Найо Марш - Перчатка для смуглой леди Страница 15

Миссис Блюит с удручающей настырностью профессиональной мамаши, широко улыбаясь, загородила Перегрину дорогу. Тревор взял мать под руку и тоже улыбался режиссеру. На театральной сцене можно встретить много очень милых детей, воспитанных замечательными родителями. Но все они оказались заняты, и роль Гамнета Шекспира получил Тревор, который, следовало отдать ему должное, обладал незаурядным талантом. Он прославился в киноверсии библейских сказаний, сыграв Самуила в детстве.

— Ах, это вы, миссис Блюит, — пробормотал Перегрин.

— Наконец-то мне представился случай поблагодарить вас за приглашение работать с вами, — заговорщицким тоном начала миссис Блюит. — Конечно, роль небольшая, Тревору и не такое по плечу. Тревор привык к главным ребячьим ролям, мистер Джей. А сколько у нас было предложений…

И далее в том же духе. У Тревора, оказывается, развилась сердечная недостаточность. Конечно, ничего серьезного, поспешила заверить Перегрина миссис Блюит, Тревор никогда не сорвет спектакль по болезни, но их врач, в котором и Тревор, и она сама души не чают, — в голове Перегрина возникли чудовищные ассоциации — отсоветовал пока браться за крупную, требующую большого эмоционального напряжения роль…

— Да ладно тебе, мама, — вмешался Тревор, с противной миной подмигивая Перегрину.

Тот извинился, сказав, что, похоже, все начали расходиться, а ему надо переговорить с мисс Данн до того, как она уйдет.

Насчет Эмили все было чистой правдой. Он хотел пригласить ее к себе и поужинать вместе с ней и Джереми. Но прежде чем он успел добраться до Эмили, его остановила Герти Брейси.

— Ты, случайно, не видел Гарри? — спросила она.

— Я видел его пару минут назад. Возможно, он уже ушел.

— Возможно, ты прав, — сказала она с такой злостью, что Перегрин отпрянул. Он увидел, что губы Герти дрожат и в глазах стоят слезы.

— Поискать его? — предложил Перегрин.

— Ну уж нет, — ответила Герти. — Только не это, спасибо. — Она с усилием попыталась взять себя в руки. — Не обращай внимания, все это ерунда, гроша ломаного не стоит. Чудесный вечер. Жду не дождусь, когда мы начнем работать. Знаешь, я вижу в бедной Анне большие глубины.

Она подошла к балюстраде и осмотрела внимательно нижнее фойе, где толпились перед выходом из театра гости. Перегрин отметил, что она не слишком твердо держалась на ногах. Последняя пара важных шишек спустилась вниз, а из актеров оставались лишь Чарльз Рэндом и Гертруда. Она склонилась над балюстрадой, держась за нее обеими руками. Если она высматривала Гарри Гроува, то ее постигла неудача. Неловким движением она повернулась, махнула Перегрину рукой в длинной черной перчатке и поплелась к выходу. Она наверняка не попрощалась с хозяевами вечера, но, возможно, оно и к лучшему. Перегрин подумал, не поймать ли для нее такси, но услышал, как Чарльз Рэндом сказал: «Эй, Герти, дорогая, подвезти тебя?»

Джереми ждал Перегрина, но Эмили Данн уже ушла. Почти все уже разошлись. У Перегрина вдруг стало тяжело на душе, и накатило какое-то тревожное предчувствие.

Он подошел к миссис Гринслейд и протянул руку.

— Замечательно, — сказал он. — Как нам вас отблагодарить?

Глава четвертая

Репетиции

1

— Кто это там бредет вприпрыжку по аллее?

— Вприпрыжку? Где? А, вижу. Дама в костюме для верховой езды. Она хромает, господин Уильям. Она ранена. Смотрите, она не может опираться на ногу.

— Однако она умеет превратить недостаток в достоинство, господин Холл, изящества у нее не отнять. Лицо у нее испачкано. И грудь. Воронье перо на снежной равнине.

— Земля. Грязь. И на одежде тоже. Она, должно быть, упала.

— Осмелюсь утверждать, ей нередко приходится падать.

— Она входит в калитку.

— Уилл! ГДЕ ты, Уилл!

— Боюсь, нам опять придется прерваться, — замахал руками Перегрин. — Герти! Попроси ее выйти на сцену, Чарльз, пожалуйста.

Чарльз Рэндом открыл дверь, ведущую за кулисы.

— Герти, дорогая!

Появилась Гертруда Брейси, губы ее были крепко сжаты, а в глазах полыхал огонь. Перегрин прошагал по центральному проходу и положил руки на загородку оркестровой ямы.

— Герти, радость моя, — начал он, — опять вернулась прежняя интонация? Сладкая, как мед, милая, доброжелательная, разве она может кого-нибудь хоть капельку задеть? Ты должна раздражать, должна быть грубой. Шекспир не сводит глаз со смуглого создания, которое сейчас войдет вприпрыжку в его жизнь, и страсть мертвой хваткой сожмет его душу. Он трепещет, охваченный предчувствием, все его существо напряжено, и в это напряжение жутким диссонансом врывается голос — голос его жены, сварливый, требовательный, властный и всегда слишком громкий. Так нужно играть, Герти, разве ты не понимаешь? Она должна бесить. Она должна оскорблять.

Он замолчал. Герти не проронила ни слова.

— Иначе это играть нельзя, — подытожил Перегрин.

Снова молчание.

— Ну хорошо, попробуем еще раз. Марко, пожалуйста, со слов «кто это там». Герти, будь добра, вернись за кулисы.

Она удалилась.

Маркус Найт с деланным смирением закатил глаза, воздел руки к небу и бессильно опустил их.

— Хорошо, дорогой Перри, — сказал он, — будем повторять столько раз, сколько потребуешь. Правда, кое-кому уже становится невмоготу, но ты не обращай внимания.

Марко был не единственным, кому становилось невмоготу, Герти была способна довести режиссера-автора до отчаяния. Побывав на гастролях в Америке, она приобщилась там к священному «Методу», что означало непрерывное шушуканье с любым, кто соглашался ее выслушать, и беззастенчивое копание в личных воспоминаниях, дабы прошлый опыт смог подсказать соответствующее состояние для нынешней роли.

— Она словно роется в лавке старьевщика, — говорил Гарри Гроув Перегрину, — и откапывает там дико причудливые вещи. Каждый день мы видим что-нибудь новенькое.

Работа с Герти шла медленно, а незапланированные паузы, которые она то и дело брала, чтобы докопаться до истины, мешали актерам сыграться. «Если она и дальше будет продолжать в таком духе, — подумал Перегрин, — то доведет себя до изнеможения, но публика не оценит се жертвы».

Что до Маркуса Найта, то от него уже исходили опасные сигналы грядущего взрыва. Его смиренность напоминала предгрозовое затишье, но Перегрин счел за благо делать вид, что ничего особенного не происходит.

Впрочем, пока Марко вел себя на удивление мирно, и Перегрин старался не замечать маленькой жилки, бившейся на его шее.

«Кто это там…»

Когда снова дошли до реплики Герти, она прокричала ее из-за кулис без всякого выражения и с явной неохотой.

— Боже праведный на небесах! — взревел вдруг Маркус Найт. — Сил больше нет терпеть! Что, скажите мне ради всех святых мучеников, я должен делать? С кем я живу, с ведьмой или с безмозглой голубицей? Уважаемый автор и режиссер, талант и опыт подсказывают мне, что сейчас наступает важный момент. Мне нужна подпитка, о господи, подпитка, меня нужно подвести к реплике. Я должен показать, каков я есть. Меня нужно задеть за живое. И черт побери, я задет, но чем! — Он шагнул к двери, за которой стояла Герти Брейси, и распахнул ее настежь. Герти выглядела одновременно испуганно и решительно. — Кудахтаньем курицы-наседки! — прорычал Марко ей прямо в лицо. — Что вы за актриса, милочка? И женщина ли вы? Неужели никто не бросал вас, не смеялся над вашими чувствами? Неужели вам неведомо, какая черная злоба терзает душу покинутой женщины?

Где-то в первых рядах зрительного зала раздался смех Гарри Гроува. Его смех нельзя было спутать ни с чьим другим — легкий, веселый, издевательский, очень заразительный, но, конечно, не для того, кто его вызвал. К несчастью, оба, и Найт, и Гертруда Брейси, приняли насмешку на свой счет, хотя и по совершенно противоположным причинам. Найт резко развернулся на каблуках, подошел к краю сцены и прорычат во тьму зала: «Кто смеется? Покажитесь! Я требую!»

Смех стал еще громче и выше по тону, а затем невидимый и явно довольный Гарри Гроув произнес:

— О боже, какое зрелище. Король дельфинов в ярости.

— Гарри, — Перегрин повернулся спиной к сцене, тщетно пытаясь разглядеть обидчика, — ты профессиональный актер, и тебе должно быть отлично известно, что твое поведение непростительно. Я вынужден просить тебя извиниться перед труппой.

— Перри, милый, перед всей труппой или только перед Герти, которая якобы никогда не испытывала терзаний покинутой женщины?

Прежде чем Перегрин успел ответить, на сцену выскочила Гертруда и стала бешеным взглядом рыскать по залу. Когда ей удалось засечь Гроува в задних рядах партера, она вперила в него указательный палец и разразилась тем душераздирающим криком, которого от нее никак не могли добиться на репетиции: «Это преднамеренное оскорбление!» Затем ударилась в слезы.