Олесь Бенюх - Гибель "Эстонии" Страница 15

— Шалишь, — говорили они во время очередной вечерней кухонной посиделки. — В нашем наисправедливейшем социальном устройстве ни одно карьерное чудо не вершится без чьей-либо могучей мохнатой лапы. Весь вопрос в том, чья она?

И мохнатая лапа действительно была. Муж старшей сестры Рэма был влиятельным заместителем председателя Совета Министров РСФСР. Уже когда Рэм Зондецкий стал заведующим сектором, по разным влиятельным кабинетам пополз нешуточный слушок, что «относительно этого колумбийского выскочки есть мнение, будто он завербован американцами». Некоторые шли в своих предположениях даже дальше: «Он двойной агент, иначе какого ляда он дважды и трижды в год по делу и без дела ошивается и в Японии». Однако, лапа была настолько мохнатой, настолько действенной, что особо ретивых сплетников дружески приструнили суровые чины «Слова и дела государева», а Рэм Зондецкий продолжал благоденствовать.

«Отменный пловец из него получился, если он не только не пошел ко дну во всех наших перестроечных и постперестроечных бурях, но и выплыл к самому что ни на есть демократическому Клондайку, — думал Росс, постучав в дверь-ворота и двигаясь по персидскому ковру по направлению к стоявшему в глубине кабинета, у дальнего окна справа (совсем как у всех Генеральных Секретарей) начальственному тейблу.

— Иван Антонович! — Зондецкий оторвался от кипы бумаг, легко поднялся с кресла, вышел из-за стола, улыбчиво пожал руку Росса.

— Привет, Рэм, — Иван тоже улыбнулся, отметив тут же про себя, что его старый знакомый за год с небольшим, что они не виделись, изрядно располнел, поседел, постарел. «Заматерел — более точное слово» — решил он. Как когда-то в Америке, по-прежнему независимо от должностей, которые каждый из них занимал, Рэм звал его по имени-отчеству и обращался на «вы», а Росс на «ты» и просто по имени.

— Ты извини, на какую-то демонстрацию наткнулся, потом на пикеты. Задержался малость.

— Пустое, Иван Антонович. Я так и думал.

Они присели на один из боковых диванчиков. Зондецкий откровенно изучал лицо Росса. Сказал со вздохом: «Вы ни капельки не изменились, словно годы над вами не властны вовсе. Словно вы секрет нестарения знаете, а?» «Главный секрет — держаться подальше от начальства и не лезть во власть,» внутренне хмыкнул Иван. Сказал прямо, решив, что смешно лукавить:

— А вот ты несколько сдаешь, Рэм. Хотя… хотя и времени с нашей последней встречи прошло немало.

— И времена всё непростые, и заботы всё многочисленные и неординарные, — Зондецкий потер ладонями щеки, словно пытаясь сбросить с себя все эти тяготы. И через мгновение продолжал: — Вы сейчас воочию могли убедиться, как бурлит наше свободное общество. Излишне свободное, я бы сказал. Демонстранты, протестанты, манифестанты! — он брезгливо поморщился сквозь кислую, снисходительную улыбку. И тут же повеселел от пришедшей на ум и, как ему показалось, удачной и мудрой мысли: — Впрочем, это проблема из разряда геронтологических. Ведь выступают главным образом лица преклонного возраста. Скоро эта публика, для которой незыблемым остается идея коммунистического рая, уляжется на погостах на вечный покой и проблема сама исчерпает себя!

Он хохотнул, подмигнув при этом Россу, как бы говоря: «Как я дал, а?» Видя, однако, что собеседник никак не отреагировал на его сентенцию, он почмокал губами, разыскивая нужную бумагу среди завалов на тейбле. Негромко протянул мотивчик популярного некогда шлягера о том, что «Всё могут короли» и заговорил тоном озабоченным и одновременно доверительным:

— Начальство, — он вздернул брови и его высокий, красивый лоб сложился гармошкой, — обеспокоено развитием общей ситуации с наркотизацией страны. С одной стороны Средняя Азия, Казахстан, Кавказ увеличивают потоки смертоносного зелья. С другой дальнее зарубежье — Пакистан, Афганистан, Нигерия, Золотой Треугольник нахраписто, нагло прокладывают новые пути на новые рынки. Пути эти пролегают через Россию и у нас оседает существенная часть губительной контрабанды. Естественно, ваша миссия, Иван Антонович, вызывает повышенный интерес руководства. И не только силовых ведомств.

Он сделал размашистый и вместе с тем неопределенный жест рукой, словно характеризуя уровень руководства. «Вроде бы ничего не сказал, — отметил мысленно Росс, — а понять можно как угодно: председатель кабинета министров, парламента, президент, и даже сам Господь Бог».

— «Джони Уокер» — по своим масштабам дерзости, планетарному характеру — операция беспрецедентная. И то, что ею в оперативном плане занимаетесь именно вы, Иван Антонович, справедливо и похвально. Вы заслужили и такое право и такую честь.

«Вот вы и сподобились, товарищ Росс, получить похвалу из уст самого Рэма Зондецкого, стойкого прораба перестройки, прозорливого оракула действительно всенародной демократии» — лицо Ивана было непроницаемо, взгляд бесстрастный.

— Теперь я хотел бы услышать от вас, — продолжал Зондецкий тоном строгим и властным, — оценку всего, что уже произошло, прогноз на будущее и — главное — рекомендации.

«Любопытно, какой интерес у этого всережимного, пронырливого ферта в операции «Джони Уокер», — размышлял Росс. — У него и того или тех, кто стоит за ним. Один дилетант своими «гениальными» указивками может опрокинуть всю работу дюжины профессионалов. Это если он просто напыщенный индюк. А если он к тому же ещё и ангажирован противной стороной… Надо бы прощупать, насколько полно он информирован.»

— Пока, — начал докладывать он четко, деловито, — все идет так — или почти так — как мы и предполагали. Груз, пятьсот двадцать килограммов героина, в четырнадцати чемоданах был отправлен из Сингапура рейсом «Air India» на Бомбей. Там он был перегружен на самолет «Аэрофлота». Сейчас находится в Москве. Далее планируется поездом переправить его в Таллин, а затем паромом в Стокгольм. Сопровождают груз двое — эстонка Сальме Пихт и австриец по кличке Моцарт.

При этих словах у Зондецкого в глазах зажегся коварный огонек. За десять минут до прихода Росса контрразведчики доставили ему набор фотоснимков, на которых были зафиксированы Иван и Сальме — с момента посадки в самолет в Бомбее и до прощания у «Президент-отеля». Несмотря на привычную сдержанность Росса, не требовалось особой проницательности, чтобы безошибочно определить характер их взаимоотношений. «Боже упаси, никакого криминала в этой любовной интрижке нет! — воскликнул про себя Зондецкий. И раньше не было никакого криминала, если оперативник в ходе выполнения задания шел на интимную связь. Правда, если она была санкционирована. А теперь и подавно. Времена парткомовских вторжений в супружеские спальни миновали. К тому же, Росс — вдовец. Но вот не использовать этот необычный роман для пользы дела было бы непозволительной роскошью».

— Как вы думаете, Иван Антонович, почему отстранили от дела Канделябра? — как бы между прочим задал вопрос Зондецкий. «Хм, — удивился Росс, — степень его осведомленности значительно выше, чем я предполагал».

— Я думаю, что его не просто отстранили. Француза скорее всего уже нет в живых. Он начал баловаться «экстази», чем нарушил главное табу Дракона. А это не прощается.

Росс помолчал, прикидывая, что мог знать и чего не знать Рэм Зондецкий.

— Можно было и раньше и сейчас брать и товар и сопровождающих курьеров, — словно размышляя вслух, заговорил он. — Все зависит от того, что за цель мы ставим перед собой.

Зондецкий слушал, облокотившись на коленку, уложив подбородок в ладонь. Бирюзовые глаза полузакрыты, дышит через нос, изредка приподымая верхнюю губу и касаясь ноздрей темной ниткой усов. Глядя сейчас на него, Росс вспомнил, как однажды попал на советско-американский диспут в Колумбийском университете. Тема диспута: «Человечество — век ХХI». Одним из выступавших с советской стороны был старый академик, случившийся в ту пору в научной командировке в Штатах. Математик с мировым именем, он откровенно пренебрегал социальными изысканиями футуристического толка и построил свое экспромтное сообщение на принципах возрастно-половой структуры мирового населения и её взаимосвязь с воспроизводством и ростом. Преподнесено это было скрипучим голосом безумно усталого человека на довольно скверном английском. И хотя тезисы именно этого доклада дали заголовок и составили девяносто процентов содержания отчета о диспуте в «Нью-Йорк таймс», аудитория приняла его весьма прохладно. Зато когда начал говорить горячо и страстно молодой студент Рэм Зондецкий, присутствовавшие в зале словно проснулись, полетели реплики, записки. А Рэм был в ударе. С каким заразительным убеждением, с какой радостной верой рисовал он перед собравшимися профессорами и студентами картины светлого будущего Земли и землян. Коммунистического будущего! И хотя с ним не были согласны почти все его слушатели, проводили его дружными, веселыми хлопками. Аплодировали преданности прекрасной утопической Идее… Да, печатные статьи и эссе, телевизионные выступления и интервью нынешнего Рэма Зондецкого с прежней страстностью и убежденностью предавали анафеме коммунизм и объявляли всеспасительной панацеей частную собственность и рыночную экономику. Стыдливо избегая термина «капитализм», да и не в термине дело. Дело в том, что человек повзрослел, избавился от надетых во младенчестве шор, возмужал и окреп духовно.