Михаил Васильев - Грибник Страница 14

Всегда блестящая, эффектная, сияющая красотой Регина меняет атмосферу вокруг себя. Везде, где появляется.

Это Артур отвлекся по дороге к компьютеру, раскрыл какой-то журнал на интервью с актрисой их Среднего театра Региной Табашниковой. Смотрел на ее фотопортрет, такое совершенное, будто ненастоящее, улыбающееся лицо. Не верилось, что она сейчас находится где-то в этом же здании, может быть, недалеко. Жадно, внимательно вглядывался, рассматривал подробности. Необычно, неестественно (Или наоборот, очень естественно) белые зубы. Даже язык и нёбо идеального чистого цвета.

"Уникальное лицо, — подумал он. — Душа будто прямо снаружи его. Может, это и не настоящая душа? Что-то сыгранное, умело срежиссированное".

Другой портрет — она на сцене в костюме черного лебедя.

"У такого тела, конечно, нет каких-нибудь низменных функций. Не то, что у меня".

И обычной жизни у этого существа не может быть: она не собирает грибы, не ремонтирует квартиры, не пьет водку. Какая она, ее жизнь?

— Считается, что есть драгоценные камни, драгоценные металлы, — решился заговорить Артур. — Даже вИна. А про драгоценных женщин не говорят. Мне кажется, что такие есть. И самые драгоценные — это балерины.

Октябрина промолчала.

— Актеры уже заходили, брали книги, — заговорила она невпопад. — Этого Гюго. Слышите, еще кто-то идет.

Оказалось, что это Лаида Бокситогорская из хореографической труппы. Зашла в библиотеку, чтобы выйти в интернет. Большинство актеров только для этого здесь появлялись. Сейчас почему-то захотела посмотреть на итальянскую киноактрису Джину Лоллобриджиду.

Может быть, после разглядывания портретов Регины Табашниковой Бокситогорская казалась сильно тусклой, со своей короткой прической похожей на некрасивого мальчика. Под распахнутым пиджаком на ее костлявой груди был виден узкий, как лента, черный атласный бюстгальтер.

"Наверное, она и не знает, что Лаидой когда-то звали дорогую гетеру из Коринфа".

Артур видел ее по телевизору, она, еще ребенком, играла Мари в "Щелкунчике". Тогда была маленькой, черноглазой и напоминала ему галчонка. А вот теперь стала немолодой уже девушкой, лет под тридцать.

Артур считал, что с того времени не видел ее ни в живую, ни в кино, но сейчас понял, что нет, видел, узнал. Та снялась в недавнем телесериале по роману Натальи Медведевой "Моя борьба. Давным-давно в Париже". Главную роль там играла Анастасия Сланевская, а Лимонова — Павел Майков.

Артур продолжал рассматривать журнал:

"На такое лицо можно смотреть бесконечно долго, как на огонь. По крайней мере, до конца рабочего дня".

Рядом Октябрина и Бокситогорская обсуждали наряды Лоллобриджиды.

— А это, Лаидочка, у нее шифон. Была такая ткань… Прекрасно помню, свадебные платья из нее шили. Ах, как было красиво.

— Жаль, что фотографии здесь черно-белые.

— Может быть, вы не знаете, — вмешался Артур. — Джина, кстати, снималась в роли Эсмеральды в кино. В экранизации "Собора Парижской Богоматери". Вы поэтому интересуетесь?

Эти слова почему-то не понравились Бокситогорской, она фыркнула, как лошадь. Заметила журнал с портретом Табашниковой.

— Регинка сегодня тоже придет. Хотела, чтобы я для нее книжку забрала — нет уж, пусть сама.

Уходя, Бокситогорская себе книгу Гюго тоже не взяла, забыла. Артур успел рассмотреть ее коротенькие и крепкие, как у зебры, ноги.

"Натанцованные ноги". Этот фразеологизм он придумал сам, а поделиться было не с кем. Хотя Артур был уверен, что в театре это бы подхватили.

— На главную роль рассчитывает, — ядовито заметила Октябрина, когда за Бокситогорской закрылась дверь. Она обязательно давала характеристику каждому, кто покидал библиотеку. — Тоже мне Эсмеральда. Шестой лебедь во втором ряду. Сейчас начнется кипение страстей по поводу — кому, какие роли дадут и дадут ли вообще.

Везде, где она появляется, Регина излучает энергию, — продолжал читать Артур. — Она умна и остра на язык.

Довольны ли вы сейчас вашей жизнью? Хотите ли что-нибудь изменить в ней?

Моя жизнь — это работа. А нам, актерам, работы хочется всегда побольше. Актеры, как дети, любят играть. А когда играть не дают, некоторые истерят. Даже многие истерят, я бы сказала… Мы в театре все больные. С такой силой любить театр, так жить театром нормальные люди не могут. Фанатики мы.

Артур пока не замечал этого. Местные актеры казались людьми самыми обычными, обыденными. А поначалу даже странно было видеть на лицах актеров, существ другой породы морщинки, красные жилки и пятнышки. Иногда даже ощущать дурной запах изо рта. Бывало и такое.

Искусство доставляет наслаждение. Возможно, это частица божественного экстаза, оставшаяся после сотворения этого мира.

Как вы умны и образованны. Даже неожиданно умны, можно сказать.

Это не я. Это слова нашего худрука Великолуцкого. Он умный. (Смеется).

Каждому из нас хотелось бы знать, каково это — быть красавицей. А как вы ощущаете себя в этой роли? Даже, скорее, амплуа.

Ощущаю прекрасно. Наверное, привыкла. Такая роль мне по нраву, и я не собираюсь прощаться с нею лет до семидесяти.

Артур опять включил компьютер, взялся за свой электронный каталог.

"Тараканище", — успел набрать он. — Детская опера… Металлиди Жаннетта Лазоревна Стихи Корнея…

— Ну ладно, Артур Карлович, — услышал после этого. Это заговорила Октябрина. — Никто больше за книгами не придет, я знаю. Раздайте сами, пока все на месте… Или почти все, — добавила она.

Совсем не представляя, где кто должен быть и кому нести эти книжки, Артур решил сначала идти в мастерские. Это место было ему как-то понятнее. Они находились в небольшом круглом домике, примыкавшем к основному зданию — бывшей церкви.

Оказалось, что там полутемно. Ощущался знакомый по заводу запах горелого железа. На стенах здесь еще сохранились фрески — святые, наполовину, по пояс замазанные краской. Они сурово смотрели на Артура. Наверное, принимали за очередного забредшего сюда лицедея.

— Ты чего к нам? — встретил его молодой парень в комбинезоне с притороченной к поясу коробкой с рулеткой, наподобие древнего пейджера. Видимо, по последней здешней моде.

— С книжками пришел.

— Чего, даришь что ли?

— Ненадолго. На две недели. Распишись вот только. Художественный руководитель велел прочитать. Потом спрашивать будет, проверять, — соврал Артур.

— Что это? "Собор Парижской Богоматери". У меня такая есть, вроде. В детстве читал. Может, Петровичу надо?.. Эй, Петрович, — крикнул он куда-то вверх, там светился дверной проем и туда вела железная лестница из арматурных прутьев, — тебе книжку принесли.

— Не, мне не надо, — донеслось сверху. — Я в кино про этот собор смотрел.

Опять вернувшись в здание театра, Артур оказался в коридоре с постоянно попадавшимися табличками "Посторонним вход воспрещен". Еще не зная, кто он — посторонний или нет.

Лестничные пролеты и коридоры с обнаженными кирпичными стенами, маленькие узкие мастерские — он пробирался во внутренностях театра.

То, что Артур считал декорационной мастерской, как выяснилось, называлось цехом. Театр оказался серьезным, почти промышленным предприятием. С солидной материальной базой для производства всяких "Русалок" и "Золотых петушков". Артур слышал, что здесь даже есть своя прачечная.

Декорационный цех был похож на школьный спортзал, сильно запущенный. На декорациях, разложенных на полу, нарисовано что-то бесформенное. Декораторы ползали вокруг с кистями. У входа стояла деревянная пушка, на ней Артур заметил маленькую этикетку с непонятной надписью "Пламя Парижа".

В костюмерной все костюмеры, несколько женщин, торопливо гладили какие-то костюмы, распространяя запах горячих духов. На полке, рядом с утюгами здесь в ряд стояли латунные короны, а на стене, в специальной подставке — деревянные мечи.

Почему-то серьезнее всех к Артуру отнеслись у гримеров. Их бригадир, маленький старичок, написал список всех этих гримеров, за отсутствующих сам расписался в формулярах.

Еще лучше и проще оказались осветители. Те без лишних слов расписались и разобрали книжки в несколько минут.

Артур, ощущая себя маленьким незначительным винтиком театрального механизма, проходил, нес своего Гюго мимо зрительного зала. Оттуда доносился стук и грохот. На балетной сцене, где устанавливали декорации к вечернему спектаклю, передвигали что-то тяжелое, забивали гвозди, завывали дрели и "болгарки". Казалось, что сейчас там строят дом. В полутьме зала сверкали золотые ложи и стены.

Откуда-то издалека слышались звуки настраиваемых инструментов, голос распевающейся примадонны. Донесся еще один голос, недовольный, усиленный микрофоном. Из репетиционного зала, рядом с которым оказался Артур — топот и крики, будто там дрессировали лошадей.