Алина Егорова - Рубины леди Гамильтон Страница 15

– Пусть с нами идет, – сказала она тогда мужу.

– Зачем он нам? – возмутился Богдан. Война, голод, самим есть нечего, а тут – чужой мальчонка.

– Я так хочу.

Мира редко о чем-либо просила мужа, но уж если просила, ее желание становилось законом.

Вышло все, как она пожелала: Лева отправился вместе с цыганами в Туркмению. Цыгане приняли его в свою семью, и Лева стал для Миры с Богданом пристным сыном, а Злате – братом. Он заботился о малышке, рассказывал ей сказки, которые слышал от бабушки, научил ее читать и писать. Цыгане же научили Леву своему ремеслу – воровать и попрошайничать, а также петь и плясать. В разрушенной войной Украине воровать было нечего. Цыгане питались подножным кормом – ягодами, грибами, промышляли охотой и рыбной ловлей. Приближаясь к поселениям, Марко с Ионом шли в разведку, узнать, нет ли там немцев, присмотреться, чем здесь можно поживиться. Затем Мира с детьми шла к самой богатой хате и просила милостыню. Она говорила низким, проникновенным голосом, гипнотизируя хозяев взглядом своих глубоких черных глаз. Мало кто мог выдержать ее взгляд. Люди отдавали ей продукты и вещи. Встречались, впрочем, и такие, кто не пускал цыганку на порог. Тогда Мира посылала им проклятие. Она переводила взгляд с хаты на землю и уходила, а Марко с Ионом уводили со двора скотину. Проклятия сбывались – впоследствии в эти хаты приходило горе в виде похоронки или пожара.

Иногда путники давали для селян концерты. Богдан играл на гитаре, Мира пела романсы, парни плясали вприсядку, хорошенькая Злата с бубенчиком в руках кружилась в танце, путаясь в многочисленных юбках, а Лева собирал подаяния. В Туркмении они воссоединились с табором. Только тогда Лева узнал, что это такое – большая семья. Колхоз – ничто по сравнению с цыганской общиной, у колхозников хоть что-то есть свое: личные вещи, мебель, даже выделенную государством землю и дом, стоящий на ней, колхозник может считать своими, так как до тех пор, пока он состоит в колхозе, никто его этого добра не лишит. А у цыган – ни кола ни двора, и все, что у них есть, считается общим имуществом. Лева так и не привык к этому. Он был единственным ребенком в благополучной семье и с самого рождения усвоил, что семья – это маленький мир двоих взрослых и их детей. Даже бабушка не включалась в этот мир, потому что жила отдельно. Лева все ждал, когда же закончится эта безумная общинная жизнь и они где-нибудь осядут, но этого не происходило. Внешне Лева стал походить на цыгана. Он сильно загорел, от постоянного прищура на его лице появились ранние морщинки, но русые вихры и светлые глаза выдавали его принадлежность к иной этнической группе. Одни цыгане называли его полячком, другие – еврейчиком, третьи – англичашкой из-за его заявления, что он – сын английского моряка. Сам Лева не мог точно сказать, какой он национальности. Раннее детство постепенно стиралось в его памяти, оставляя в его сознании лишь нечеткие размытые контуры. Порою ему казалось, что он – цыган и всю жизнь провел в дороге, всегда ел пищу, приготовленную на костре, и спал, где придется, под покрывалом звездного неба. Когда Лева вырос, ему выдали паспорт на имя Льва Яновича Гамильтона. Имя отца Лева, к своему стыду, забыл. Детей, не знавших своих родителей, записывали «Ивановичами». Лева говорил по-польски и по-цыгански, немного гутарил по-украински и совсем плохо знал русский. Бойкая тетка из сельсовета с типичным рязанским лицом и почему-то с армянским акцентом решила вопрос по-своему.

– Какой из тебя Иванович? Из тебя Иванович, как из меня Эммануиловна! Лях ты гуцульский, а не Иванович, – с этими словами она вывела убористым почерком в паспорте Левы отчество «Янович». – Ян – тот же Иван, только на ваш манер, – объяснила она.

Лева счел такое объяснение вполне логичным. По большому счету ему было все равно, какое отчество носить, главное, что в пятой графе значилось «русский». Русскими записывали всех, кто желал считаться русским или не знал ни роду своего, ни племени. Перед походом в сельсовет Богдан провел с Левой беседу, из которой стало ясно, что поляком быть плохо, но лучше, чем евреем. От Польши отделили восточные территории, и поэтому поляки – по определению – обижены на Советскую власть. А Советская власть платит им взаимностью. Цыган считают бродягами и конокрадами – в этом тоже ничего нет хорошего. Быть англичанином с советским паспортом – хуже, чем быть цыганом и не иметь паспорта вообще. Британия – страна загнивающего капитализма с чуждой идеологией. Как проник англичанин из своего буржуазного мира в Страну Советов, а главное, зачем? Этот вопрос будет преследовать его всегда и везде, пока однажды не приведет на скамью подсудимых. Русский – значит, советский. Вот самая удачная национальность нашего времени. «В общем, решай сам, кем тебе быть», – сказал Богдан.

Что нравилось Леве в цыганах, так это их любовь к лошадям, а Туркмения славилась своими жеребцами. Он и сам страстно полюбил этих необыкновенных созданий. Мускулистая шея, узкая грудь, тяжелая голова – туркменские лошади не так грациозны, как европейские. Они казались неуклюжими, но были более выносливыми. Из-за упрямого характера такой лошади объезжать ее сложно. Цыганский юноша лишь тогда считался готовым к созданию семьи, если он мог справиться с лошадью. У цыганских женщин крутой нрав, с ними сладить сложнее, чем обуздать самую ретивую кобылицу.

Хилый городской мальчик Лева окреп, живя в спартанских условиях, но до богатыря ему было весьма далеко. Там, где другие брали силой, Лева брал умом. К лошади он нашел свой подход – завоевал ее своей лаской и вниманием, он относился к ней, как к другу, и она ответила ему взаимностью. Тогда еще Лева не знал, насколько это умное животное. Он с ней разговаривал, как с человеком, и она его понимала.

Сильнее своей лошади Лева любил одну Злату. Из смешливой девчушки она превратилась в обворожительную девушку. Ради нее он готов был соблюдать все цыганские традиции.

Чем дальше, тем становилось хуже. Их отношения с Феликсом напоминали корабль, который дал течь и теперь медленно шел ко дну. Вика этого не понимала и не принимала, она всеми силами пыталась реанимировать былые чувства: без повода готовила всякие праздничные вкусности, встречала Феликса в специально купленном шелковом пеньюаре, ластилась, как кошка, обвивала руками его шею и вела мужчину в спальню, украшенную свечами и лепестками роз. Раньше подобные сюрпризы ему очень нравились, но это было раньше. Теперь же Вика замечала недовольную гримасу на любимом лице.

– Зачем все это? – раздраженно спросил как-то раз Феликс. – Ты же знаешь, я не люблю свечи.

– Хорошо, можно и без свечей, – покладисто задула она свечи и поцеловала его в щеку.

– Я устал! – отстранился от нее Феликс.

Вечер был скомкан, праздник не удался. Утром Вика застала его с большой спортивной сумкой. Феликс встал раньше обычного, тихо вышел из комнаты, и, если бы Вика вдруг не проснулась, то он так и ушел бы по-английски – не прощаясь и ничего не объяснив.

– Я поживу какое-то время у бабушки. Она заболела, – сказал он, глядя куда-то в сторону.

– С ней что-нибудь серьезное? – испугалась Вика.

– Врачи говорят, что в ее возрасте это обычное явление. Просто наступило обострение.

– Давно у нее это обострение? Что же ты раньше молчал?!

– Да с неделю тому назад.

Вот оно что! У Феликса бабушка больна, он переживает, а она, эгоистка, только о себе думает. Понятно теперь, почему он так себя ведет.

– Прости меня, котик, – уткнулась она носом в его плечо. – Хочешь, я приеду, помогу чем-нибудь? Обед приготовлю, в квартире уберу…

– Нет, спасибо, – легонько потрепал он ее пушистые волосы и ушел.

Вика все-таки решила проявить инициативу. Купив апельсины, коробку шоколадных конфет и букетик гиацинтов, она поехала к бабушке Феликса. Она уже бывала в этом красивом старом доме, располагавшемся перед сквером на Большой улице Зеленина. Свернув во двор, Вика увидела карету «Скорой помощи», которая стояла рядом с подъездом, куда она и направлялась. Вика помчалась вверх по ступеням и остановилась у двери девятой квартиры. Дверь была не заперта.

– Амалия Бенедиктовна! – встревоженно позвала она с порога хозяйку. По квартире расхаживали какие-то люди, пахло лекарствами.

Вика прошла в комнату. Бабушка Феликса полулежала на кровати, опершись на подушки. Рядом хлопотал врач.

– Амалия Бенедиктовна! Слава богу, вы живы, – сказала Вика.

– Вы, девушка, кто будете? Родственница? – поинтересовался врач.

– Да, – закивала Вика. – Что с ней?

– Сердечный приступ. Надо бы в больницу, но больная не соглашается.

– Рано вам еще помирать.

– И то верно, – согласилась Амалия Бенедиктовна. – Пока рубиновую брошь не верну, на тот свет – ни ногой!

– Ладно, – вздохнул врач, – дело хозяйское, оставайтесь дома. Только я настоятельно рекомендую вам соблюдать покой и тщательный прием лекарств. – Он протянул Вике рецепты и объяснил, как следует ухаживать за больной.