Сергей Попов - Виселица для жирафа. Иронический детектив Страница 3

Вечером Янга хохотала до слёз. Она обычно забегала ко мне вечером после работы перед тем, как явиться домой. Говорила домочадцам, что её задержала начальница на час полтора, а сама это время проводила у меня. Такая конспирация с её стороны была необходима, поскольку из дома её не выпускали, заставляли заниматься готовиться к поступлению в институт на следующий год. И что я нашел в этой семнадцатилетней девушке, ещё подростке? Сам не знаю. И тем не менее…

И тем не менее я сварил ей вермишель. Я сварил ей целую кастрюлю вермишели. А почему я это сделал? Да потому что варить я умею только вермишель, ну, и ещё креветки. А жарить только яичницу. Ну, зато уж как я варю вермишель! Друзья мои, вы пальчики оближете, если попробуете. Уверяю вас: такой вермишелью можно соблазнить любую женщину – не устоит. Вот почему я, собственно, иду варить вермишель сразу после того, как Янга переступает порог моего дома.

Но в этот вечер я понял, что напрасно стал разбрасываться своими съестными припасами: когда девушка с какой-то целью открыла свою сумочку первое, что бросилось мне в глаза, объемная пачка гигиенических прокладок. Критические дни – любви сегодня не будет. Так, может, и вермишелью не кормить? Да нет, пусть ест. Я добрый. Янга умяла вермишель, то и дело хватаясь за талию, и я подробно рассказал ей, как я сегодня отделался от присутствия на службе. Рассказал не один, а целых два раза – все равно заняться с ней больше нечем. Оба рассказа вызвали у слушательницы надрывный смех. У меня стало тепло на душе, саднящее предчувствие растворилось. Потом Янга ушла, и мерзкое ощущение вернулось вновь. Я сбегал в магазин, взял четыре бутылки пивка в надежде, что теплота и забвение окутают меня до утра следующего дня. Ничего подобного: мысль снова вернулась на место происшествия туда, куда я вчера отказался ехать.

Наверное, это полная чепуха насчет того, что зверское убийство режиссерши – это послание кому-то из труппы или вообще всему театральному коллективу. Во-первых, я такого не встречал в истории криминалистики, чтобы кто-то из преступного мира шантажировал целый театр. Зачем это кому-то надо делать? Артистов на бабки выставить? – Нелогично. Все эти предприятия от культуры бедны как церковные крысы. Уж кто-кто, а рекетиры об этом знают. Куда как выгоднее обложить данью магазин или автосервис. А если это угроза со стороны властей? Тоже не катит. Времена идеологических репрессий миновали. Да и за что здесь репрессировать-то? Ладно бы современную пьесу ставили, обличали бы кого-то из сильных мира сего, тогда понятно. Но Пушкин, «Каменный гость» – классика. Нет, репрессировать целый коллектив здесь не за что. Значит, эта смерть предупреждение не коллективу. А если кому-то одному? Неразумно: уж больно все вычурно и рискованно. Безопаснее предупредить его же с глазу на глаз, приставив тот же тесак к горлу, или просто угрожать по телефону. Актер это не тот человек, который станет сильно артачиться. А главное, кого грохнули? Осведомителя спецслужб. Нет, если заказчик убийства представитель государства, этого делать бы не стали – своих агентов мы бережем… правда, если они не выкидывают что-то из ряда вон. Но эта вроде бы не выкидывала, репетировала сцену ужина у Лауры так, как до нее эту сцену репетировали, наверное, все без исключения, кто брался за «Маленькие трагедии» Пушкина.

Остается одно: убийца маньяк, человек с нарушением психики. Такое часто бывает: у кого-то из слабоумных претензии к женщинам, и он их убивает, а у этого претензии к театру, и вот результат. Кстати, у меня тоже к театру есть претензии, я о них уже говорил, но я, слава Богу, никого из служителей Мельпомены еще не грохнул. Это о чем говорит? О том, что я вовсе не слабоумок. На этой светлой мысли я уснул.

Утром следующего дня я понес в районную поликлинику сдавать на исследование свой кал, забыл сказать, что от меня его тоже потребовали. В поликлинике я лицом к лицу столкнулся с капитаном Баталиным. Он тоже старательно прятал в свой берет какую-то коробочку. Со мной Баталин даже не поздоровался.

Результаты исследований показали, что в моих анализах опаснейшего вируса нет. Конечно, не было его и в анализах капитана Баталина. Врач поздравил меня, поинтересовался самочувствием, я многозначительно пожал плечами: мол, ни больной, ни здоровый. Медработник немедленно поинтересовался: «А может, вам продлить бюллетень?» Я задумался, вспомнил про лежащие в дамской сумочке Янги гигиенические прокладки и решительно заявил: «Нет, на работу пойду. Мне дома делать нечего». – «С такими сотрудниками спецслужб не страшно жить», – одобрительно похлопал меня по плечу врач, два дня назад высокая температура была, метеоризм, а вы, юноша, уже рветесь в бой. Вот я своему сыну про вас расскажу, а то шалопай растет, ни цели в жизни, ни призвания. «Обязательно расскажите! – подхватил я, а сам подумал – Никакой он, наверняка, не шалопай, ваш сын, и цель у него есть и призвание. Да вот только его место в жизни, как и мое, наверняка уже заняли. Вот он и болтается, как в проруби болтается то, что я и капитан Баталин только что приносили вам на анализ».

«О, „Завещанный“ пришел!» – такими словами встретили меня в отделе. «Завещанный» – это моя кличка.

Дело в том, что меня как бы завещали этому секретному учреждению. Отец мой, как я уже говорил, был подполковник спецслужб. Он траванулся конфискованной водкой. Единственный раз нашей конторе удалось у ментов отбить конфискат. Операцией руководил мой отец. Так вот, родитель на радостях стал употреблять конфискат прямо в этой комнате за своим рабочим столом в присутствии всего личного состава и вдруг посинел и забился в конвульсиях. Его последние слова, обращенные к боевым товарищам, были такими: «Позаботьтесь о моем балбесе. Завещаю его вам». Вот его сослуживцы обо мне и заботятся, исполняя устное завещание покойного. Поэтому-то мне сходит с рук, если не всё, то многое. Ну, разве что иногда обматерят. Вот и сейчас, увидев меня, капитан Баталин в сердцах выпалил: «Это не просто придурок, это придурок с детства!» Повторяю, что в душе я категорически не согласился с ним.

И вдруг мой начальник совершенно изменил интонацию:

«Послушай, а это нам очень на руку, что ты не выезжал на осмотр трупа»! Я невольно спросил: «Почему?» «Артисты не видели твоей морды, – объяснил капитан, – значит, мы сможем внедрить тебя в их среду, чтобы ты и нашел, кто из труппы грохнул режиссершу». – «А что, ее грохнул кто-то из своих?» – заинтересовался я, потому что мне эта версия не приходила в голову. «Да, мне кажется, что режиссершу грохнул именно кто-то из своих, – подхватил капитан и стал развивать мысль. – Она ведь старуха, считай, была, а играла юную шлюху. Не иначе какому-нибудь молодому дарованию перешла дорогу, а он её и того ножиком чик. У них, у богемных людей, это запросто». Я сделал вид, что удивлен. Капитан стал объяснять: «Психика уж очень расшатана от обилия перспектив: могут выдвинуть на театральную премию, могут на телевизионную премию, могут на кинематографическую премию, а могут и на „Оскара“, например. А вокруг конкуренция, а вдруг выдвинут не меня, а его? Вот у людей крыша и едет. А отсюда возникает желание мочить, мочить и мочить, и не кого-нибудь, а своих товарищей по цеху. У богемы, Антон, голова устроена совсем не так, как у нас, служак. Вот нас со старшим лейтенантом Можариковым, никто ни на какой „Оскар“ не выдвинет. Правильно?» Я утвердительно кивнул головой. «Вот поэтому мы ещё и не грохнули друг друга. Я верно мыслю, старлей? – Обратился Баталин к вошедшему в отдел Можарикову. – Какой смысл мне тебя грохать, а тебе меня?» Можариков задумался и серьезно ответил: «Никакого, – но затем вдруг уточнил, – пока». – «А потом?» – удивленно спросил Баталин. «А потом видно будет», – перевел все в шутку старлей.

«А в качестве кого вы хотите меня внедрить в труппу: осветителем или работником сцены?» – поинтересовался я, не испытывая от таких перспектив никакого энтузиазма. «Обижаешь! – воскликнул Баталин. – Мы своих сотрудников так низко не ценим. Пойдешь к ним не меньше чем режиссер-постановщик. Твой отец, царствие ему небесное, все уши нам прожужжал, что ты там, в детстве какое-то кино снимал, вот теперь в оперативной работе эти навыки и пригодятся. Короче, продолжишь труд, начатый покойной, – Пушкина будешь ставить».

«Ни хрена себе! – мысленно воскликнул я. – Ради этого стоило пить два литра горячей кока-колы и носить е. Побыть режиссером в настоящей труппе, пусть даже несколько дней! Да еще ставить Пушкина! Я об этом даже не мечтал».

Но это была первая реакция, а ночью перед сном была вторая.

Что-то нехорошее возникло у меня в душе. Согласно моим умозаключениям режиссершу все-таки убил кто-то с психопатическими наклонностями. Собратья по актерскому цеху на такой жуткий акт не способны. Резануть ножом по горлу, как барана, да еще публично. Нет, это не их рук дело. Тихонько травануть собрата по цеху – вот вершина актерского злодейства. Значит, убийцу по замыслу своего начальника я буду искать не там. А если я буду искать его не там, то не найду. А если не найду, то он вернется. Вернется зачем? Чтобы отомстить театру. И в кого тогда будет нацелен его нож? Да в меня! Я же займу место руководителя труппы.