Салат из одуванчиков - Елена Касаткина Страница 10

— Да-да, — Агата Тихоновна почти бегом вернулась к сумке, подхватила заботливо собранную провизию и передала её в руки санитарке. — Там всё свеженькое.

Санитарка растянула пакет, покопалась в нём, проверяя наличие запрещённых продуктов, свернула, сунула торбу под мышку, освободившейся рукой подтолкнула коляску к посетительнице.

— Только на газон не выезжайте, там полив включен.

— Нет-нет, мы здесь на лавочке, в тенёчке посидим, поболтаем…

— Ну болтайте, — усмехнулась санитарка и пошла обратно.

Вытянутой овалом тени на двоих не хватало. Агата Тихоновна пододвинула инвалидное кресло вплотную к скамейке, развернула так, чтобы неприкрытая, облысевшая голова старика была защищена лиственной кроной, сама притулилась рядом. Она-то без ажурной соломенной шляпки из дома в последнее время не выходила.

— Ну здравствуй, Иван Петрович! Вот и свиделись наконец. — Агата Тихоновна заглянула в молочно-голубые, наполовину прикрытые складками век глаза. Они улыбались. Это совершенно точно. После инсульта была обездвижена нижняя часть туловища и частично мышцы лица. Он мог двигать руками, кивать головой, а после проведённой реабилитации даже открывать рот и произносить какие-то слова. Правда, разобрать, что означают издаваемые звуки, было сложно, практически невозможно.

— Речь можно со временем вернуть. Но с ним надо заниматься…

— Речь? — оборвала врача Наденька. — Вы серьёзно, доктор? Речь? Зачем мне его речь? Чтобы он сообщал, что обделался?

Врач не ответил.

— Когда мне с ним заниматься? А главное — зачем? Зачем овощу говорить?

— Вы можете нанять человека…

— Человека? Какого человека? Кто на такое согласится?

— Есть люди…

— Люди? Вы знаете, что это за люди? Как я пущу в свой дом к немощному старику чужого человека? Чтоб он обнёс квартиру?

— Вы можете договориться с кем-нибудь из наших работниц, все они люди проверенные, я знаю нескольких, кто ухаживал за больными после выписки. За деньги, конечно.

— За деньги. Вот именно, за деньги. А вы знаете, сколько это стоит? Откуда у меня деньги?

— Тогда сдайте его в дом инвалида и живите спокойно, — врач хлопнул рукой по столу, громыхнул, отодвигая стул, и вышел из кабинета.

— Как тебе тут? — Агата Тихоновна подвинулась ближе.

— Эээ… ууу… ооо… — попытался ответить Иван Петрович и сконфуженно замолчал. Улыбка в глазах сменилась грустью.

— Ничего, ничего, ты не стесняйся, пробуй, говори, тренируйся. Я разговаривала с врачом, он сказал: организм у тебя сильный, и есть надежда… — Агата Тихоновна замолчала. Она заметила как при слове «надежда» быстро, всего на долю секунды, дрогнули широкие седые брови старика, дрогнули и опали. Как покрылась сизой мутью молочная голубизна глаз, а на щеке отчётливей проступил след от застарелого шрама. Поправилась: — Есть шанс восстановить некоторые функции.

Эх, какая же она неуклюжая.

— Ты только не ругайся на меня, Иван Петрович, но я должна тебе кое в чём признаться, — поспешила сменить тему Агата Тихоновна. — Я, когда у тебя дома прибиралась, нашла твои рукописи.

Она с удовлетворением заметила перемены в мимике глаз. Что это было? Недовольство или негодование — разбираться не стала. Всё что угодно, только пусть он хоть на минуту забудет про «Наденьку». — И я их прочла. Ты не обижаешься?

Иван Петрович отрицательно помотал головой.

Вот. Она поняла. С ним можно общаться. Надо только правильно задавать вопросы.

— Хочешь знать, что я думаю по поводу твоей повести «Старик и лёд»?

Кивнул.

— Это гениально! И не отрицай. Ты талант, Иван Петрович. Особенно мне нравится та лёгкая ирония, с которой ты всё преподносишь. А название «Старик и лёд»? Я поняла, что ты хотел сказать. Так вот, я поговорила со Светланой Анатольевной, ты, может, её знаешь, она в соседнем доме живёт, красивая такая, приятная женщина, она в школьной библиотеке работает. Ты только не сердись, но я показала ей твои рассказы. И знаешь, что она мне предложила?

В глазах старика теплился интерес, Агата Тихоновна сочла это за одобрение и продолжила:

— Она проводит для учеников открытые чтения и предложила мне почитать твоё произведение у неё на занятии. А?

Агата Тихоновна заметила, как дрогнули губы старика. Дрогнули. Он улыбнулся. Попытался улыбнуться. От радости Агата Тихоновна схватила руку Иван Петровича, сжала пальцами его пальцы и в ответ почувствовала их шевеление.

— Значит, одобряешь?

Он кивнул.

В дверях показалась санитарка. Агата Тихоновна испугалась, что время вышло, но женщина, мельком взглянув на парочку под клёном, прошлёпала резиновыми тапками в соседний корпус здания.

— Красиво тут, — Агата Тихоновна поправила Иван Петровичу завернувшийся ворот рубашки. — Газоны везде, цветочки, деревья. Чистенько и тихо. — Вздохнула. — А мне тебя не хватает, Иван Петрович. И поговорить-то не с кем. А в квартире твоей теперь молодая супружеская пара живёт. — Сказала и испугалась. Да что с ней такое? Вот только отвлекла старика и снова… — Хорошие люди… Очень… Наверное.

Старик опустил голову. Уж не плачет ли он? Она погладила его руку.

— Ну что ты? Расстроился? Не надо. Главное, что жив остался, а то, что… Знаешь, от детей тошнит ещё в утробе! — вдруг выпалила наболевшее. — Я ведь тоже своей мешаю…

Снова появилась санитарка, и на этот раз она направлялась в их сторону.

— Вот что, Иван Петрович, — быстро заговорила Агата Тихоновна и полезла в ридикюль. — Я тебе телефон принесла… мобильный. Он простенький, ты всё-таки человек с высшим образованием, разберёшься. Вот, видишь, зелёный квадрат со значком? Это специальная связь — там можно писать сообщения. У тебя же пальцы двигаются? — Агата Тихоновна засунула телефон Иван Петровичу в карман брюк. — Смотри только, чтоб никто не видел, а то отберут. Не разрешается здесь почему-то телефоны. Я его оплатила и буду дальше оплачивать, и писать тебе буду, только ты мне, дорогой человек, отвечай иногда, как сможешь. Хорошо?

Иван Петрович кивнул.

Глава четвёртая

Конец недели, конец выходного дня. На улице плывёт жара. Но, открывая двери дома, ощущаешь спасение, ибо там прохлада, там родные стены и люди. Заходишь в квартиру, проходишь комнату, выходишь на балкон, поднимаешь глаза на то, что видишь каждый день, и появляется чувство, что ты очень мимолетен в этом мире, что вчера, позавчера был такой же день, и он прошел, пролетел, как пролетит и этот, и следующий. И вот от этого чувства почему-то начинаешь завидовать. Завидовать небу, которое было до тебя и будет после. Замку, что на горе, которому куча веков и который открывал двери для графьёв, а теперь вот и тебя порадовал преломлённым сквозь витражи солнечным светом. Завидуешь горе, деревьям, речке… аж дух захватывает. И это чувство перерождается в зависть к самому себе. Ведь именно тебе повезло прийти в этот прекрасный мир. Пусть гостем, пусть в космическом понятии ненадолго. И тебе дана возможность оставить след. Свой человеческий след.

— Ну что, понравилось? — Евгения Анатольевна протянула дочери запотевший стакан бесцветной жидкости, в котором плавали размякшие крошки лимонной цедры и бархатный листик перечной мяты.

— Что это?

— Домашний лимонад, — мать улыбнулась, — по-вашему, мохито.

Лена схватила стакан и с жадностью прильнула к нему пересохшими губами. Проглотила напиток мгновенно, взахлёб, и зажмурилась в блаженстве.

— Это просто прелесть что такое!

— Ты про лимонад или про замок?

— Про всё! Вот только жара портит впечатление. В автобусе, конечно, кондиционер, но хотелось больше по окрестностям походить.

— Да, места там красивые. А замок! Измайлов не поскупился на лучших зодчих.

— В замок не пускают.

— Может, и хорошо, там ведь одно время был туберкулёзный санаторий.

— Вот. — Лена стянула через голову футболку. — Надо принять душ и переодеться. А то мало ли чего, — хихикнула.

Кожа кипела. Колючие струйки вонзались в разгорячённое тело остроконечными кристаллами. Приятно. Оказывается, боль может быть приятной, когда она разбита на сотни точек-иголочек. Лена покрутила диск массажёра. Струи стали шире. Они ложились на кожу мягче.