Андрис Колбергс - Человек, который перебегал улицу Страница 13

Беату он заметил сразу же. Играла она средне, но в команде бесспорно была самой красивой девушкой — хорошая фигура и темно-рыжие волосы, она все время весело смеялась над своими удачами и промахами. Вильям болел за ее подачи и броски.

— Понимаешь, только теперь я спохватился, что уж и не помню, когда последний раз видел жену смеющейся, — рассказывал Вильям автомеханику. — Много она из-за меня пережила.

— Ты уверен, что вылечишься?

— Уверен.

— Тогда я тебе дам хороший совет. Смени место работы.

— Почему?

— Смени, тебе говорят! Главврач скажет тебе то же самое. С этим не шутят. Я не сменил и вот… и снова тут.

Команда Беаты тогда выиграла — в конце игры судья торжественно объявил, что с таким-то результатом победила команда медицинского училища.

Чуть позже раскрасневшиеся от игры и горячего душа девушки прошли через зал к выходу.

Вильям догнал Беату во дворе.

— Меня зовут Вильям, — представился он.

— Шекспир! — в один голос воскликнули Беатины подружки. После победы у них было хорошее настроение. — Ура! Шекспир!

Он решил познакомиться солидным образом, а тут такие насмешки. Вильям растерялся и остался стоять столбом.

Девушки прошли по длинному узкому двору и уже почти у самых ворот он услышал, как они кричали:

— Шекспир! Куда подевался Шекспир? Здесь только что был Шекспир!

Он насупился и вернулся в зал, но быстро ушел, не дождавшись конца игры. Перед глазами все еще была смеющаяся Беата в облегающем тело спортивном костюме.

На другой день он отправился к медицинскому училищу, но опоздал — лекции уже кончились, зато в следующий раз пришел вовремя.

— Меня зовут Шекспир, — сказал он, увидев Беату.

— Извините, мы тогда совсем не хотели вас обидеть! — Глаза ее блестели насмешливо.

Через год Беата закончила училище, и они поженились, а еще через год у них родился сын. Теперь Ролису было уже пятнадцать, но Вильям ждал письма от Беаты, как нового свидания после первого поцелуя.

Беата на письма отвечала кратко и писала, в основном, о сыне.

Тогда он нашел другое средство общения. Каждый вечер, отшагав два километра пешком, он появлялся на почте и заказывал разговор с Ригой. За день накапливалось столько мыслей о переустройстве их жизни, что, он едва успевал рассказать — Беате порой не удавалось вставить ни слова.

Глава 4

С прежнего места работы его отпустили неохотно. Предлагали перевести в другую мастерскую вместе с бригадой, но Вильям знал, что слава о его побеге в Страуте непременно достигнет нового места, поэтому категорически отказался. Ему надо начинать все сначала.

— Сходите в «Моду», — посоветовал инспектор по кадрам.

— Там, говорят, массовая продукция…

— Сходите, сходите! Я точно знаю, что им срочно требуются закройщики.

— А что случилось?

— Некоторые евреи неожиданно затосковали по своей легендарной родине.

Вильям отправился туда, не лелея надежд на успех.

Главный цех и контора фабрики «Мода» находились недалеко от центра города — в той его части, которая как бы отделяет район бывших доходных домов от гражданских зданий. Контора «Моды» находилась в гражданской части, портал здания подпирали затылки двух сильных сфинксов. Квартиры здесь были пяти- и семикомнатные, потолки отделаны дубовыми панелями. А чуть дальше в сторону Московского предместья, на сколько видел глаз, тянулись вереница небольших двухэтажных деревянных домишек с маленькими квартирками, выгребными туалетами в коридорах или дома из неоштукатуренного кирпича с темным, как в казарме, жильем. По правде говоря, они скорее напоминали тюремные корпуса. Тут уж не было ни кондитерских, ни кафе, ни магазинов. Даже парикмахерских — и тех не было. Вообще ни одной вывески. Сфера обслуживания тут не функционировала — жители справлялись здесь со всем кто как умел.

Высокая сводчатая арка соединяла дом с неровным двором, вымощенным булыжником, вдоль его левого края выстроились бывшие конюшни с крепкими воротами из шпунтованных досок, за ними теперь, должно быть, отдыхали автомашины, прижав друг к другу свои лакированные бока.

Во дворе справа находилось трехэтажное здание из силикатного кирпича с голубым светом неоновых ламп, льющимся из окон. В помещениях стоял шум, напоминающий непрерывное гудение детской юлы, только гораздо громче — обычный шум цехов, где работают электрические швейные машины.

В полуподвале Вильям увидел двух женщин, настилавших ткань для раскройки. Одна из них стояла в конце длинного стола, от самого края которого на нужную длину настилали ткань. Другая, следя за раскладкой, на противоположном конце стола закрепляла ее при помощи металлической линейки. Технология была несложной. Когда настлали с полсотни слоев или чуть больше, пришел закройщик со связкой лекал, разложил их по верхнему слою материи и обвел мелом. Женщинам осталось лишь разрезать электрическим ножом ткань по контурам и перевязать стопки деталей, чтобы они при переноске или транспортировке не рассыпались.

Сообразив, что он прошел мимо конторы, Вильям вышел в коридор. Здесь дубовые панели кто-то старательно покрасил розово-серой масляной краской. В коридоре никого не было, и Вильям мог спокойно изучить таблички на дверях. «Плановый отдел», «Отдел труда и зарплаты», «Касса», «Директор», «Отдел реализации». Он прошелся по небольшому коридору несколько раз — контора разместилась в одной из старых квартир, — но, не найдя отдела кадров, решил зайти к директору.

Секретарша сидела в таком узком закутке, что казалась втиснутой между двумя дверьми.

— Кого вы ищете? — спросила она из-за пишущей машинки с благожелательностью, присущей всем женщинам на предприятиях, где мужчина — редкий гость.

— Отдел кадров.

— Вопросами кадров у нас занимается сам директор. — Она была миниатюрная, лет двадцати, хотя в действительности наверно была старше. Лицо казалось бледным, ресницы местами слиплись от туши.

— Вы не доложите обо мне?

— Там сейчас совещание, но подождите, я спрошу.

Фигура ее ничем особенным не привлекала. Так, стандарт.

Двери открылись, и он услышал голоса, даже почувствовал запах табачного дыма.

— Подождите немного, совещание сейчас закончится, — сказала, вернувшись, секретарша. Поблагодарив, Вильям вышел в коридор.

Совещание кончилось почти тотчас же. Первой, ощипывая пушинки с костюма, вышла кругленькая бабенка и исчезла за дверью с надписью «Технолог». За ней мелкими старческими шажками проследовал долговязый старик — казалось, ноги его цепляются одна за другую — и исчез в бухгалтерии. Затем появилась женщина довольно видной наружности, с таким скорбным выражением лица, как будто на нее одну взвалили все тяготы производства, будто ей одной приходится покрывать все убытки, работать по двадцать пять часов в сутки, одной обо всем думать и при этом получать черную неблагодарность людей. Однако было видно, что так просто она не сдастся.

— Пожалуйста, входите! — пригласила Вильяма секретарша.

Директор Андрей Павлович Крокатов стоял посреди основательно запущенного кабинета. Стройный, с совершенно седыми волнистыми волосами, он стоял навытяжку, как в строю. Он всегда носил форму пехотного офицера, но без погон, в костюме его можно было увидеть лишь на торжественных мероприятиях. Офицерские мундиры он покупал в армейском магазине довольно часто, поэтому менял их почти через день. У него было что-то вроде мании на мундиры, а может, он носил их, чтобы быть живым укором тем, кто уволил его в запас, хотя и с довольно приличной пенсией. Когда армия переживала очередной этап качественного изменения, и каждый офицер обязан был иметь образование не ниже среднетехнического, возникла необходимость освободиться от излишнего балласта. Однако балласт в прошлом служил безупречно, вина его состояла лишь в том, что это было дитя своего времени и слишком великовозрастное для того, чтобы учить его. Он служил с фанатичной верой и мысленно уже видел на своей груди растущее число знаков отличия, как вдруг ему приказали уйти в запас, в котором, наверняка, никогда нужды не возникнет. Балласт, конечно, чувствовал себя несправедливо обиженным и снял только погоны, продолжая носить их в кармане, чтобы можно было сразу пристегнуть к мундиру, как только святая справедливость восторжествует над темными силами. Того не сознавая, Андрей Павлович жил в ожидании этой справедливости.

— Я вас слушаю, — сказал Андрей Павлович. Он выглядел усталым. У него была слабость к совещаниям: во-первых, он по-настоящему и не знал, что же еще обязан делать директор, во-вторых, он хотел зарабатывать хлеб честно, в поте лица своего и так, чтобы все это видели.

— Я закройщик.

— Разряд?