Анна Шахова - Прыжок в ледяное отчаяние Страница 11

В ведре она обнаружила картонную коробку из-под салфеток с вырванным краем. На дне коробки лежало несколько розовых бумажных листиков.

– И зачем их выбросили?

Влад подошел к Люше, рассматривающей коробку, отстранил ее от ведра, заглянул внутрь.

– А вы что же? Ведро не проверяли? Это азбучная истина для сыщика – поиск улик в мусоре.

– Простите. Забыла, – сникла Люша.

– Но здесь ничего нет, кроме пустой банки йогурта и шкурок от колбасы. Чего вы расстраиваетесь?

Люша вдруг рванулась в комнату, залезла на стул, поставила коробку-салфетницу на загадочное место – она поместилась именно на незапыленную часть.

– Смотрите, Влад! Ее убрали отсюда совсем недавно! Ничего не брали, а коробку взяли и выкинули?

– Ну и что? – искренне удивился Влад.

– Но зачем коробку с салфетками выбрасывать?

Влад протянул руку, взял у Люши картонку, покрутил.

– Она порвалась. Вот и выкинули. Сверчков или Михайлов в метаниях схватили салфетку из коробки, порвали ее и… все. Шварк в мусор!

Люша слезла со стула и озадаченно заходила по комнате.

– А какой смысл держать салфетки под потолком? Вы вот можете их достать?

– Ну, с усилием, – Загорайло дотянулся до верхней полки.

– И это с вашим ростом! Да вообще бред какой-то – хранить салфетки на раритетной стенке, среди сувениров «со смыслом» да Библии старинной с серебряным корешком. Вот как совместить Библию с копеечными салфетками? Или с богемской вазой?

– По-моему, вы мудрите. – Влад сел в кресло. – Не наркотики же хранил там Сверчков. Или Михайлова – оружие?

Люша, пожав плечом, села рядом.

– Как знать. А что у вас с рабочей версией?

– Ну, есть кое-что, – загадочно прищурился начальник. – Но требует обдумывания и общения с некоторыми товарищами, вернее, господами.

– Гнете линию Отбросова? Или как там этого?.. – Шатова пощелкала пальцами.

Влад расхохотался. Люша отметила, что улыбка ему идет. И она заулыбалась дружелюбнее.

– Он – Набросов, Юлия Гавриловна. Кличка – Бассет.

Люша услышала позывные своего мобильного из сумки, лежавшей в прихожей. Она не успела подбежать и, ликуя, перезвонила мужу, который за последние недели впервые разыскивал ее сам.

– Да-да! – изобразила она деловитость.

– Ты где носишься? Я дома – голодный-холодный, а изба неметеная, печь не топлена, – за шутливостью Люша услышала тревогу.

– Дела, – ответствовала она загадочно и сухо.

– Что за дела? – резко спросил Саша.

– Сейчас нет возможности говорить. Я буду, Сашуль, не раньше… восьми. Суп в холодильнике, оладьи на столе в желтой миске.

– Да опустошил я твою миску! – перебил ее недовольный муж. – Ты все-таки в расследование решила ввязаться?! – В его голосе зазвучали гневные нотки.

– Все-все, до скорой. Целую, – проворковала «коварщица» и захлопнула телефон. «Знай наших!» Новоявленная сыщица победоносно опустила аппарат в сумку и неожиданно поняла, что в течение дня НИ РАЗУ не подумала об измене мужа и уж тем паче не заплакала. Будто начисто забыла о пекущей душу беде.

«Какая умница моя мадам Быстрова!» – Люша мысленно расцеловала Светку и уставилась, уперев руки в боки, на необъятный встроенный шкаф.

Шубы, куртки, сапоги, пледы, подушки, чемоданы, портпледы – Люша устала от перелопачивания вещей не меньше, чем от вскапывания огорода.

Ничто не «зацепило» ее. Ни в одном кармане, ни в одной сумке – ничего подозрительного. Может, она что-то упускает?.. Одну из верхних полок наполняли старые тетради – конспекты, несколько методичек и учебников. Большая часть на английском. Люша вспомнила листки с биографией Михайловой, которые успела пробежать глазами еще на кухне: Виктория окончила иняз. Потом – работа редактора на телевидении, в международном отделе. Экономический факультет новоиспеченного вуза позволил погибшей продвинуться по коммерческой лестнице в медийном пространстве.

Перебрав несколько верхних тетрадок для проформы, Люша запихнула их назад. Все! Финита! Голова больше не воспринимала информацию, внимание не концентрировалось. Вдруг в сыщице шевельнулось странное чувство тревоги. Что-то она определенно недоглядела в шкафу. Вернее, увидела, отметила, но не придала значения. «Переработала…» – вынесла вердикт Шатова. Но чувство «невыключенного утюга», недоделки не оставляло и позже, когда она прощалась с Владом, отдавала ключи соседке Галине Карзановой и говорила с ней.

– Галина Вадимовна, а сами-то что вы думаете по поводу трагедии? – спросила Люша женщину, морщившуюся от слез.

– Не знаю, не знаю, что и думать. Видно, Вика не выдержала того напряжения, которое навалилось на нее в последние годы. Такая трагедия с дочерью, невероятно сложная работа. Они там как пауки в банке на этом телевидении, – зашептала заговорщически Галина Вадимовна.

– С сильными людьми так бывает: не гнутся, как осинки, а стоят дубами и… ломаются. – Женщина закрыла лицо рукой.

– Вы любили Викторию? – сочувственно спросила Люша.

– Прекрасным она человеком была. Прекрасным! – И Карзанова, расплакавшись, скрылась в квартире, хлопнув дверью.

Влад решил встретиться после обыска со свидетельницей самоубийства Натальей Юрасовой, координаты которой не без труда выклянчил по телефону у раздраженного следователя Епифанова. Рандеву «для галочки». По телефону Юрасова говорила резко, даже грубо: «Отстаньте. Я все рассказала. Не видела НИЧЕГО и НИКОГО». Влад все же уломал гневную женщину «прогуляться перед сном». К вечеру потеплело. Под ногами шамкал раскисший ледок, темное небо набрякло, опустилось и будто давило вязкой влагой.

Юрасова вышла из подъезда с собакой – крохотным рыжим шпицем, который накинулся на Загорайло с визгливым лаем.

– Патрик, прекрати! – дернула собаку хозяйка. – Он, как видно, тоже не любит милицию, – брезгливо поморщилась Наталья.

Владу она понравилась с первого взгляда: исполненная достоинства, сверкающая из-под очков черными глазищами, ненакрашенная, хрупкая.

– А за что вы не любите полицию, уважаемая Наталья Семеновна? – учтиво поинтересовался сыщик.

– Давайте без расшаркиваний, господин Загойло.

– Моя фамилия Загорайло. – Влад показал Наталье раскрытую «корочку».

– Простите. – В свете фонаря близорукая Юрасова ничего не разглядела, но этот высоченный мент, смахивающий на лощеного представителя золотой молодежи, которую Юрасова любила еще меньше, чем стражей правопорядка, отчего-то перестал внушать ей прежнее, «телефонное» раздражение.

– Меня интересует единственное: не выходил ли кто-то, привлекший ваше внимание, из подъезда погибшей Михайловой сразу после ее падения.

– Да разве я могу это помнить?! – Девушка остановилась, гневно подняв руку. – Вы представляете, что я тогда испытала? И куда смотрела?!

– Да-да, конечно, я и не надеялся… Но вдруг все же? – Влад достал из кармана вязаную шапку канареечного цвета, напялил ее, заиграв длинными завязками. Наталья бросила взгляд на немыслимый младенческий помпон и с трудом сдержала смешок.

Патрик затеял возню со знакомой боксершей, и Влад засмеялся:

– У нас тоже боксерша дома. Грэта обзывается. В паре со шпицем порода, оказывается, выглядит особенно устрашающе.

Миновав в молчании еще один дом, оба поняли, что тем для разговоров не придумать, и повернули обратно.

– Я провожу вас, Наталья.

– Не беспокойтесь, рано еще, и я под защитой. – Юрасова сверкнула улыбкой, указывая на Патрика, который уже принимал Влада за доброго знакомого и задорно скалился и хозяйке, и этому новичку. Прощаясь, Наташа вдруг помрачнела и печально закачала головой:

– Неужели ее кто-то вытолкнул?

– Это мы и должны установить, – сухо сказал Влад и вдруг, покачнувшись, схватился за спинку скамейки.

– Что с вами? – подалась к нему девушка.

Влад смущенно заулыбался, оседая на лавку:

– У вас нет конфетки?

– Господи, какой еще конфетки? Да что ж это такое-то?! – будто сквозь ватный тампон услышал Загорайло, после чего абсолютно оглох и ослеп.

…На сумрачном потолке плавало голубое пятно. Влад приподнялся – с груди соскользнул шерстяной плед. У широкой кровати, на которой он лежал, стоял синий ночник, пускающий вверх бледный луч. В комнату кто-то стремительно вошел, включил яркое бра над головой. Это оказалась свидетельница Юрасова – в узком свитере и джинсах, со стянутыми в пучок темными волосами. Глазищи под очками смотрели испуганно.

«За одну ее оливковую кожу жизнь отдашь», – подумал Загорайло и в бессилии откинулся на подушку.