Андрей Константинов - Полукровка. Эхо проклятия Страница 13

— Ах, молчи, что говоришь! — в сердцах воскликнула Карина, и было непонятно, относится ли ее восклицание к смыслу сказанного или к движениям губ, мешающим ей работать. — Одинаковые?! А ты знаешь, например, что и принцесса Диана на шестьдесят вторую часть — армянка?! — На Диану Самсут отреагировала весьма вяло. — Да что там Диана. Ладно, бог с ней! А вот то, что наш великий полководец Александр Васильевич Суворов — армянин не на какие-то там части, а ровно наполовину!

— Как? — ахнула Самсут, испортив десять минут Карининого труда.

— А вот так! Мать у него была чистокровная армянка, Роза Манукян. И она ему так много рассказывала о своих предках, что в двенадцать лет Суворов даже сбежал из дома, чтобы посмотреть на могилы своих отцов! Конечно, его быстро поймали, но потом, уже главнокомандующим, он все-таки посетил родные места на Араксе и даже родственников нашел, дядю, кажется. — Известие о Суворове воистину ошеломило Самсут, и дальше Карина пустила артиллерию калибром поменьше, зато массированным обстрелом: — А академик Орбели, ну, тот, что в блокаду отстоял Эрмитаж!

— А я всегда думала, что он грузин…

— Нет, Самсут-джан. Он тоже наш! А Шарль Азнавур или Анри Верней? Читать любишь, а ведь тоже, конечно, не знаешь, что Анри Труайя — армянин? И у твоего любимого Эдмона Ростана дедушка тоже армянин.

— Ну, это ты врешь: он же внук наполеоновского мамлюка Рустама, турка!

— Нет, нет и нет, Рустам-то был армянином. И Мюрат, король неаполитанский, — тоже потомок карабахского армянина! Вот так и получается, что наш народ знают только по наносимым ему ударам — ведь даже ты, сама квартеронка, с высшим образованием… А, кстати, про войну, — снова вернулась к бомбардировке Карина. — Был такой генерал Мадатов, которого называли «русский Мюрат», лучший кавалерист русской армии, — так вот, он умер от скоротечной чахотки в три дня, когда осаждал одну турецкую крепость. И когда турки узнали о его смерти, то они сами предложили русскому командованию открыть на день ворота крепости, отпеть генерала в их армянской церкви со всеми военными почестями. Представляешь? И никто никого не обманул, целый день ворота были открыты, все ходили, и ничего. Такое уважение он вызывал у всех!

— А потом? — не совсем веря в такие чудеса, спросила Самсут.

— Суп с котом! Ворота закрыли и снова осаду начали. Небывалый случай в истории войн… Ну ладно, теперь смотри! — вдруг закончила Карина свои истории.

Самсут открыла глаза и ахнула.

Благодарное зеркало явило ей утонченный лик, в котором явно проступала древняя благородная кровь: тонкая горбинка носа, резные ноздри, глаза с поволокой, губы, отливавшие влажным блеском. Но, главное, помимо внешней красоты, в ее взгляде победительно сверкала красота внутренняя.

— Ну, ты прямо волшебница! — только и могла выдохнуть Самсут.

— Goh enk,[4] — важно ответила Карина и рассмеялась. — С тебя, кстати, еще бутылка «Ахтамара» для Серёжки, не забыла? Ладно, подождет. Потом, с большого наследства отдадим. А пока надевай то свое платье, а-ля пятидесятые, с открытыми плечами, и вот тебе к нему туфли. — И Карина, подтверждая свое имя волшебницы, вытащила из мешка бархатные тупоносые туфельки, расшитые лиловыми цветами.

— Ах, здорово, прямо к платью!

— Еще бы, я их давно приметила у одной своей сотрудницы и теперь специально для тебя выпросила, на день.

На этот раз Самсут просто молча прижалась к подруге. Но Карина, которая терпеть не могла всех этих «телячьих нежностей», тихонечко высвободилась и впорхнула в гостиную. Там она извлекла из своей сумочки пластмассовый пузырек из-под витаминов, со щелчком откупорила и молча вытряхнула на ладошку Самсут изящный серебряный крестик на тонкой цепочке. Та посмотрела на крестик и возвратила его подруге.

— Бери-бери, — продолжала настаивать Карина. — Я себе новый купила — золотой, с бриллиантиками.

Она расстегнула две верхних пуговки блузки и с гордостью продемонстрировала приобретение. Тогда Самсут молча отогнула ворот маечки и показала немудреный крестик темного, словно окаменевшего дерева.

— Это еще что за щепочка? — сморщила носик Карина.

Самсут промолчала, спрятала крестик, отвернулась.

— Фамильный, что ли? — поинтересовалась подруга, явно пытаясь сгладить неловкость.

— Бабушкин… — после паузы тихо проговорила Самсут.

— Ладно, раз бабушкин, тогда другое дело… — Карина убрала пузырек с крестиком обратно в сумочку. — Ну, идем, что ли?..

И уже на улице, в садике, стараясь не поцарапать прекрасные туфли, она вдруг вспомнила о никак не разгадываемой и так и не разгаданной загадке про шашлык.

— Кстати, Каринка, а что ты говорила тогда про шашлык?

— А, ты про загадку? А я все жду, когда спросишь. Что, не отгадала?

— Нет.

— И даже совсем не представляешь, что бы это могло быть?

— Ни малейшего представления не имею. А ответ имеет отношение к этому хоровацу, что ли?

— Последнее зависит только от тебя! — от души рассмеялась Карина. — Отгадка-то проста: шашлык из металла, шампур из мяса — это палец с кольцом, Самсут-джан. Так что, шашлык шашлыку рознь. Ну, ни пуха ни пера, Сумка! Э-эх, жаль, что меня с работы всего на полтора часика отпустили, а то бы я обязательно пошла с тобой. Поглядеть, что это за Хоровац такой…

И спустя десять минут на Малый проспект выплыла сногсшибательная женщина, которая, однако, села не в подъехавший «мерседес», а легкой и независимой походкой направилась прямо к станции метро.

В зарослях тростникаколышется тростиночка — это ты.Стан твой тонок и длинен,и стройна ты как кипарис.Говорят, из твоей грудибьет источник бессмертия.Я завидую тому, ктоприпадает к твоей груди и пьет.[5]

Самсут беспрепятственно прошла под тяжелыми взглядами носильщиков, охранников, портье, швейцаров и прочей шушеры, всегда густым роем облепляющей престижные гостиницы в России. Но надо было еще и найти этот икорный бар — как жаль, что она не спросила его местоположение у всезнающей Карины! Теперь броди тут неизвестно сколько… Но тут к ней с каким-то вопросом обратился коренастый японец, и, вежливо отделавшись незнанием, Самсут тут же обратилась к следующему иностранцу с вопросом про икорный бар — разумеется, на английском. Тут же выяснилось, что бар этот находился прямо перед ней.

Большинство посетителей заведения оказались, к удивлению Самсут, женщинами, причем самого разнообразного возраста — от подростков до пенсионных старушек. В душу Самсут полезли нехорошие предчувствия — слишком уж это походило на ярмарку, причем самого нехорошего толка. Заставляя себя продолжать игру в самоуверенную красавицу, она села за столик в углу, с которого, более или менее, был виден весь бар, и после долгого и внимательного изучения окружающей публики выудила взглядом всего четырех представителей мужского пола. Ими оказались два потасканных, растерянных, явно чувствовавших себя здесь не в своей тарелке мужичка и двое в смокингах, сидевшие особняком за самым дальним столиком.

Самсут с неуверенным негодованием отвергла первую парочку: предположим, что одеваться аноним мог и плохо, но уж такие, как сидели неподалеку, точно не могут писать столь изысканно, нагло и замысловато, как «Хоровац». Оставались те, что в смокингах. Один из них, судя по всему, был невысокий, но хорошо сложенный, с узким смуглым лицом под шапкой густых волос, в которых даже короткая стрижка выдавала неукротимую кудрявость.

«Хорошо бы этот, — вздохнула Самсут, ибо второй, несмотря на костюм, выглядел типичным представителем „этнической преступной группировки“ из какой-нибудь телепередачи типа „Мир криминала“. — Но ведь, конечно, окажется именно он, авантюрист в лучшем случае, если не хуже. Вот влипла! Надо скорей уходить отсюда, пока он меня не заметил».

Однако мужчины за дальним столиком были полностью погружены в тихую, но, видимо, напряженную беседу. А ей почему-то стало особенно жалко даже не своей мечты, не потраченных денег и времени, а только прекрасных бархатных туфелек, которые так никто и не оценит, потому что сейчас она встанет и уйдет отсюда навсегда. Самсут вдруг сразу как-то сникла, хотя разумная часть ее существа всячески пыталась найти в случившемся не только плохое. Однако романтическая ее составная увядала все сильнее, и с горя Самсут решила заказать хотя бы что-нибудь в этом баре, в котором никогда, конечно, больше уже не побывает.

Тем временем два привлекших ее внимание человека готовы были уже едва ли не вцепиться друг другу в глотку. Разумеется, она не могла слышать их разговора. И, кстати сказать, очень жаль, что не могла. Ибо дальнейшие события показали, что, услышь она хотя бы несколько фраз, вся ее дальнейшая судьба могла сложиться совершенно иначе. Лучше ли, хуже ли — это уже дело второе. Здесь же ключевое слово — «иначе».