на Мосфильме, ни на Ленфильме, ни во МХАТе всё равно нет – и не будет. Нынешним народным артистам своих детей, дай Бог туда засунуть. Деятели искусства, они знаешь, как плодятся? У них и брачные дети, и внебрачные – впору каждый год для их отпрысков новую киностудию открывать или новый театр. В нашей конторе на всех, слава Богу, информация имеется». Я понял: из-за плотоядности всяческих народных артистов мне одна дорога – в ФСБ. Отец у меня сотрудник спецслужб, подполковник, значит, мне туда же. «Папа! – воскликнул я, и комок слёз сдавил мне горло, папочка, но ведь я не поймаю ни одного бандита, не разоблачу ни одного шпиона! Бандиты будут убивать людей, шпионы предавать Родину, а я не смогу никого защитить. Я не создан для этого». – «А тебя это трахает, что ты не сможешь никого защитить? – глядя мне серьезно в глаза, спросил отец и добавил, – Подумай, сынок, хорошо подумай, прежде чем отвечать». Я хорошо подумал и ответил: «Нет, не трахает». – «Молодец! – ответил отец и одобрительно похлопал меня по плечу. – Из тебя получится вполне сносный боец невидимого фронта. Я в тебе не ошибся. – И добавил. – Запомни: сумеешь защитить себя – защитишь и Отечество. У вас в театре, кажется, есть такой термин „предлагаемые обстоятельства“. Так вот работа в разведке, сынок, предложит тебе такие обстоятельства, что если захочешь свою шкуру спасти, то и врагов переловишь и Родину защитишь».

Сегодня, когда по отделу пронесся слух, что на самой окраине города в театре замочили какую-то бабу режиссера, я, скажу честно, испытал даже внутреннее удовлетворение. Злорадно подумал: «Тоже, небось, внебрачная дочь какого-нибудь народного артиста». – «Историческая справедливость, она восторжествует и без нашего участия, – вспомнил я опять же напутствие отца, – главное, ей, справедливости, не препятствовать в этом, не мешать». И вот одной папиной дочкой, которая, возможно, заняла именно мое место, стало меньше. Я знаю, что нехорошо так думать, ну уж что в голову пришло, то пришло.

Режиссера замочили в старом полуразвалившемся доме с давно выселенными жильцами. Стекол в окнах не было одни зияющие проемы. Это было место, где разворачивалось театральное действо. Я когда-то читал, что английский режиссер Питер Брук тоже ставил спектакль на развалинах, кажется, оперу «Кармен». Доморощенная «Брукиня» взялась ставить в «естественных декорациях» пушкинского «Каменного гостя». Нет, меня заставило возмутиться отнюдь не это обстоятельство, а то, что режиссерша сама взялась играть в спектакле роль Лауры – «осьмнадцатилетней куртизанки», хотя самой женщине было почти пятьдесят, называется, дорвалась. Седая, морщинистая (я видел фотографию трупа), и на тебе: куртизанка!

Обстоятельства её смерти были таковы. Дон Карлос спросил: «…Но, когда твои глаза впадут и веки, сморщась, почернеют, и седина в косе твоей мелькнет, и станут называть тебя старухой, тогда, что скажешь ты?» Пятидесятилетняя куртизанка, на мгновение якобы задумавшись, произнесла: «Зачем об этом думать?» А затем, топнув ногой, велела поклоннику: «Приди, – открой балкон». Тот, кто изображал Дона Карлоса, сделал вид, что открыл. Старушенция подалась всем телом в проем окна и с придыханием заголосила пушкинскую строфу: «Как небо тихо; недвижим тёплый воздух, ночь лимоном и лавром пахнет…». Именно в этот момент откуда-то снаружи сверху свесилась вверх ногами фигура мужика. Его голова зависла в проеме, затем он выхватил нож, резанул великовозрастную куртизанку по горлу и взмыл вверх. Лаура рухнула на пол, а труппа, в полном составе наблюдавшая за тем, как репетирует их патронесса, ахнула, а затем, как по команде, каждый схватил свой мобильник и стал вызывать скорую.

Это то, что рассказывали о происшествии в отделе. Дело было, конечно, для ментов, но его передали нам, и вот по какой причине. Оказалось, что убитая была осведомителем ФСБ. Сам я на осмотр трупа не ездил не люблю трупаков. И вот почему: в меня после встречи с ними пиво не лезет. Вот не лезет, и всё! Организм особенный. А это значит, что вечер после свидания с трупом для меня проходит зря. Нет, меня, конечно, вызывали на осмотр тела, но я отвертелся. Причем отвертелся так, что можно как анекдот рассказывать.

Позвонил, конечно, сам капитан Баталин. Позвонил, главное, когда я уже пришел домой и первую бутылочку пивка уговорил. Пивко пил чешское. Я разное там наше пиво или из Германии не люблю – не пиво это вообще: ни вкуса, ни запаха. А вот у чешского есть вкус, а главное есть запах. Меня ещё отец учил: «Водка должна быть русской, а пиво – чешским». Так вот: кинул первую бутылочку как за себя – и на душе потеплело. У меня всегда теплеет на душе, когда удается отгородить себя от внешнего мира: от этих непрестанных врагов, внутренних и внешних, от начальников, рапортов, трупаков. Правда, для этого одной бутылки маловато. Но я-то об этом знал и, конечно же, подготовился. Так вот звонит капитан Баталин: «Подъём, лейтенант! У нас трупак!» Я поднял глаза, а у меня ещё три бутылочки любимого чешского пивка на столе стоят и мне улыбаются, а под пивко креветочки уже закипают в кастрюльке, а по телеку – футбол. А у Баталина, видишь ли, трупак. Ну, я и рассуждаю так: «Это у тебя трупак, а у меня креветочки вот ты с ним, с трупаком, сам и валандайся». Но это я так мысленно рассуждаю, а вслух говорю: «Какая жалость, товарищ капитан: я так хотел трупака посмотреть, но, увы, я жестоко болен». – «Да ты же с работы здоровый уходил!» – орёт капитан. «А вот пока до дома доковылял, заболел, – неторопливо объясняю я, и уточняю, – враги умышленно заразили. «Какие ещё враги?» – недоумевает Баталин. «У сотрудника федеральной службы безопасности, что, по-вашему, мало врагов?» – спрашиваю я своего шефа. И Баталин, кажется, в душе согласился со мной – он как-то сник, забормотал: «Ну, конечно, конечно, на нас вся страна волком смотрит…», а потом неуверенно, скорее, для проформы спросил: «Так у тебя, Ведрин, что, и справка есть?» – «Будет, – отрезал я, – к завтрашнему утру непременно будет». – «Ну, смотри!» – буркнул шеф и бросил трубку.

Я разволновался… нет, не от звонка начальника, оттого, что креветки закипели, и пена побежала на плиту. Решив успокоить нервы, я раздавил ещё одну бутылочку чешского. Не знаю, как вы, а лично я предпочитаю пить пиво только из горлышка из стакана не люблю – во-первых, не тот вкус, а во-вторых, какое-то время надо ждать, пока пена осядет, а у меня «трубы горят» – они у меня всегда горят. Короче, мне некогда. Я ещё один бутылёк из горлышка в себя втянул, успокоился, и на душе стало сосем тепло: как будто я оказался в детстве, как будто отец и мать живы, в обиду меня не дадут, и напоят и накормят. Эта любовь к близким людям, поток собственных мыслей, интересных мне, и только мне, и создает ту скорлупу, которая надежно отгораживает меня от внешнего мира. Кстати, надо не забыть поесть. Я отбросил креветки на дуршлак, затем выложил на блюдо, лимон пополам разрезал, чтобы соком кропить. Доставить себе удовольствие – это искусство, для этого муза должна тебя посетить, как поэта, например, Александра Пушкина. Я не стал портить величие момента, не стал думать, откуда я, например, достану врачебную справку о своей болезни. «Служенье муз не терпит суеты. Прекрасное должно быть величавым», – вспомнил я знаменитую строку. «Это и о моих креветочках, – подумал я. – А что у меня есть в жизни хорошего, кроме них? вдруг неожиданно спросил я сам себя и честно ответил: «Ничего нет». И вдруг очень больно мне стало от такого ответа. Но ещё больнее мне стало от осознания того, что и этой мизерной ничтожной радости меня только что хотел лишить мой непосредственный начальник капитан Баталин. «Нет, не отдам свою радость! – решил я, – костьми лягу, а не отдам! Не поеду смотреть трупака».