Яна Розова - Седьмая жертва Страница 13

Сначала Тамара решила, что отвечать на столь поздний звонок ей не следует. Если звонят с работы, то ну их, пусть подождут до завтра. Она простой бухгалтер, работает с девяти и до шести, а остальное время принадлежит ей лично. А если звонит кто-то из друзей, то она перезвонит чуть позже. Ее друзья не обидчивы.

Но тот, кто хотел услышать ее голос, был настойчив. Шальная мысль – а вдруг это он? – заставила Тамару закрутить воду, наскоро обмотаться полотенцем и выскочить в коридор.

Это был не он, это и не мог быть он. Он не звонил уже столько лет, что пора бы и потерять надежду. Это был Колька.

– Чего тебе? – спросила Тамара своего то ли друга, то ли недруга, то ли поклонника. У них были несколько запутанные отношения.

– Томочка, – неожиданно ласково сказал Колька. – Милая, у нас горе…

Она сначала не поверила. Видаль погиб? Нет, этого не может быть. Он никогда не казался ей человеком, которого можно потерять по столь глупой причине, как несчастный случай. Видаль – не Цой, в нем нет… не было той хрупкости, того желания успеть сказать, сказать любой ценой. Видаль был иным. Тамаре казалось – ему предначертана судьба Удо Диркшнайдера[2] – пройти весь путь, долго и красиво стареть, стать столпом, монстром, динозавром. Несчастный случай в эту картинку никак не вписывался.

Был вечер. Дерзкое весеннее солнце низко висело над горизонтом. Тамара вытерла глаза, натянула на влажное тело белье, майку и спортивные штаны. Достала из сумки пачку сигарет и вышла на балкон. Было довольно холодно, но сейчас именно это казалось ей необходимым.

Закурив, Тамара подумала, что сейчас многие плачут по Видалю. Женщины и мужчины, те, кому за тридцать, и молодые души, только начавшие взрослеть.

Она вернулась в комнату, включила телевизор. На одном из музыкальных каналов был специальный репортаж – съемки с того самого места, где разбился Видаль. Промелькнуло и несколько кадров – его тело под простыней перекладывали с травы на носилки два санитара. Поодаль, спиной к камере, стоял человек в белом халате. Даже поза доктора – опущенные плечи, понуро склоненная голова – подтверждала озвученный в репортаже окончательный диагноз: смерть.

«Господи, зачем его показывают мертвого?» – с удивлением и ужасом подумала Та мара.

Это же нельзя! Небось Карелин подсуетился: они же там клип снимали, так чего же заодно не снять и разбившегося Видаля? Впечатлительная молодежь эти кадры не скоро забудет, а значит, и диски на прилавках не заваляются.

Отвратительно.

Выключив телевизор, она уткнулась лицом в ладони. Ее щеки были сухими. Почему она не плачет? Не захлебывается в слезах, не заламывает руки, не бьется в истерике… А ведь никого и никогда в своей жизни Тамара не любила так, как любила Видаля.

А можно ли было не полюбить его? На дворе стоял 2000 год, Тамаре стукнуло восемнадцать. Рядом с ней был взрослый мужчина, состоявшийся, раненный смертью друга, сильный, талантливый, убитый и воскресающий – благодаря ей. И девочке, выросшей на его песнях, повторяющей, словно молитву: «Летящий вдоль черной дороги, бегущий без тени сомненья…», уже не оставалось иного выхода, кроме как быть рядом с самим «бегущим и летящим».

Тамара с улыбкой вспоминала, что тогда она казалась себе очень взрослой. Да, говорила она своему отражению в зеркале, да, я взрослая женщина, я знаю о жизни все, что мне надо знать. Девушка и выглядела взрослой: стройная, высокая, с красивой грудью, на которую поглядывали и мал и стар, с длинными темно-каштановыми кудрями и карими глазами. Она носила узкие джинсы и длинные трикотажные свитера, которые мягко обрисовывали контуры ее тела, без преувеличения волнующего.

Многие влюбленные в Тамару юнцы шептали на ушко, что в ней есть какая-то тайна, загадка, что-то такое особенное… Она делала вид, будто не понимала, о чем они твердят, но сама знала свой секрет: Тамара была девственницей. Причем это была принципиальная позиция.

«Да, я взрослая женщина, но моя невинность мне не мешает, – не без пафоса заявляла она близким подругам, в число которых входил и… один парень, а именно Коля Филиппов. – Девственность – хорошая штука, к тому же она на пользу здоровью!»

Кто-то подхихикивал, слушая ее манифест, а кто-то и крутил у виска: подумаешь, какая ценность!

Тем не менее жизнь Тамары не была скучной. Окончив среднюю и одновременно музыкальную школы, она поступила в педагогический институт на физико-математический факультет, бодро влилась в студенческую жизнь, нашла новых друзей, стала играть в КВН, при этом хорошо училась и не пропускала ни одной мало-мальски интересной дискотеки в городе.

Эта часть жизни была для мамы – усталой замученной одинокой женщины, чьи пальцы, скованные артритом, Тамара жалела до слез. Мама была инженером в какой-то непонятной лаборатории на химическом заводе, а еще уборщицей в заводской столовой, а еще заботливой матерью и дочерью – слугой парализованной старухи. Свою бабушку Тамара долгое время считала настоящей ведьмой, пока не поняла, что несчастье озлобляет несчастных. Это ей стало особенно ясно, когда она встретила Видаля.

Для себя Тамара проживала иную жизнь – в рок-группе, которую собрал из учеников музыкальной школы ее друг Колька. Голос Тамары оказался так же хорош, как и ее тело, – высокий, женственный, загадочный. К тому же Тамара была не лишена таланта, терпения, вкуса, способности к творчеству и безумно любила музыку. Наверное, половина поклонников группы «Теория симметрии» приходила на их концерты только ради Тамары. И это касалось не только парней.

Больше всего на свете Тамаре хотелось, чтобы эта часть жизни стала главной, основной. Она мечтала о том, как выйдет на настоящую сцену, в огни прожекторов и скажет, споет, крикнет людям в зале, что жизнь – это самореализация, что вечная любовь есть, что понять и познать весь мир можно и нужно. А именно об этом и были все песни «Теории симметрии», как и большинство песен «Алхимика».

Колька, который писал музыку, Володька, который сочинял стихи, и другие члены группы были преданными фанатами группы «Алхимик» и лично Олега Видаля. Видаль был для них солнцем, дорогой, основой, истиной, святым граалем. Парни считали себя апостолами Видаля, но пока, слава богу, он этого не знал.

А «Теории симметрии» уже было чем гордиться: за два года они приняли участие в трех рокфестивалях, где их отметило жюри, состоявшее из довольно именитых рок-персон. Жаль только, что в этих жюри ни разу не сидел Видаль.

Последний месяц всех пятерых юных музыкантов распирала гордость: они записали на диск первые три песни «Теории симметрии», то есть начали работу над своим первым альбомом.

На последней репетиции, которая проходила в стареньком, украшенном лепниной зальчике бывшего Дворца сельского хозяйства, а ныне – Дома творчества молодежи, Колька сказал:

– Ребят, я слышал, что Видаль в Гродин приезжает.

Он сидел на простой деревянной табуретке посреди сцены, обняв гитару, и даже не пытался скрыть шальной огонек, горевший в черных глазах.

Тамара, только что вышедшая из-за красной бархатной кулисы, замерла с выражением благоговения на лице, барабанщик Дима присвистнул, а Володька (вторая гитара) грубовато сказал:

– И что нам теперь делать? Типа, шеи мыть?

– Давайте его позовем… – предложил Колька, ухмыляясь собственной наглости.

– В баню? – уточнил Володька.

– Нас послушать.

Тамара замотала головой:

– Ты сдурел? Мы не готовы! Нам показать нечего!

Димка легко стукнул барабанными палочками по тарелкам и подкинул их вверх, а поймав, сказал:

– Ну и что? Мы покажем ему три песни! Чего нам терять? А если мы понравимся, то через год, когда у нас будет целый альбом, попросим у него протекции.

В принципе, ничего в тот раз так и не решили, но к вопросу вернулись, когда один знакомый журналист обмолвился, что Видаль уже приехал. Правда, от интервью на местном радио он отказался и вообще ни с кем не хочет встречаться. После смерти Артема Орлика Видаль замкнулся.

– А я все-таки попробую, – сказал Колька. – Мой дядя с ним в школьной группе играл. Ну, если откажет – значит, откажет. А попробовать надо.

На следующий день, после занятий в институте, Филиппов уже поджидал Тамару. Она увидела его возле главного входа в корпус. Проходившие мимо Кольки студенты саркастически округляли глаза, замечая в толпе его крашенную в черный цвет шевелюру, старую, чуть ли не рваную, джинсовую куртку и заправленные в сапоги джинсы.

– Видаль согласился нас послушать! – сказал Колька, вытаращив и без того дикие глаза. – Ты понимаешь, как нам повезло?

– Ой, я боюсь перед ним петь…

– Ты что! Это же шанс!

Всю ночь Тамара не спала. Слушала «Алхимика», крутилась перед зеркалом, полоскала горло, мечтала о чем-то, скрипела зубами в приступах отчаяния, выбирала одежду для выступления. Ей казалось, что с завтрашнего дня начнется новый, прекрасный этап ее существования, и даже если не начнется, то все равно – завтра самый важный день в ее жизни.