Андрей Кузнецов - Смерть на Параде Победы Страница 14

— Ты, Алтунин, совсем того? — Семихатский перестал улыбаться и покрутил пальцем у виска. — Или у тебя контузия прогрессирует? Ты что несешь? Какое личное дело? Может, тебе еще и твое личное дело показать?

— Мое личное дело мне без надобности, Назарыч, — сказал Алтунин, отводя взгляд в сторону. — Ты мне джилавяновское покажи.

— Зачем? — нахмурился кадровик. — Что тебе от него надо?

Вопрос был закономерным, и отвечать на него следовало честно.

— Я собираюсь найти там какие-нибудь несостыковки или ниточки, — сказал Алтунин, встречаясь взглядом с собеседником. — Я думаю, что они там есть. Может, я ошибаюсь, но я сам хочу убедиться в этом… Мне бы только взглянуть…

Информация — ключ к размышлению. Чем больше узнаешь о человеке, тем лучше его узнаешь. Этот афоризм Алтунин придумал сам, но все никак не мог определиться, умное он придумал или глупость. Джилавян никогда никому ничего о себе не рассказывал. Это не Семенцов, который в первый же день выложил всю свою подноготную, начиная с годовалой дочки Иринки и заканчивая тещей, работавшей санитаркой в тубдиспансере.

— Какие ниточки? — Семихатский, казалось, не мог решить, что ему делать — сердиться или удивляться. — Какие несостыковочки? Несостыковочки в личных делах — это по нашей части!

Семихатский начал вставать из-за стола, но вдруг передумал, опустился на жалобно скрипнувший под его весом стул, махнул рукой и сказал:

— Уйди, Алтунин! Сгинь с глаз долой! Будем считать, что никакого разговора между нами не было!

Алтунин понял, что сейчас и впрямь лучше уйти.

7

— Вот нахрен кому понадобились эти перворазрядные рестораны! — сетовал Данилов. — Разве советский человек может ночью в ресторане сидеть? Советский человек ночью спит, потому что утром ему на работу! Или если не спит, то работает! У станка или как мы, например! А не девок по задницам гладит!

— Ты что-то путаешь, Юра, — не поворачивая головы, сказал водитель. — Ночами самое время девок гладить. Разве тебе взрослые не объяснили?

Старшинское звание не мешало водителю Василию Кондратовичу тыкать лейтенантам, капитанам, майорам и даже подполковникам. Дело же не только в звании, но и в возрасте, в опыте. Пятидесятишестилетний Кондратыч, как его все звали, был одним из старейших сотрудников МУРа и считался не только кем-то вроде аксакала, но и был своеобразной единицей измерения времени. «Это еще до Кондратыча было» говорили сотрудники, когда хотели сказать, что речь идет о чем-то давнем-предавнем. Кондратыч тыкал даже секретарю парткома подполковнику Сальникову, а когда тот разок попробовал возмутиться, срезал его вопросом: «Тебе что, Михаил Сидорыч, моя пролетарская прямота не по душе?» Утвердительный ответ на этот вопрос означал кучу неприятностей, вплоть до потери секретарской должности вместе с партбилетом, а то и вместе со званием. Сальников мгновенно сдулся (он умел раздуваться и сдуваться мгновенно) и больше к языкатому Кондратычу не цеплялся. Наоборот, даже молодым в пример ставил — учитесь, мол, у старшины Сырова знанию Москвы и умению предугадывать действия преступников. По части предугадывания Кондратыч действительно был докой. Если преследовал кого, то не всегда тупо ехал следом, мог просчитать расклады, поставив себя на место удирающего, свернуть в какой-нибудь переулок и выехать ему наперерез. А в сорок третьем отличился особо — в одиночку задержал трех ночных грабителей, один из которых оказался давно разыскиваемым рецидивистом Яковом Бузовым по кличке Полчервонца. «Я, собственно, ничего такого и не сделал, — удивлялся Кондратыч, — иду себе домой, в кои-то веки отпустили отоспаться в кровати, а эти гаврики магазин подламывают. Я им: „Стой!“, а они в ответ стрелять. Ну, пришлось и мне выстрелить». Стрелявшего Кондратыч уложил наповал, а двоим его подельникам, одним из которых оказался Бузов, всадил по пуле в ноги, чтобы не рыпались, и передал их подбежавшему наряду. Опера Чуплашкина, который ловил Бузова полгода, да все никак не мог поймать, беззлобно подкалывал весь МУР. Ему советовали пройти стажировку у Кондратыча или же поменяться с ним местами. В сорок четвертом Чуплашкин погиб на задержании.

— Я имел в виду не постель, а рестораны! — огрызнулся Данилов. — Мало было нам своих печалей, так еще одну добавили…

Год с лишним назад, весной сорок четвертого, в Москве начали открываться (да как начали — один за другим, один за другим!) рестораны, которые работали до пяти часов утра. Работали по-шикарному — с непременным оркестром и певцами, богатым ассортиментом, услужливыми официантами. Разумеется, кроме деятелей искусств и прочей официально зажиточной публики, там сразу же начала собираться всякая блатная шушера. Самым беспокойным из новых стал ресторан «Волга» на Северном речном вокзале, переплюнувший даже любимую уголовниками «Звездочку» на Преображенской площади. «Звездочка» закрывалась в полночь и до такого лихого разгула, как в «Волге», там почти никогда не доходило.

— В этом есть своя польза, Юр, — возразил Алтунин. — В эти шалманы наши клиенты слетаются, как мошкара на огонек. Так бы мы Грача по всей Москве ловили бы, по чердакам да подвалам лазили, а сейчас приедем и возьмем его теплого, в чистом, светлом месте.

— В людном, — проворчал Данилов.

В людном, это, конечно, нехорошо. Но свой человек из официантов, сообщивший, что Грач пришел и подсел за стол к двум незнакомым посетителям, не из числа завсегдатаев, позвонил около часа назад. Да ехать осталось никак не менее десяти минут. За это время Грач успеет как следует выпить, расслабится, и взять его можно будет без труда. Ну а если достанет шпалер, то никто с ним церемониться не станет — вина Грача доказана, все члены его банды уже сидят на нарах в ожидании суда и усердно топят друг друга, так что живым его брать совсем не обязательно, потому что никого он не сдаст, некого уже ему сдавать, и ничего нового не расскажет.

Москва еще хранила на себе печать войны, и ночью это ощущалось даже острее, чем днем. Привыкнув за четыре года к светомаскировке, москвичи продолжали плотно задергивать шторы и после того, как война закончилась. Таблички с номерами домов и названиями улиц не освещались, освещение на улицах тоже еще не успели наладить. На дорогах, до которых во время войны не доходили руки, ямы чередовались с ухабами. Всякий раз, когда эмку как следует встряхивало, Кондратыч, старавшийся объезжать все, что только возможно объехать, неласковым словом поминал чью-то матушку, но скорости не сбавлял. Кто его знает, Грача, сколько он сегодня намерен просидеть в «Волге». Если бы дежурная эмка завелась бы сразу, не дурила бы, то сейчас уже ехали бы обратно и на ходу, «по-горячему», расспрашивали бы Грача о чем-нибудь. Хотя бы о том, не знает ли он, кто убил тихого дантиста Шехтмана, по совместительству оказавшегося крупнейшим московским валютчиком. Или, может, у кого-то на руках какие-то интересные драгоценности видел. Если нет необходимости спрашивать бандюгана о его собственных делах, так чего бы не спросить о чужих, тем более, что о чужих делах люди всегда рассказывают охотно.

— Нам бы третьего! — вслух помечтал Данилов и тут же пояснил, чтобы товарищи не подумали, что он трусит, хотя в пояснениях не было нужды. — Там же еще два каких-то хмыря с Грачом.

— Давайте я с вами схожу, — с готовностью предложил Кондратыч.

— Ты лучше в машине останься, — сказал ему Алтунин. — За входом присмотришь, да и не стоит у такого злачного места ночью машину без присмотра оставлять.

— Может, кого из знакомых задержишь — Валеру Синего или, там, Кирю-Лодочника, — подколол Данилов, назвав наугад двоих числившихся в розыске бандитов.

— Ты, Юра, сначала прослужи с мое в МУРе, а потом уж подъе…ай, — нахмурился Кондратыч, которому уже давно надоели подобные шуточки. — Ничо, может, кого из наших там встретите…

— Кого там можно встретить? — на пару, хором, удивились Алтунин и Данилов.

Однако Кондратыч как в воду глядел, потому что первым, кого Алтунин увидел в зале, был майор Джилавян, сидевший за ближним столиком у окна в компании смазливой пышной блондинки. Встретившись взглядами с Алтуниным, Джилавян вопросительно повел бровями — что, мол, случилось? Алтунин, уже высмотревший в глубине зала встающего из-за столика Грача, едва заметно качнул головой, давая понять, что все в порядке и помощь не требуется. Блондинку, однако, срисовал, срисовал и то, что было на столе — графин с коньяком (чай, как известно, по графинам не разливают), заливное, соленые огурчики, котлеты с гарниром из печеного картофеля. Широко гуляет товарищ майор. В том, что гуляет именно товарищ майор, а не его спутница, у Алтунина никаких сомнений не возникло. Спутница была не из тех, кто угощает мужчин, — типичная дамочка «облегченного» поведения с плутоватыми, стреляющими по сторонам глазками, причем не блатная, а из так называемых «приличных».