Б. Седов - Отшельник Страница 12

Семен, чувствуя, что все происходит совсем не так, как он ожидал, молча пошел за вертухаем. Зону окружали несколько рядов колючей проволоки, за которой стоял густой лес, через равные промежутки торчали деревянные вышки под остроконечными дощатыми колпаками, все было вроде бы нормально…

Как люди проводят пожизненное заключение, Семен знал по телевизионным передачам, да еще по рассказам сокамерников. Постоянный прессинг, который можно сравнить с непрекращающейся пыткой, жуткие условия содержания и прочие «прелести» вызывали у Семена чувство смертной тоски, и, когда ему объявили приговор, он не мог в это поверить. Не верил он и тогда, когда уже трясся в железном фургоне и когда пять суток слушал однообразный стук колес…

Они подошли к одному из бараков, на стене которого была нарисована большая цифра «5», вертухай открыл дверь и, не оглядываясь на Семена, вошел внутрь.

Семен последовал за ним, и они оказались в обшитом фанерой коридоре, напоминавшем строительную бытовку для начальства. Пройдя мимо трех дверей, вертухай остановился у четвертой, на которой висела табличка «начальник колонии», и постучал.

Из-за двери послышался чей-то голос, и вертухай, открыв дверь, сделал жест - заходи, дескать…

В небольшой комнате стоял скромный письменный стол, за которым сидел здоровенный мордоворот с погонами подполковника. Его форменный мундир висел на спинке стула, стоявшего у стены, верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, виднелась волосатая грудь.

Подняв глаза на Семена, остановившегося перед столом, подполковник долго изучал его, затем сказал:

- Присядь.

Семен взял один из свободных стульев, которые стояли вдоль стены и сел напротив подполковника, положив ногу на ногу.

Подполковник посмотрел на его ноги и усмехнулся.

- Ты сидишь на стуле только потому, что мне лень поднимать на тебя глаза, - сказал он, - в некоторых странах Древнего Востока преступника сажали в яму, выкопанную перед троном. Просто для того, чтобы было удобнее смотреть на него сверху вниз.

Семен молчал и слушал.

- Меня зовут Савелий Андреевич Штерн. Я здешний царь и бог. Ты еще успеешь убедиться в этом, а пока скажу тебе только, что могу убить тебя в любую минуту. Тебя не существует. Для меня ты - просто вещь, с которой я могу обойтись так, как мне заблагорассудится. Я знаю, что в последнее время ты много думал о том, как проведешь оставшееся тебе время жизни в каменной клетке. Теперь можешь забыть об этом. Все будет совсем иначе. Пока что ты не понимаешь, что это значит, но я тебе объясню.

Штерн достал из стола пачку «Парламента» и спросил:

- Курить будешь?

Семен кивнул.

Бросив пачку на стол, Штерн сказал:

- Закуривай.

И положил рядом с сигаретами зажигалку.

Семен неторопливо достал из пачки сигарету, прикурил и, с удовольствием затянувшись, выпустил дым в потолок. Он не курил уже пять дней и теперь почувствовал, как его повело от первой же затяжки.

Штерн следил за Семеном, и на его лице не отражалось ровным счетом ничего, будто он от нечего делать рассматривал кирпичную стену.

- Ты молчишь и слушаешь… Это хорошо, - задумчиво сказал Штерн, - некоторые, попав сюда, начинают вести себя, как на обычной зоне, и я сразу убиваю их. Такие мне не нужны.

- Вы их сами убиваете? - спросил Семен, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Он слушал странного начальника колонии и понимал все меньше и меньше.

- Не всегда. Это может сделать любой из моих подчиненных. И даже если он ошибется, ничего страшного в этом не будет. Помнишь такое выражение - человеческий материал? Вот вы все для меня и есть тот самый человеческий материал, из которого… Ладно, об этом потом. Запомни: ты - раб! Ты не имеешь никаких прав гражданина, никаких прав заключенного, вообще ни-ка-ких! Ты оказался здесь просто потому, что нам нужны сильные и безжалостные люди. Страшные люди. Но знай, что я страшнее всех вас вместе взятых.

Штерн засмеялся:

- Здесь нет ни паханов, ни шестерок, ни петухов - ничего из того, что имеется на любой поганой зоне, - по лицу Штерна скользнула гримаса брезгливости.

- Это ж моя первая судимость, первый срок, и сразу - пожизненный. Так что никакого особого криминального опыта у меня нет.

Штерн заглянул в лежавшую перед ним бумагу и усмехнулся:

- Однако четырнадцать убийств!… И вроде не маньяк…

- Да, я не псих, - подтвердил Семен, - вы сказали, что вам нужны… страшные люди. Это что - я, значит, страшный?

- Немножко, - кивнул Штерн, - но, конечно, не для меня. А вот как раз я и сделаю из тебя по-настоящему страшного.

- А кому это вам нужны эти страшные люди?

- Потом узнаешь.

Штерн положил перед собой огромные заросшие рыжим волосом руки и сказал:

- Барак восемь, койка семнадцать. И помни: здесь не зона, и любые уголовные телодвижения приводят к смерти. Мне тут урки не нужны. Понял?

- Понял, - ответил Семен и встал.

- Присядь, - приказал Штерн, - я еще не закончил.

Семен сел.

- Чем меньше ты будешь разговаривать с другими курсантами, тем лучше для тебя самого.

Услышав слово «курсант», Семен удивленно поднял брови.

Штерн, заметив это, усмехнулся и сказал:

- Я же сказал тебе, что зеков здесь нет. Все, что нужно, ты узнаешь у других, но в одном я могу тебя заверить сразу. Придет время, и ты пожалеешь о том, что не сидишь свой вечный срок в вонючей камере. Здесь - свежий воздух, небо над головой… Но скоро оно покажется тебе меньше, чем с овчинку. Помни, что ты принадлежишь мне. И единственная свобода, которая у тебя есть, - повеситься на любой перекладине. Никто и слова не скажет. Можно даже на вечернем построении. Перед строем. Я не буду возражать.

Штерн внимательно посмотрел на Семена, как бы желая убедиться, что тот все понял, и наконец сказал:

- Можешь идти.

И вот теперь Семен стоял посредине огромного утоптанного плаца и, ничего не понимая, озирался по сторонам.

Когда он шел следом за охранником, то смотрел в его спину, поэтому и не заметил такую примечательную деталь, как добротно сколоченный из бруса крест, стоявший чуть в стороне от центра плаца. Семен не мог найти другого названия для этой просторной, плоской и окруженной низкими бараками поляны.

Присмотревшись, Семен заметил, что вертикальный брус креста в полуметре от земли был разделен массивной металлической петлей, позволявшей кресту откидываться в горизонтальное положение. Сейчас крест стоял вертикально и был подперт длинным толстым бруском, одним концом упиравшимся в землю, а другим - в прибитую к кресту деревянную плашку.

Весь крест был чем-то заляпан, и это не понравилось Семену. Во всяком случае, символ христианской веры торчал тут вовсе не для того, чтобы курсантам было легче спасать свои грешные души.

Озадаченно повертев головой, Семен разглядел на одном из бараков большую кривую восьмерку и направился туда.

* * *

Борис Тимофеевич Вертяков был очень недоволен.

Три недели усердных поисков не привели ни к чему, и, похоже, тот, кто посмел посягнуть на его деньги, бесследно исчез во времени и пространстве.

Понятное дело, на следующий же день после аварии «мерседеса», в которой странным образом сгинули сто тридцать тысяч долларов, Вертяков, скрепя сердце и скрипя зубами, отправил в нужном направлении еще сто тридцать тысяч, так что финансовые движения не нарушились…

Элла Арнольдовна, видя, как расстроен ее повелитель, старалась изо всех своих сил, не покладая рук, ног, губ и прочих разнообразных частей своего организма, но Вертяков оставался холоден и безутешен - и только когда Элла Арнольдовна, отчаявшись, положила на его рабочий стол заявление об уходе, пришел в себя и сказал:

- Приехали. Моя секретарша шантажирует меня!

- Да, шантажирую, - с вызовом ответила Элла Арнольдовна, - мне надоело смотреть, как тебя душит жаба. А кроме того, мне кажется, что ты лишился не денег, а яиц. Поэтому пойду поищу себе другого начальника.

- Ладно, - пробурчал Вертяков, - забыли.

Он покосился на Эллу Арнольдовну и сказал:

- Иди сюда.

- Не сейчас, - возразила она, оглянувшись на дверь, - там тебя твой Зубило ждет.

- Сколько раз говорить тебе, что он не Зубило, а Анатолий Викторович, - нахмурился Вертяков.

- Да ты на рожу его посмотри, - хмыкнула Элла Арнольдовна, - натуральное зубило.

- Не с лица воду пить, - вспомнил народную мудрость Вертяков.

- Я бы у него ни с чего воду пить не стала, - на всякий случай соврала Элла Арнольдовна, - мужлан!

Именно то, что Анатолий Викторович, в прошлом Зубило, был тупым и решительным мужланом, привлекало Эллу Арнольдовну, и она неоднократно использовала это его качество в отсутствие Вертякова.

Однажды даже прямо на столе шефа.

- Ладно, давай его сюда, - сказал Вертяков и глубоко вздохнул.