Гнездо аиста - Юлия Александровна Лавряшина Страница 14

– Да, – посерьезнев, подтвердила она. – Вот вам моя мечта: быть совершенной актрисой, которая забывает себя ради искусства, а не искусство ради себя. Еще быть идеальной женой… Я такая и есть, между прочим! Не верите?

– Верю…

– Ну и, конечно, идеальной матерью. Это для актрисы самое трудное. Наверное, я им все же недодаю… Но я надеюсь вырастить детей порядочными людьми. Это, мне кажется, самое главное, что требуется от матери.

Клим улыбнулся, вспомнив Жоржика:

– А я познакомился с вашим сыном!

– С Жоркой? О, он всегда везде первым оказывается… Но он – хороший мальчишка.

– Мне тоже понравился, – охотно согласился Клим. – Глаза у него ваши… Такие же сияющие…

Зина с удовольствием переспросила:

– У меня сияющие глаза?

– И волосы.

От ее смеха у него опять разбежались приятные легкие мурашки.

– Сияющие волосы? Разве такие бывают?

– Как утренний туман, – расходясь все больше, возбужденно проговорил Клим. – Когда солнце только появляется, он начинает светиться.

Она с любопытством заглянула ему в лицо и подперла кулачком склоненную голову:

– Где это вы видели?

– Я вырос в деревне.

– Правда? Вот не подумала бы…

– В вас говорит снобизм горожанки, – с упреком заметил он и сделал обиженное лицо.

Охотно рассмеявшись, она без особой грусти сказала:

– А я даже ни разу не была в деревне. То есть не жила. Так, проезжала мимо…

– Хотите поехать? – выпалил он, уже целиком отдавшись тому незнакомому ощущению радости, которое совсем захлестнуло его, не предлагая никаких объяснений своего возникновения.

Понимающе улыбнувшись, Зина утвердительно проговорила:

– Вы шутите, сударь!

– Нет! Если только хотите…

– Но это же невозможно!

– Ну да, – сразу сник он. – Я забыл. Невозможно, это точно.

Почувствовав себя отчасти виновной в том, что его радость угасла, едва разгоревшись, Зина ласково спросила:

– А у вас кто-то остался в деревне?

– Мама, – ответил Клим, думая о другом, и вдруг вспомнил, что на старом-старом снимке у его матери были такие же длинные косы. Только совсем темные.

– Но вы не думаете туда вернуться…

– Это так очевидно? – спросил он напряженным тоном человека, публично уличенного в слабости.

– А кто вам мешает? Врачи везде нужны… Если б хотели, уже давно вернулись бы…

Жалея о том, что разговор привел их к тому, с чего они начали, Клим мрачно сказал:

– Боюсь, возвращаться на родину можно только победителем. Или хотя бы счастливым человеком.

– Извините, – попросила Зина, поморщившись. – Я должна была понять…

– Как вы думаете, он… Иван действительно заговорит со мной об этом? Ну, о том парне? – спросил Клим о том, что все это время не давало ему покоя.

Зина быстро взглянула на часы, которыми было охвачено тонкое загорелое запястье. «Ей же еще играть, – спохватился Клим. – А я отвлекаю…»

– Он поговорит с вами. Конечно.

– Я пойду вниз, – он начал подниматься, но тут же тяжело осел, сбитый с ног приливом головокружения.

Она опять беззлобно расхохоталась:

– Давайте-ка я вам помогу!

– Что-то я…

– Ничего-ничего, бывает! В нашей среде обычное дело.

Наконец Клим смог ощутить ее руки. Сжав их, он с сожалением подумал, как жаль, что нельзя посидеть вот так хоть немного – прикасаясь к красивой женщине. Потом, повинуясь порыву, который оказался настолько больше его самого, что справиться с ним не было никакой возможности, прижался губами к ее ладони. И, мгновенно очнувшись, забормотал, оправдываясь:

– Спасибо, что вы сыграли в моей пьесе.

Она присела, потому что Клим так и не встал, и, заглянув ему в лицо, серьезно сказала:

– Клим, я так рада, что мы наконец познакомились. Спасибо, что посидели со мной. Я ведь ужасно трушу перед каждым спектаклем! Просто трясусь вся… Хотя, может, это и незаметно…

«А вот теперь я чувствую запах, – обрадовался он и еще раз незаметно втянул воздух. – Но это не духи. Если б можно было придвинуться поближе… Совсем близко… Если б можно было…»

Клим через силу посмотрел в ее темные, широко открытые глаза и удрученно признался себе, что никогда не посмеет коснуться губами ее лица. Разве что во сне…

Глава 4

Пока не начался спектакль, Клима мучительно тянуло убежать из дворца и отсидеться на той облепленной симпатичными паразитами березе. Там он смог бы перевести дух и успокоиться, пока сердце окончательно не раскрошилось о грудную клетку. Его ладони затосковали о гладкой прохладе уже мертвого ствола, но он сунул их под колени, чтоб не зудели, поближе к сиденью, которое было совсем не театральным, а обычным – пластмассовым и скрипучим, как в любой провинциальной киношке.

Это презрительное слово – «провинциальность» – не выходило у Клима из головы все то время, пока он дожидался начала спектакля. Он уже проклинал себя за то, что связался с этим провинциальным, да еще и непрофессиональным театром, в котором даже «прима» выглядит обычной женщиной (внезапно это перестало казаться ему достоинством!). Да и пьеса, которую Клим отдал им на растерзание, если уж говорить начистоту, была такой же провинциальной и любительской. Потому что таков был и сам Клим.

Отдавливая свои разгоревшиеся ладони, он продолжал ругать себя последними словами и цеплял одно за другое, только бы не слышать, о чем говорят вокруг. До тех пор, пока не погасли лампы, ничто на свете не заставило бы Клима отвести глаза от числа «14», выведенного белой краской на спинке переднего сиденья в шестом ряду. Столь сильно он не волновался уже так много лет, что абсолютно забыл это противное ощущение, когда трясется каждая жилка. И от этой внутренней тряски вестибулярный аппарат отказывает напрочь, и начинает подташнивать, как на судне в штормовую погоду. Клим никогда не бывал на море, но такое состояние испытал в юности, когда путешествовал со своими сокурсниками по Ладоге. До той поры он и не подозревал, что на озере могут быть волны. Почему-то это казалось ему чем-то противоестественным. Клим с детства знал, что волны – порождение морской стихии. Иначе и быть не может.

Ни с того ни с сего вспомнив об этом, Клим вдруг успокоился, будто из этого давнего открытия сам собой напрашивался вывод, что в мире много несообразия, и поэтому провинциальная «Шутиха» вполне может оказаться самой глубокой точкой на карте театральной жизни. Глубокой, словно каньон, а не как болото.

Но это болото опять нагнало его, едва начал слабеть свет. Иван не пренебрег звуковыми эффектами, чтобы создать атмосферу, и зал наполнился бульканьем, кваканьем и почавкиванием. От этих звуков Клим мгновенно впал в транс и не мог ни шевельнуться, ни кашлянуть, подавленный осознанием, что для