Яна Розова - Седьмая жертва Страница 14

– Ой, я боюсь перед ним петь…

– Ты что! Это же шанс!

Всю ночь Тамара не спала. Слушала «Алхимика», крутилась перед зеркалом, полоскала горло, мечтала о чем-то, скрипела зубами в приступах отчаяния, выбирала одежду для выступления. Ей казалось, что с завтрашнего дня начнется новый, прекрасный этап ее существования, и даже если не начнется, то все равно – завтра самый важный день в ее жизни.

Семинары, лекции. Булочка в институтской столовой. Время, которое застряло на половине одиннадцатого утра, а надо, чтобы было восемь вечера. Библиотека, желтые листья каштана за окном, дождь. Шесть вечера! Время наконец-то двинулось вперед, потом полетело – и пожалуйста: Тамара совсем не готова, а в зал входит высокий человек в длинном сером плаще. Его волосы собраны в хвост, он держит в руках темные очки. Он похож на Горца, но Тамаре не смешно.

Кивнув ребятам на сцене, Видаль сел где-то в пятом ряду.

Колька подбежал к нему, а остальные, как и Тамара, замерли на месте.

Пожав Видалю руку, Филиппов что-то тихо сказал и пошел назад, пару раз обернувшись. Человек в плаще без улыбки смотрел ему вслед. Тамаре показалось, что думал он о чем-то своем.

Колька взял гитару, оглядел команду ободряющим взглядом и патетично произнес:

– Поехали!

За эту патетику Тамаре захотелось стукнуть лидера группы по башке чем-нибудь тяжелым, да было уже не до того. Она стрельнула в него злым взглядом и поймала свой аккорд. Удивительно, но, услышав из динамиков собственный голос, Тамара почувствовала себя совершенно спокойно, словно и не было в зале человека-мечты, кумира детства, величайшего в мире рок-исполнителя, гениального лирика Видаля.

Тамара пела просто для себя и для парней, которые были с ней одной крови. Она не впадала в экстаз, вкус которого иногда ловила на концертах, она не отстранялась от происходящего, как иногда делала на репетициях, чтобы увидеть себя со стороны. Она просто пела.

Софиты на убогой сцене Дворца сельского хозяйства светили так, что различить зрителей в зале практически не удавалось. Это было почти хорошо – Тамара могла не думать о производимом ею впечатлении.

А то, как прозвучала завершающая композиция, «Оленьи тропы», ей и самой понравилось – спокойно, со сдержанным чувством, с загадкой. Тамара закончила петь, опустившись с последним выдохом на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей со сцены. Последние ноты погасли.

Музыканты замерли, ожидая приговора. Человек в зале молчал.

Колька, чью оторопь уже погасил адреналин, вышел на авансцену.

– Что вы нам скажете? – спросил он, наклонив голову так, что его черные волосы почти скрыли глаза.

Володька метнулся за кулисы к пульту и выключил первый ряд софитов. Теперь ребята могли видеть Видаля. Он сидел, опершись руками о кресло впереди себя, и молчал. Наконец встал, прошел вперед и остановился перед сценой, глядя снизу вверх на Кольку и остальных.

Со своего места, с края сцены, Тамара рассматривала лицо кумира – усталое, отстраненное, закрытое. Ей стало страшно.

– Что вы хотите услышать? – спросил он глуховатым голосом, совсем не похожим на тот, что они привыкли слышать из динамиков стереосистем.

– Правду, – ответил Колька без вызова, но достаточно твердо.

– Хорошо, – сказал Видаль. Все почему-то сразу поняли, что это «хорошо» к ним не относится. – Если хотите правду, то я скажу. Ребята, это все дерьмо.

– Наши песни? – дерзко спросил Володька.

Видаль немного отклонил голову назад и сунул руки в карманы.

– Все! Все, что вы видите вокруг себя. Мир вокруг, музыка в нем, люди, которые эту музыку делают, слушают, продают, придумывают. Забудьте про музыку, идите в бизнес, торгуйте на рынках, учитесь в институтах, женитесь, рожайте детей. А эта музыка – дерьмо.

Он повернулся спиной и пошел к выходу из зала.

Несколько секунд прошло в полной тишине. Серый плащ скрылся за дверью.

Колька схватил свою гитару – самую любимую, приносящую удачу, и швырнул ее в пустые кресла зрительного зала. В жилах Тамары, что называется, закипела кровь. Она вскочила с места и побежала вслед за Видалем в пустующее фойе.

Он уже пересек рекреацию и подходил к двери. Тамара догнала его на улице, на ступеньках. Она остановилась перед ним, преградив ему путь. Несмотря на то что солнце давно село, Видаль, кажется, хотел надеть очки, но замер, держа их за дужку и глядя на девушку прозрачными, пустыми глазами.

От того, что растоптал молодые души, он явно радости не испытывал.

– Зачем вы с нами так? – резко спросила Тамара, ощущая, как холодный воздух ноября проникает ей под свитер. – Мы считали вас лучшим, мы ценили и уважали вас, а вы… Это подло!

Стоял осенний вечер, людей вокруг было много, они шли по своим делам, и Тамаре хотелось, чтобы все знали – этот человек сейчас убил ее, плюнул в душу, спалил все ее надежды.

Выслушав девушку, Видаль продолжал смотреть на нее так же отрешенно, как и раньше. Тогда она размахнулась и залепила ему пощечину.

Мужчина, проходивший мимо, взглянул на них испуганно, но молча пошел дальше. Тамара почувствовала, что ее щеки заливает краска стыда, а на глаза наворачиваются слезы. Что же она наделала? В любом случае, чтобы он ни сказал – он тот самый Видаль. А что, если он прав и их музыка – дерьмо? Господи, конечно он прав!

Но в его взгляд, казалось, вернулась жизнь. Видаль даже не вздрогнул от ее пощечины, только распахнулись ресницы и зрачки расширились на миг, будто от острой боли.

Тамара поняла, что он не собирается уходить, и вот так – он с широко раскрытыми глазами, а она вся красная от ужаса – они теперь будут стоять на ступеньках Дома творчества до второго пришествия. Девушка вскрикнула и, прикрыв ладонью рот, побежала назад, к своим. Что сделал Видаль после ее бегства, она не знала.

В тот вечер «симметристы» напились вусмерть. И даже Тамара, хоть раньше она не увлекалась алкоголем. Но тогда, когда надо было решиться и навсегда отказаться от всех своих надежд, она напилась. Они пили у Кольки дома, где всегда все было можно. Колькина мать и сама редко просыхала, так что следить за тем, что и с кем делает ее сын, ей было недосуг.

А они ничего такого и не делали. Просто пили, даже не разговаривали. Даже не включали магнитофон. Даже телевизор не включали. Все было заминировано – почти все кассеты на полках в Колькиной комнате были записями «Алхимика», а в программе единственного канала, который ими признавался, демонстрировался фильм с участием Олега Видаля «Памяти друга». Фильм был снят по инициативе продюсерского центра, который работал с группой «Алхимик», и посвящался жизни и творчеству Артема Орлика. Ребята даже подумать не могли, чтобы теперь смотреть и слушать все это.

Они сидели – Денис, считай, уже бывший клавишник – с Тамарой на диване, Колька – на полу, Володька – в маленьком старом кресле с прорванной обивкой, Димка – на подоконнике, и не смотрели друг на друга. Их снедало чувство стыда, чувство потери, тоскливое ощущение своей незначительности, своего убожества. В этом не хотелось признаваться даже самым близким друзьям.

Когда кончилась первая бутылка водки, Тамара начала плакать. Это означало, что ей становится лучше, ее отпускает. До этого она не рассказала мальчишкам про пощечину, но вот теперь, пожалуй, расскажет.

Услышав признание Тамары, Колька пригорюнился, Володька зло прошипел, что так ему и надо, а остальные только покачали головой. После второй бутылки Димка, который всегда пьянел меньше остальных, пошел провожать Тамару домой. На прощание, возле ее подъезда, он чмокнул ее в щеку и сказал:

– Я люблю тебя.

Тамаре стало ясно, что он не в чувствах ей признается – он прощается с ней. Они больше никогда…

– Я тоже тебя люблю.

Она поднялась к себе, заперлась в своей комнате и упала лицом в подушку.

Очнулась Тамара только к обеду следующего дня. Мама была на работе. Занятия в институте она проспала. Ну и фиг с ними.

Тамара пошла в ванную, привела себя в порядок, переоделась, погрызла на кухне хлеба с сыром, налила себе большую чашку крепкого горячего чая и выпила его с таким наслаждением, будто это был не дешевый грузинский чай, а нектар вечной жизни.

Потом она наконец отважилась заглянуть в комнату бабушки, чтобы узнать, не нужно ли ей что-нибудь. Бабушка ни в чем, кроме объекта для тирании, не нуждалась. Тамара была свободна. Только что теперь с этой свободой делать? Решив хотя бы занять руки, она вернулась на кухню, достала из морозильника курицу и собралась готовить то единственное блюдо, которое умела, – цыпленка табака. Пока курица размораживалась, Тамара сходила в магазин, купила растительное масло, хлеб, что-то еще и вернулась домой. Почистила картошку, приготовила приправу…

Мама вернулась только около восьми вечера. Сегодня она выглядела не просто усталой, а изможденной. И как только мама переступила порог квартиры, тут же в своей комнате завелась бабушка, которой надо было срочно дать судно, необходимо покормить, обмыть, перевернуть, почитать ей свежие газеты. Мама, учуявшая ароматы кухни, вздохнула и поплелась выполнять дочерний долг. Тамара начала накрывать на стол – ей хотелось угостить маму ужином по высшему разряду.