Галина Щербакова - Скелет в шкафу Страница 13

А теперь, Юрай, сообрази: как ты, никогда не встречая этого тяжелого дядьку, мог увидеть его во сне? Ты же не мистик, черт тебя дери, даже если в тебе от тоски и зудится какой-то там роман. Значит, когда-то он мелькнул перед тобой и отпечатался намертво. Юрай вспомнил собачью могилу и хруст ельника. Именно такой мужик мог устроить такой хруст. Но ведь лица он не видел? Видел смятую старую пачку, а потом и ее не увидел, и слышал хруст. Он не сумасшедший, хотя кто это знает доподлинно, но вот из всех этих наблюдений сложился человек.

На других фотографиях Кравцова была снята в разные периоды своей жизни. Юрай знал, что искал: фотографию, виденную в том своем сне. Мужчина, женщина и ребенок. Может, даже эта девочка. Но ничего не попадалось. Больше ничего…

Но все равно было у Юрая настроение удачи и странного волнения. Во-первых, не такая уж это загадка, наши сны. Для мистического романа, считай, клад. Именно поэтому две фотографии из будущего кострища Юрай взял себе. На память. При случае расскажет Леону. «Ты знаешь, в больнице я их видел во сне…» – «Вся, друг мой, информация навечно хранится в божественной или, скажем, космической памяти, – ответит Леон. – В сущности – тот же компьютер…»

Юрай возвращался, улыбаясь, а навстречу ему топал Красицкий.

– Что вы там потеряли?! – кричал он.

– Гуляю без смысла, – ответил Юрай. – Приехала родственница Кравцовой. Хочет навеки поселиться, если дом теплый.

– Теплый, – ответил Красицкий. – Он был хороший печник, ее покойный муж. Вообще все умел руками. Абсолютно все. Поехал к сестре и там умер. А здоровый был… Особенно со стороны яиц. Как у мустанга хозяйство было. Жаль Россию, что она отмирает сильной половиной. А баб – как грязи.

«Невероятно! – думал Юрай. – Это говорит человек, потерявший сразу жену и дочь. Просто чудовище этот Красицкий. Монстр!»

Монстр же улыбнулся как ни в чем не бывало и предложил сыграть в шахматы. Юраю не хотелось, ему хотелось думать над возникающей из небытия чужой жизнью, над тайностью ее и страстью. Ведь только копни в любой семье, открой створку шкафа, и скелет, по всем правилам английских тайн, свалится тебе на голову. Но будет он своим, посконным, исконным, русским. Ну разве не прелесть эти домашние истории, если их чуть-чуть ковырнуть палкой?

– И давно он умер? – спросил Юрай.

– Кто? – не понял Красицкий.

– Ну, этот… Муж Кравцовой…

– Понятия не имею… Давно… Еще до того, как его супружница меня подожгла. Я тогда подумал, что будь он живой, он бы мне все и починил… А пришлось брать людей со студии. Так все и хлюпает в доме, потому что мои работяги мастера делать на один день. На два уже не умеют. Мастера фанерного искусства. Я тогда пожалел, что Федька умер. Пожалел от души.

– Детей у них не было? – спросил Юрай.

– Не было. Они мою Светку с детства привечали. Случалось, она у них и жила.

– Ничего не понимаю! – удивлялся Юрай. – Если жили так по-родственному, зачем ей было вас поджигать?

– А разве подлость человеческой натуры поймешь? Взяла и подожгла за все хорошее.

– Но ведь это все-таки не факт?..

– Не факт, потому что не разбирался никто. Светка тогда такой скандал подняла, чтоб я не вызывал милицию.

– Значит, тоже не верила.

– Простодырая потому что… А у меня экспедиция была на носу, я им сказал: идите к черту и горите, раз так, синим пламенем. Правда, к Зинаиде сходил и высказал, что о ней думаю. Она стояла и молчала. И слова против не произнесла. Как это понимать, по-вашему?

– Теперь можно только фантазировать, – ответил Юрай. – Спросить все равно не у кого.

– А зачем это вам вообще брать в голову? – рассердился Красицкий. – Все-таки не зря вас били, не зря… Вы лезете не в свои дела.

– Больше не буду, – миролюбиво согласился Юрай. – Завязал. Буду сидеть и писать роман о привидениях.

– Во! Во! Валяйте! – Красицкий даже засмеялся. – Вы напишете, а я сниму фильм. Сейчас всякая такая хурда в цене. Вурдалаки там, покойники… Народ жаждет пострашнее… Ему, видите ли, мало. Ну и сделаем ему… Наше дело мастеровое…

Он развеселился, этот сирота-режиссер, сидит себе и подхихикивает, подшмыгивает… Ну что за прелесть! А он думал – монстр.

Уехала мама. Лето кончалось, в принципе можно было съезжать с дачи в теплоту городской квартиры. Юрай видел, как этого хочет Нелка, но сам ловил себя на странном чувстве, что ему еще надо здесь пожить, что-то важное он тут не сделал. Если учесть, что не сделал ничего, мысль довольно странная.

Затопила печь золовка Кравцовой, дым взвился весело, освобожденно, откровенно намекая на холода. Красицкий насобирал веток и попробовал сделать то же, но целый день пришлось выпускать дым из дверей дома. Нет, они с Юраем обогревались рефлектором, ставя его между ног, и играли в шахматы.

В один из холодных августовских дней сошла с рельсов электричка, сбилось расписание, и Тася не пришла вовремя. Зная ее четкость, Юрай сразу подумал: что-то случилось, а потом узнал – дорога стоит, дело житейское, виноватых нет, – прикрыл дверь и пошел к Красицкому доигрывать партию.

У Юрая в этот раз все складывалось на доске наилучшим образом. Красицкий просто изошел весь сопением и кряхтением, когда отворилась дверь и на пороге встала Тася.

– Какого черта? – закричал Красицкий не своим голосом. – Какого черта ты входишь в мой дом?

– Это ко мне, – растерялся Юрай. – Ко мне! Я иду, Тася, иду!

– Нет, – орал Красицкий. – Она знает, что ей сюда нельзя. Я сказал, что убью ее, если она переступит порог моего дома. – И он начал озираться вокруг себя, будто и впрямь приготовился ее убить, только не знал, чем, а потом схватил шахматную доску и швырнул ее в Тасю. А она как стояла, так и не пошевелилась. Юрай ударил по летящей доске палкой, и она развалилась на две половинки. Тася же будто умерла: стоит на пороге, как бы без дыхания.

– Вон! – вопил Красицкий. – Вон!

– …Идемте, Тася. – Юрай встал и взял ее за руку. Она шла по тропочке впереди него, прямая и твердая, Юраю хотелось забежать вперед и посмотреть, какое у нее лицо, но как это сделаешь? Она и у него дома старалась, чтобы он не видел ее лица и глаз. Но укол – дело близкое, интимное, совсем уж не спрячешься. Поймал он ее глаза, натягивая трусы, стыла в них такая ненависть, что лучше лицом к лицу с ней не встречаться. Зальет как асфальтовым варом.

– Вы извините меня, – сказал Юрай, – что так получилось.

– А вы тут при чем? – спросила она. – Вы тут ни при чем… Просто электрички стояли… Я опоздала…

– У вас страстные отношения! – засмеялся Юрай. – Я и не ожидал в старике столько прыти…

– Послезавтра у нас последний укол? – не то спросила, не то утвердила Тася. – В одну воронку бомбы дважды не падают, и электрички два дня подряд с рельсов не сходят. Приду вовремя.

Тася уходила почти спокойно, не подымая глаз, и Юрай понял, что она знает, что в них стынет, поэтому смотрит чуть-чуть вбок, чтобы ненароком не изничтожить случайного встречного.

– Тася! Ей-богу! Не корысти ради! С чего это он на вас так напустился?

– Нервы, – сказала она. – Он же вам проигрывал. Я видела. Ну… Запальные игроки этого не любят…

– Вы играете в шахматы?

– Когда-то играла… Вполне прилично, между прочим… У меня даже разряд был.

И тут неожиданно, будто что-то щелкнуло, он вспомнил, как Тася примеряла перчатки, вспомнил изысканность ее жеста, музыкальное движение пальцев. Откуда ты, женщина, каких кровей и фамилий? Что пригнало тебя в медицинское рабство, какие обстоятельства жизни? Он смотрел, как она уходила, как обошла дом Красицкого, как скрылась… Это было целое действо о трех частях. Монолог гордой спины. Полонез ухода. И чеканный гнев профиля. Ах ты, мать честная! Что же тут такое творится?

Вечером он рассказал все Нелке.

– Умоляю! – попросила она, – не вникай. Вот уколешься, и уедем от этого черного места подальше. Юрай! Ты помни… Помни, что две смерти тут уже было…

– Три, – ответил Юрай. – Я Кравцову считаю тоже.

– Ну, если взять еще последних покойников местного кладбища… – засмеялась Нелка.

– Нет, кладбище не надо. Но тут точно клубок змей.

– Вот и отойди в сторону.

– Не бояться же мне старика или медицинскую сестру? Я одного развлекаю, другой плачу… Слушай, разузнай мне про Тасю что-нибудь. Кто она? Откуда?

– И не подумаю, – ответила Нелка.

Но через два дня рассказала:

– Тася больше десяти лет работает на одном месте в поликлинике. У нее взрослая дочь. Живет где-то в провинции. У Таси в бараке одиннадцать метров.

Утром Тася была у Юрая последний раз. Согласилась попить с ним чай. Говорили о всякой ерунде. Через двор пробежала собака, и Тася сказала, что осенью полно брошенных собак, а значит, и уколов от бешенства. Всем плохо, а ей как бы – ха-ха! – хорошо.

– Вы молодец, за все беретесь!

– Я молодец. Я за все берусь, – сказала тихо и уже весело добавила: – Если не я, то кто?