Сергей Попов - Виселица для жирафа. Иронический детектив Страница 4

«А в качестве кого вы хотите меня внедрить в труппу: осветителем или работником сцены?» – поинтересовался я, не испытывая от таких перспектив никакого энтузиазма. «Обижаешь! – воскликнул Баталин. – Мы своих сотрудников так низко не ценим. Пойдешь к ним не меньше чем режиссер-постановщик. Твой отец, царствие ему небесное, все уши нам прожужжал, что ты там, в детстве какое-то кино снимал, вот теперь в оперативной работе эти навыки и пригодятся. Короче, продолжишь труд, начатый покойной, – Пушкина будешь ставить».

«Ни хрена себе! – мысленно воскликнул я. – Ради этого стоило пить два литра горячей кока-колы и носить е. Побыть режиссером в настоящей труппе, пусть даже несколько дней! Да еще ставить Пушкина! Я об этом даже не мечтал».

Но это была первая реакция, а ночью перед сном была вторая.

Что-то нехорошее возникло у меня в душе. Согласно моим умозаключениям режиссершу все-таки убил кто-то с психопатическими наклонностями. Собратья по актерскому цеху на такой жуткий акт не способны. Резануть ножом по горлу, как барана, да еще публично. Нет, это не их рук дело. Тихонько травануть собрата по цеху – вот вершина актерского злодейства. Значит, убийцу по замыслу своего начальника я буду искать не там. А если я буду искать его не там, то не найду. А если не найду, то он вернется. Вернется зачем? Чтобы отомстить театру. И в кого тогда будет нацелен его нож? Да в меня! Я же займу место руководителя труппы.

Вот тебе и капитан Баталин! Вот он и нашел способ посчитаться со мной за то, что я заставил его таскать кал в мою районную поликлинику. Так вот почему возникло в моей душе предчувствие неотвратимой беды после смешной выходки с ним.

За версию, что назначение меня руководителем театрального коллектива – подстава, свидетельствовало еще одно обстоятельство.

А какой из меня режиссер? Какой театральный или кинематографический вуз я закончил? Какой спектакль я поставил, какой фильм снял? – Нет, тут кое-какие достижения есть. Учась в седьмом классе, я снял на видеокамеру, позаимствованную из школьного кино-фото кружка, ни много, ни мало киноэпопею «Война и мир» по нетленному роману Льва Толстого. Я снял, конечно, не всю эпопею, а лишь отдельные сцены. И я вдруг вспомнил, чего собственно ради я это сделал.

В нашем классе училась удивительной красоты девочка. Её имя было Алия, фамилия, правда, какая-то несуразная Ткачиха. У неё были жгучие черные волосы, ярко-синие раскосые глаза и широкие монгольские скулы. Сама она была коренастая, крепкая и удивительно ладная, я бы даже сказал, аппетитная, как наливное яблоко. Все, кто только мог видеть это восхитительное создание, вздыхали по ней, писали записки, в которых, как правило, приглашали в кино. В кино Алия с удовольствием шла, а вот после кино посылала своих воздыхателей куда подальше, награждая их такими эпитетами, как «сосунки», «малолетки». Я решил не повторять ошибок своих предшественников – не приглашать Алию в кино. Я решил для Алии кино снять. Вернее, я решил снять в кино саму Алию. Таким образом, в соревновании сверстников за право приблизиться к этому очаровательному существу я сделал ход конем. Какая красавица откажется блистать на экране? Главное, подобрать для нее роль. Ну, а какая роль может быть желаннее для юной леди, нежели Наташа Ростова? Тем более что роман «Война и мир» в школе мы будем проходить только через два года. Это игра на опережение. «С какой сцены бессмертного романа следовало начать съёмки с Алией? размышлял я. – Конечно, с невинной сцены в Отрадном. Кстати, она не такая уж и невинная. Во-первых, обе сестрички, когда щебечут в ночной тиши, должны быть одеты в прозрачные пеньюары. А во-вторых, почему бы ни допустить маленький режиссерский экспромт: дать девушкам подышать ночным деревенским воздухом всем телом, нагишом принять воздушные ванны. Иными словами, по ходу сцены пеньюары сестричкам следовало снять. Но почему речь идет о двух «сестричках»? Алия не потерпит на экране соперницу. Значит, в кадре она будет одна, а голос ее сестры, если он вообще потребуется, будет звучать за кадром. Ее одну, да еще в чем мать родила, будет наблюдать князь Андрей Болконский. Да, да, именно узрев Наташины прелести, он немедленно возжелает на ней жениться, жениться для того, чтобы обладать по первому своему желанию этим сказочным телом. Это логично, это понятно, по крайней мере, сегодняшнему зрителю. Князя Болконского я решил играть сам. В конце концов, режиссер на съёмочной площадке деспот.

Режиссерский план был готов. Под этот проект немедленно была создана киностудия, костяк которой составляли я – режиссер, Петр (он уже один раз держал в руках камеру) – оператор и Борис. Фамилия Бориса была Гофбауэр, он был еврей и у него, в отличие от нас с Петром, всегда водились карманные деньги. А без денег, какое кино? – Пленка, и та что-то да стоит. Поэтому Борис был назначен продюсером. Проект понравился всем троим. Против моей кандидатуры на роль князя Андрея не возражал никто. А вот с кандидатурой Алии на роль Наташи возникли проблемы. «Нельзя утверждать актрису на роль без предварительных кинопроб», – в один голос заявили оператор и продюсер. «Не знаю, фотогенична ли она, когда разденется?» – упрямствовал Петр. «Пойдет ли на нее зритель?» – вторил ему Борис. Короче, оба хотели предварительно взглянуть на голую Алию. Но как это устроить? Предложить этой гордой девочке раздеться перед нами тремя? Об этом и речи быть не могло. И мы придумали, как узреть ее прелести.

В наш класс пришел новый ученик Шурка Смирнов. Его родители погибли в автомобильной катастрофе, и опеку над ним взяла взрослая сестра. Им дали крохотную квартирку в панельном доме. Так вот окна этой квартирки выходили точно на окна Алии, которая жила в фешенебельном кирпичном доме для разных привилегированных особ. Мы подбили Шурку Смирнова приволочь в свою квартиру телескоп. Его он выпросил у преподавателя астрономии якобы для того, чтобы по ночам наблюдать движение звезд. Сам же он, а вместе с ним и мы трое, старательно наблюдали за движением занавески в комнате Алии. За те три ночи, на которые был выдан телескоп, в квартире юного астронома побывали, конечно, не только мы, а ровно половина класса, точнее, его мужская половина. Старшей сестре Шурка Смирнов объяснил, что в школе организован факультативный астрономический кружок, и именно из его окна виден тот участок неба, который сейчас изучают. Из-за плотно закрытой двери в комнате подростка то и дело раздавались восторженные охи, вздохи это «юным астрономам» удавалось что-то разглядеть в телескоп за занавеской на окне комнаты Алии. Сестра Шурки была приятно удивлена, что молодое поколение так бурно выражает свой восторг движением планет на небосклоне. Конечно, все приходившие в эту квартирку «члены астрономического кружка» были осведомлены, с какой целью изучается в телескоп их одноклассница. Всеобщим голосованием было решено, что в роли Наташи Ростовой (в пеньюаре и без) Алию можно снимать. Петру всем миром дали напутствие, что именно в Алие следует снять крупным планом. Начать следовало с восхитительных синих глаз, а уж затем не забыть про руки, ноги и прочие девичьи прелести. Короче, проект съемок был всенародно одобрен.

Пришло время представить его самой Алие. Я был уверен в её согласии, поэтому, отыскав её глазами на перемене, смело подошел. На мое предложение сняться в фильме «Война и мир» первая красавица нашего класса презрительно скривила ротик: «Фу, ведь это уже снимал Бондарчук». – «Да, Бондарчук», – машинально подтвердил я. «Бондарчук все снимал для колхозников. Вот если бы Тарковский… – глубоко вздохнула девушка и пояснила, – Тарковский снимал для богемы». И я увидел её затылок. А дальше последовала та минута, когда в мужском сердце на смену любви приходит чувство мести. Кому я мстил в этот момент? Алие? Льву Толстому? Бондарчуку? Колхозникам? Не знаю.

Нет, я не отказался от съемок эпопеи «Война и мир». Я решил снять ее назло Алие, снять так, чтобы отомстить! Во-первых, я утвердил на роль Наташи Ростовой не какую-нибудь смазливую девчонку, а одноклассника Шурку Смирнова, того самого, из чьих окон мы в телескоп изучали Алию. Его, долговязого очкарика, всего лишь месяц как перевели к нам в класс из какой-то сельской школы. Шурка не знал, как вписаться в нашу среду, поэтому при каждом удобном случае развлекал нас весьма незамысловатым образом. Оказавшись где-нибудь на аллее школьного сада, он немедленно снимал брюки, приспускал свои длинные сатиновые трусы ниже колен, так, что они напоминали длинную юбку, майка же в этот момент прикрывала его ягодицы, и еще он повязывал себе на голову платок. Со спины получалась этакая старомодная, высокая сухая женщина. Она-то и семенила по саду между яблонь. Хохма заключалась в следующем. Когда стайка одноклассниц оказывалась в саду, мы немедленно заостряли их внимание на этом существе: дескать, какая необычная дама забрела на территорию школьного сада, не иначе как чья-либо родительница не может найти дверь в помещение школы. Надо бы ей помочь обращались мы к девочкам. Те охотно устремлялись вдогонку «родительнице». Когда расстояние предельно сокращалось, «родительница» вдруг резко поднимала майку так, что обнажались голые ягодицы с нарисованным на них большим красным сердцем, затем уже поворачивался лицом и сам Шурка Смирнов, прикрывая рукой свои первичные половые признаки. Девицы сначала столбенели, а затем с визгом бросались врассыпную. Вот именно этого молодого человека я и утвердил на роль Наташи Ростовой вместо красавицы Алии. По моему замыслу это была пощечина: вместо божественной красоты существа – долговязый очкарик с глуповатой улыбкой. Это как нельзя лучше вписывалось в мою новую трактовку сцены в Отрадном. Кстати, сама сцена теперь выглядела так, чтобы все, кто мечтал увидеть на экране глаза, руки, ноги и другие прелести Алии и их не увидели, ушли из кинозала с чувством, что они все-таки отомщены.