Ростислав Самбук - Жаркий июль Страница 14

Дробаха пошевелил пальцами и спросил как-то вяло, хотя глаза за стеклами очков даже потемнели от нетерпения:

- Адрес?.. Не запомнили ли случайно обратного адреса на конверте?

Василина Васильевна покачала головой:

- Зачем же он мне?

- И все же? Вы же видели:письмо из Львова... А дальше? Улица?

- Улица... Что-то там было написано... - Она потерла лоб тыльной стороной ладони. - Вертится вот перед глазами, а не вспомню.

- А вы закройте глаза, - посоветовал Дробаха, - иногда это помогает.

Женщина улыбнулась и правда закрыла глаза.

Дробаха снял очки и начал протирать стекла носовым платком. Кольцов заерзал на диване, и старые пружины уныло заскрипели. Дробаха недовольно посмотрел в нашу сторону, будто этот скрип мог помешать напряженной умственной работе женщины.

Василина Васильевна открыла глаза и сказала с сожалением:

- Не припомню... Но ведь... Вот что: название какое-то чудное, точнее, не чудное, а что-то от профессии. То ли Сапожная, то ли Портняжная... Гончарная... То ли... Погодите... Погодите... Я еще подумала. О чем же я подумала? - Снова задумалась. - Хлебная. Нет, кажется, Пекарская... Точно, хлеб люди пекут... Пекарская!

Дробаха надел очки, похвалил:

- Ну и память у вас, Василина Васильевна. Ассоциативная...

- Какая уж есть.

- Очень хорошая память, говорю. А номер дома, квартиры не припоминаете?

- Не обратила внимания.

- Маленькие цифры или большие?

- Нет, врать не хочу.

- И вы передали письмо брату?

- Положила на стол в его комнате.

- Не сказал, что пишет эта Маруся?

- Хвалился: приглашает.

- Она молодая или средних лет? Красивая?

- А кто ее знает... Но я думаю, зачем молодой и красивой Олег? Ему уже за тридцать пять и лысый.

- Все бывает... - глубокомысленно ответил Дробаха. Добавил после паузы: - Вот вы сказали: брат похвалился, что встретил львовяночку. Сказал бы так, если бы познакомился с женщиной средних лет и некрасивой? Львовяночка! Само слово какое-то красивое...

- Может быть, - согласилась Василина Васильевна. - Олег - все может! Чего-чего, а голову женщине задурить может!

- Почему вы думаете, что эта Маруся - продавщица?

- Так Олег же говорил. Она к продуктам какое-то отношение имеет. Может, продавщица или кассирша.

- Не спросили у него?

- А не все ли мне равно!

- Писем от нее больше не было?

- Так ведь Олег же через неделю съехал.

- Куда?

- Комнату где-то снял. Я еще спросила - где, но он не сказал. Мол, если захочет, сам зайдет. А мне бы век его не видеть!

Она сказала это вполне искренне, и я подумал: действительно, с таким братом не соскучишься. Но желания у нас с Василиной Васильевной в данном случае были совсем противоположные: лично мне хотелось как можно быстрее увидеться с ее малопочтенным братом. В конце концов, версия с этой львовяночкой Марусей была перспективна, и я сказал Дробахе, когда мы вышли, что, наверное, мне придется полететь во Львов. Было бы, конечно, очень хорошо, если бы и он...

- Однако надо организовать всесоюзный розыск Пашкевича, - возразил Иван Яковлевич, - а он может быть в Ташкенте или где-нибудь под Читой...

Не согласиться с этой мыслью было трудно, во всяком случае теперь, когда мы ехали в гостиницу и не знали, что готовит нам завтрашнее утро. А приготовило оно нам настоящую неожиданность, которая в несколько раз укрепила мою позицию относительно львовской версии.

Утром мы с Дробахой поехали в больницу. Галина Микитовна чувствовала себя неплохо, она уже ходила, и главврач пригласил ее в свой кабинет.

Коцко села на кушетку, застланную простыней, блеснула глазами и сказала, не ожидая вопросов:

- Мне было трудно поверить в то, что он... - Галина Микитовна не сказала: "Олег", она вообще и дальше ни разу не произнесла имя Пашкевича, будто подчеркивая свое нынешнее отношение к нему, - что он оказался таким мерзавцем. Но факт остается фактом, и я виню себя.

Мне стало жаль Коцко, и я сказал как можно мягче:

- Не обвиняйте себя, Галина Микитовна. Впереди у вас долгая жизнь, и все наладится.

Она устало махнула рукой.

- Не будем об этом... Есть какие-то вопросы ко мне? У вас сейчас и так много хлопот, и если уже выбрались ко мне...

- Да, вопросы есть, - подтвердил Дробаха. Это прозвучало слишком по-деловому, но, в конце концов, Ивана Яковлевича можно было понять: следователь прокуратуры - лицо официальное, и в его обязанности не входит утешение. Тем более что Галина Микитовна сама правильно поняла характер нашего посещения. - Первый вопрос: получал ли Пашкевич какие-нибудь письма?

- На мой адрес - нет.

- Приходили ли к нему какие-нибудь люди?

- Ни разу. Кроме Жука. Но о Григории он меня предупредил.

- Как узнал о его приезде?

- Могло прийти письмо на дом культуры или Главпочтамт.

- Не встречали Пашкевича в городе с кем-нибудь?

- Нет.

- Понимаете, Галина Микитовна, нам нужно установить круг людей, с которыми он общался. И ваши показания значат очень много.

- Понимаю, но вряд ли смогу чем-нибудь помочь. Он уходил на работу в полдень и возвращался поздно. Ужинали - и спать. Людей, с которыми общался, ищите в доме культуры.

- Резонно, - согласился Дробаха, - мы так и сделаем. Но у вас есть телефон - никто не звонил Пашкевичу?

- Нет.

- А он сам?

- Иногда. Чаще всего на работу. Хотя... В день моего приезда разговаривал по междугородному телефону.

- Почему так считаете?

- Мы хотели устроить хороший ужин, попрощаться с Григорием, и я пошла в гастроном. Возвращаюсь, а он разговаривает, не слышал, что я вошла, кричит в трубку: "Девушка, не разъединяйте, дайте договорить..." Но ничего не вышло, бросил трубку и тут увидел меня. Немножко смутился, я и спрашиваю: "С кем разговаривал?" - "А-а, говорит, деловой разговор с районом".

- С районом? - переспросил Дробаха, искоса поглядывая на меня. - В день вашего приезда? Тридцатого июня?

- Тридцатого июня, - подтвердила Коцко.

Я без слов понял Дробаху и вышел в ординаторскую.

Позвонил Кольцову и попросил срочно выяснить, с кем разговаривал Пашкевич по междугородному телефону из квартиры Коцко. Вернувшись в кабинет, увидел, как улыбается Дробаха, расспрашивая о подробностях ее знакомства с Пашкевичем. От его предыдущей сухости не осталось и следа, глаза светились сочувствием, казалось, он сейчас погладит Коцко по головке. И она, растроганная этой прокурорской доброжелательностью, размякла и отвечала, нисколько не таясь.

Я чуточку позавидовал этому Дробахиному умению расположить человека к себе, хотя, честно говоря, улавливал в его тоне и фальшивые нотки, но я слушал их разговор, так сказать, со стороны, а Галина Микитовна снова переживала историю своей неудачной любви, и ей было не до психологических наблюдений.

- На другой день мы встретились в парке и долго сидели на скамейке, рассказывала она. - У него был транзистор, слушали музыку, разговаривали, он говорил, что чувствует себя как юноша, у которого в жизни все впереди, ну, который делает первые шаги и счастлив, что в начале этой дороги встретил меня...

"Вот гусь! - не без злости подумал я. - Трепач проклятый, нах-хал! Посмотрим, как ты запоешь, когда попадешь в наши руки!"

Резко зазвонил телефон, я снял трубку и услышал голос Кольцова.

- Приятная новость, старик! - весело начал Саша. - Ты меня слышишь? Так вот, тридцатого июня по телефону Коцко велся разговор со Львовом. Понимаешь, старик, Пашкевич определенно говорил со своей Марусей.

- Номер телефона львовского абонента? - нетерпеливо спросил я.

- А тебе хлеб, так сразу с маслом и с медом! - В голосе Кольцова прозвучали укоризненные нотки. - Думаешь, я не поинтересовался? Ничего не вышло, разговаривали из почтамта.

- Жаль, - пробормотал я.

- И все же в этом разговоре что-то есть. Желаю успеха.

Кольцов положил трубку.

Дробаха вопросительно посмотрел на меня.

- Львов, - объяснил я. - Тридцатого Пашкевич разговаривал со Львовом.

- Поехали, - решительно встал следователь. - А вам, Галина Микитовна, большое спасибо.

Мы вышли на улицу, и Дробаха категорическим тоном сказал:

- Придется вам, Хаблак, разрабатывать львовскую версию. Вылетайте первым же рейсом. А я еще попробую поговорить с сотрудниками Пашкевича. Потом - в Киев. Будем держать связь по телефону.

На улице было жарко, откровенно говоря, ехать на аэродром не очень хотелось, да что поделаешь: приказ есть приказ, и Дробаха в конце концов прав: кому же, как не мне, лететь во Львов.

Я подумал, что Марий на этой Пекарской улице может быть не один десяток, даже сотня, и возиться с ними придется долго, - работа эта черная, неблагодарная, вообще не исключено, что никаким Пашкевичем там, может, и не пахнет.

Однако если Пашкевича во Львове нет, должен же где-то обретаться, и мы не успокоимся, пока не задержим его.

5

Самолет пробежал по бетонной дорожке, затормозил и начал разворачиваться к зданию аэропорта. И в это время хлынул дождь, чистый и теплый летний дождь, какие часто бывают в Прикарпатье. Горы загораживают путь тучам, они останавливаются и проливаются обильным дождем. Летом тут всегда яркая зелень, и травы в предгорьях вырастают по пояс.