Шарль Эксбрайа - Овернские влюбленные Страница 10

- Неужто его состояние столь плачевно?

- Бедный, он почти не ест и не спит... Вчера ночью, например, я слышала, как он вышел на улицу где-то в час, а вернулся только лишь около трех. Ну скажите, господин инспектор, разве это нормально для такого порядочного молодого человека, как мсье Лепито?

- Разделяю ваше мнение, мадам. Оно мне кажется весьма рассудительным.

Польщенная, мадам Шерминьяк тут же приосанилась.

- Бог свидетель, еще никто не жаловался на мои советы. Вот только Франсуа почему-то не хочет довериться мне. Ну, разве любовь - это преступление?

- О нет-нет, мадам, всего-навсего болезнь.

- ...Что? - опешила женщина.

- Прошу прощения. Просто я вспомнил один английский афоризм: "Любовь как ветрянка, чем позже ее подхватишь, тем тяжелее протекает". А теперь, мадам, скажите мне, где обретается наш романтик?

- На последнем этаже. Вы увидите на двери его визитную карточку.

Франсуа проснулся в самом скверном расположении духа. В ближайшие часы ему надо было принять окончательное решение... Впрочем, уже одно то, что молодой клерк не пошел в контору, означало, что он готов склониться перед волей "Мсье Старшего". "Что ж, - успокаивал он себя, - отыщется какая-нибудь другая возможность видеться с Соней. Да и контора Парнака в конце-то концов не единственное место, где можно работать". Такое рассуждение взбодрило Франсуа, он ощутил заманчивый привкус свободы. Твердым шагом наш герой двинулся было к шкафу, где висели оба его костюма, как вдруг в дверь тихонько постучали.

- Кто там? - удивленно спросил Лепито.

- Лакоссад... мне нужно сказать вам пару слов, дорогой мой.

- Минутку!

Накидывая халат, Франсуа подумал, зачем это он понадобился полицейскому, и открыл дверь.

- Я не застал вас сегодня в конторе, приходится беспокоить дома, немного насмешливо извинился инспектор.

- Ничего страшного, вы не особенно меня потревожили.

- Любезная дама снизу многое рассказала мне о вас. Она так волнуется о вашем здоровье, особенно о сердечных делах...

Франсуа рассмеялся.

- Да-а, вдова - добрейшая женщина - опекает меня, как наседка цыпленка.

- Но знаете, после разговора с прекрасной вдовой я в некотором заблуждении. В конторе мне рассказывали, будто вы поссорились с мсье Дезире из-за его племянницы, в которую, как они говорят, вы влюблены. И вдруг мадам Шерминьяк заявляет, что вы сохнете по какой-то старушенции! Как вам это понравится, Франсуа? Вы не находите тут некоторого противоречия?

- Моя личная жизнь - это моя личная жизнь. Она касается меня одного, мсье инспектор! Но уж если так угодно, то, во-первых, мадам следовало бы перестать совать нос в чужие дела! А во-вторых, я вовсе не влюблен в мадемуазель Парнак, она сама не дает мне проходу!

- Так что ж, мсье Дезире ошибся?

- Ну нет, мерзавец попал в самую точку.

- А из-за чего тогда вышла ссора?

- Послушайте! Вам не кажется, инспектор, что вы несколько назойливы?

- Что делать, такое уж ремесло!

- Вы пришли по-приятельски или официально!

- И то и другое.

- Это как же?

- Вы мне симпатичны, поэтому как друг я не хочу, чтобы вы влипли в историю, из которой не так-то легко будет выпутаться...

- В какую еще историю? - возмутился Франсуа.

- Сейчас скажу... Я по делу, приятель, из-за того, что мсье Дезире сегодня ночью не стало.

- Что-о? Мсье Дезире... не стало...

- Вы, что же, не знали об этом?

- Да откуда же мне знать? Я еще не выходил из дому!

- Утром-то - да, ну а вот ночью?

- Ночью?!. Ах, ну да... Ночью действительно я ходил гулять. Ну так и что?

- И где же вы гуляли?

- Где гулял? По правде говоря... бродил, знаете ли, просто так, наугад, точно не помню. Вам-то это зачем?

- Жаль... А как, по-вашему, мсье Дезире мог покончить с собой?

- Покончить с собой? Он? Никогда! Да вы что сегодня?

- Странно... Между тем врач сделал заключение о самоубийстве.

- Этого просто не может быть!

- Вот и я тоже никак не могу в это поверить. Сдастся мне, что мсье Дезире прикончили.

- Прикон-чи-ли? - заикаясь произнес Лепито.

- Да-да. При-кон-чи-ли. Только не спрашивайте меня почему да кто - я не сумею пока ни ответить, ни объяснить. Это чисто интуитивно.

- Да что вы сегодня, право? Несете какую-то чушь! Ну кому это могло понадобиться убивать мсье Дезире?

Лакоссад пристально посмотрел на Франсуа.

- Вам, - очень мягко заметил он.

- Мне-е-е? - почти шепотом протянул опешивший и вытаращивший глаза Франсуа.

- Сами подумайте. Достаточно убрать мсье Дезире, проникшего в тайну ваших любовных дел (а насколько я понял, они весьма деликатного свойства), и вы можете спокойно продолжать свой нежный дуэт, да еще и место сохранить в конторе.

- И что вам за охота пришла задаваться нелепицами! Ну не может же быть, чтобы вы и в самом деле так думали!

- Увы, но пока вы единственный, кому, как говорится, выгодна смерть мсье Дезире. Насколько я помню, кто-то при нашей последней встрече горел желанием кого-то убить. Разве не мсье Дезире вы имели в виду, Франсуа? Что вы теперь на это скажете?

- Да причем здесь ваш Дезире! Меня просто достала приставаниями со своей любовью Мишель! Но, разумеется, я говорил тогда не всерьез.

- Конечно, в шутку... Ну что ж, по официальной версии мсье Дезире сам покончил счеты с жизнью, так и нечего вам портить себе кровь.

Франсуа плюхнулся в кресло. Выглядел он очень подавленно.

- Господи! И каких только неприятностей не приносит любовь!..

- Это заметили задолго до вас, дорогой друг... К примеру, я читал у Овидия: "В любви не меньше горя и скорбей, чем на брегу морском ракушек разных".

Когда Франсуа проходил мимо двери мадам Шерминьяк, которую та всегда держала приоткрытой, чтобы следить за передвижениями жильцов, вдова бросилась на него, как паук на запутавшуюся в сетях добычу. Молодой человек казался таким убитым и расстроенным, что полное любви сердце дамы не выдержало и она буквально затащила его в комнату, заставив выпить стаканчик "Аркебюза". Мадам считала его - и, видимо, не без оснований - панацеей от всех недугов - как сердечных, так и телесных.

- Вы что-то плохо выглядите сегодня, мсье Франсуа. Наверное, вы заболели?

- Да, мне в самом деле как-то не по себе, мадам Шерминьяк.

- Пожалуйста, зовите меня Софи... Так будет душевнее.

- Почему Софи? - спросил размякший и, похоже, потерявший остатки соображения Франсуа.

- Да потому что это мое имя!

- Я... я никогда не осмелюсь...

- Вы слишком застенчивы, мсье Франсуа, так нельзя. Я же вам говорила: не надо бояться людей... Искренность трогает даже самые непреклонные сердца... Ну, смелее!

- Это трудно... она так прекрасна... просто богиня...

Софи Шерминьяк закрыла глаза от удовольствия. Вдова уже так отдалась своим мечтам, что сейчас ей казалось возможным решительно все - даже то, что кто-то мог счесть ее красивой.

- А вы, случайно, не преувеличиваете, ну хотя бы самую малость? проворковала она. - По-моему, от любви вы немножко утратили чувство реальности... Конечно, она недурна... я бы даже сказала, прекрасно сохранилась, новее же не настолько, чтобы сравнивать ее с богиней...

- Так вы знаете, кому я поклоняюсь?

- Думаю, да, дорогой Франсуа, думаю, да! - жеманно просюсюкала мадам Шерминьяк.

- Тогда вы должны понимать всю силу моего отчаяния...

- О нет! Вот этого как раз я и не понимаю! Вы делаете из мухи слона. Послушайте, Франсуа, ну почему бы вам не отправиться вдвоем со своей милой в Лимож или в Клермон-Ферран?

- На это нужны деньги, а у меня их нет.

- Господи, деньги! Они наверняка есть у той, кого вы любите? Кто сам страстно любит, разве откажется помочь вам устроиться?

- Вы правы... Софи. Вы и представить не можете, как поддержали меня! Я просто воспрял от ваших слов! Я снова верю, верю в возможность счастья... и ни за что не уеду из Орийака. Раз вы говорите, что она меня любит или полюбит очень скоро...

- Уже полюбила! - воскликнула вдова, сделав было движение, но, вспомнив о стыдливости, опустила глаза и добавила: - Во всяком случае, я так думаю.

Уходя, Франсуа Лепито опять оставил Софи Шерминьяк во власти самых радужных грез.

В особняке же на авеню Гамбетта была совершенно иная атмосфера. Здесь все говорили вполголоса и ступали неслышно. Темные костюмы, креповые повязки, венки из поникших от грусти цветов - все это медленно перемещалось к комнате, где возлежал "Мсье Старший", а мэтр Парнак принимал соболезнования. Лепито подошел к нему. Нотариус с большой признательностью выслушал набор банальных фраз и сжал руки клерка.

- Спасибо, Франсуа... Вы знаете, я сейчас подумал, как брат доверял вам, как ценил вас... Да, да, это большая утрата для нас обоих...

"Да, - сказал себе Лепито, - порой с усопшими происходят поразительные метаморфозы". Он не осмелился подойти поздороваться с мадам Парнак и отправился в контору.

Если Антуан Ремуйе громко выразил радость по поводу возвращения молодого коллеги, то оба старика обдали его просто-таки ледяным презрением. Лепито же как ни в чем не бывало уселся за стол и занялся многострадальным досье "Мура-Пижон". Вторая половина дня прошла в сосредоточенном молчании, как, впрочем, и полагается в порядочном доме, где каждый знает, что ему делать. Только около пяти часов тишину особняка нарушили тяжелые шаги гробовщиков. Как какая-нибудь длинноногая птица на краю африканского болота, поднимающая голову к небу и прислушивающаяся к шороху ветра, чтобы узнать, не грозит ли ей опасность, так и мадемуазель Мулезан с трагическим видом воздела нос к потолку.