Последнее дело Холмса - Артуро Перес-Реверте Страница 16

– Снимали в павильоне. Декорации обошлись в девять тысяч долларов. Но плато казалось настоящим.

– Я видел его в кинотеатре «Гран-Виа» в Мадриде. Потом удалось посмотреть еще несколько раз – даже недублированную версию, по-английски. А когда увидел впервые, он меня просто потряс… Мне тогда и семнадцати не было.

Прошли еще несколько шагов. Мне показалось в полумраке, что на лице Фокса появилась улыбка.

– И до сих пор потрясает, – добавил он.

Мы медленно шли под оливами по ковру лунных бликов и пятен тьмы. Я чуть впереди, с погашенным фонарем в руке.

– Вы в самом деле не намерены вернуться в кино, Бэзил?

В ответ я издал звук, несколько похожий на приглушенное фырканье.

– Разошлись наши пути с кинематографом.

– А телевидение? – не унимался Фокса. – Вы ведь работали там, а будущее, без сомнения, за ним.

– Забавно… Пьетро Малерба имеет к этому кое-какое отношение. Он как раз продюсирует какой-то телесериал и предлагает мне в нем сняться.

– И потому вы оказались на борту его яхты?

– Да мы с ним знакомы сто лет: в сорок пятом году он был сопродюсером «Сассекского вампира» и еще чего-то.

– Как интересно… Хорошая новость. И серия будет про Шерлока Холмса?

– Нет, но идея недурна: называться будет как-то вроде «Наши любимые негодяи», и каждая серия будет посвящена одному из них – Руперту Генцау, Рошфору, капитану Эстебану Паскуале, Левассёру, Ноттингемскому шерифу…[30]

– И профессору Мориарти?

– Не предусмотрено, но это было бы занятно.

– И всех должны будете играть вы?

– Да, таков замысел. Я сыграл нескольких кинозлодеев до того, как взялся за Шерлока. Не считая шекспировских героев, эти элегантные мерзавцы были моим амплуа. Мы с фон Штрогеймом много шутили по этому поводу.

Голос Фокса дрогнул от волнения:

– Фон Штрогейм? Который играл в «Глупых женах» и «Великой иллюзии»?

– Тот самый. – Я засмеялся, вспомнив милого сумасброда Фона. – Его негодяи были великолепны. «Человек, которого вы захотите возненавидеть» – так рекламировали первые фильмы, где он играл главные роли.

– Я мог видеть его в «Сумерках богов» с Глорией Свенсон и Уильямом Холденом?

– Вы имеете в виду «Бульвар Сансет»?

– Да, конечно… В Испании он шел под другим названием.

Я кивнул:

– В этой ленте Штрогейм поистине велик. Как, впрочем, и во всех прочих. А вы знаете, что идея того, что дворецкий пишет старой актрисе письма якобы от имени ее поклонников, принадлежит ему?

– А-а, нет, не знал… Вы с ним много общались?

– Мы дружили. И это при мне Билли Уайлдер сказал ему: «Мистер Штрогейм, вы с вашими картинами опередили нас всех на десять лет», а тот невозмутимо ответил: «На двадцать».

– Но и ваши негодяи были великолепны. Никогда не забуду ваш поистине эпический поединок с Эрролом Флинном в «Капитане пиратов».

Я улыбнулся, припомнив этот эпизод черно-белой ленты: мой противник пронзает меня клинком, а я, опираясь на шпагу, гляжу на него с лукаво-презрительной улыбкой и замертво падаю к его ногам. К отчаянию режиссера Майка Кёртиза, на съемки этой сцены бедняга Эррол пришел еще пьяней, чем я. Потребовалось одиннадцать дублей.

– Как чудесно сделать из этого фильма телесериал. Вы согласились?

– Все не так просто, дорогой друг. Мы с Малербой как раз сейчас этим и занимаемся. Разговариваем.

– А с Нахат Фарджалла у него это серьезно? – с оттенком игривости осведомился Фокса. – Они забавно смотрятся рядом.

– Для Малербы все на свете несерьезно, кроме денег, которые он зарабатывает, и фильмов, которые продюсирует. Она – его добыча, вот и все. Трофей. Ему нравится выставлять ее напоказ, покуда она все еще знаменита, – фотографии в журналах, бары на виа Венето и прочая, и прочая… Он отбил ее у Феллини, чего тот все еще не простил.

– Ах вот оно как…

– Да.

Я покивал в такт нахлынувшим воспоминаниям. Несколько лет назад я был свидетелем того, как начиналась эта история. Мы тогда снимали «Войну и мир» на «Чинечитта» и сидели все вместе – Малерба, Гассман, Одри Хепбёрн, Пьетро Джерми, Сильвана Мангано и я – за аперитивом на террасе кафе «Розати» на Пьяцца-дель-Пополо, когда с Фарджалла под руку появился Феллини, пыжась от самодовольства. Мы встали, представились, новоприбывшие сели за наш стол. Дива была в полном блеске – выщипанные брови, брючки от Роберто Капуччи, мокасины от Феррагамо, – и Малерба, как и следовало ожидать, положил на нее глаз. В тот же вечер он послал цветы в ее апартаменты в «Хасслере», еще через два дня я видел, как они едят фетучини у «Альфредо», а еще через неделю журнал «Темпо» напечатал их фотографию на обложке. Публично униженный Феллини так и не забыл этого удара ниже пояса.

– Понимаю…

Оливы и треск цикад остались позади. Мы прошли сад, и теперь перед нами начинался пляж.

– Шерлок Холмс разгадал загадку невозможного самоубийства… Помните, Бэзил?

– Разумеется, – ответил я. – На мосту. «Загадка Торского моста».

Он негромко засмеялся:

– «Да, Ватсон, вам доводилось видеть, как я давал маху».

Я без труда продолжил цитату:

– «У меня есть чутье, однако порой оно меня подводит»[31].

– Неужели вы все помните наизусть? – изумленно спросил он.

– О нет, разумеется, не все. Но кое-что помню. Да и вы тоже, как вижу.

Фокса кивнул. И сказал с необыкновенным простодушием:

– Ничто не дарило мне такого счастья, как чтение рассказов о Шерлоке Холмсе.

– Мне тоже, – согласился я. – Даже когда я его играл.

Шагах в тридцати, за полосой пляжа, в лунном свете, казавшемся снегом, темнел силуэт павильона. Мой спутник на миг остановился.

– Мне кажется, вы сами не сознаете, Бэзил, что это было. И что вы собой представляете.

– Типичного актера на излете своей карьеры. Вы это имели в виду?

В этих словах прозвучала горькая насмешка, но Фокса ответил вполне серьезно:

– Очень вас прошу, не глумитесь над собой. У величайшего в мире детектива ваше лицо и ваш голос. Ваш облик. И это уже навсегда.

Я ничего не ответил и включил фонарь. Луч высветил сначала следы, ведшие справа ко мне и от меня. Потом я передвинул его влево и увидел цепочку следов, оставленных одним человеком, шедшим из сада в павильон. Песок не занес их, потому что здесь царило безветрие. Да, это были следы одного человека и тянулись они в одну сторону. В ту сторону, куда ушла, чтобы не вернуться, Эдит Мендер.

Тело лежало на столе, накрытое двумя банными полотенцами. Не раздумывая, я сдернул верхнее и стал рассматривать обнаженный труп – восковая кожа на свету глянцевито поблескивала. Никаких повреждений, кроме обширного лиловато-черного синяка на левом виске, борозды вокруг шеи и ссадины под коленом. Доктор Карабин обвязал платком голову под нижней челюстью, чтобы от трупного окоченения не открылся рот, и вставил в ноздри ватные шарики. И стол, и пол под ним были влажны от уже растаявшего льда, принесенного мадам Ауслендер. С момента смерти прошло около суток, и от тела уже исходил легкий запах – предвестник разложения.

Я тщательно осмотрел руки покойной и заметил, что два длинных ухоженных ногтя сломаны.

– «Всегда первым делом смотрите на руки, Ватсон», – напомнил я своему спутнику.

Тот вздохнул прерывисто – так, словно у него перехватило дыхание.

– «Затем – на манжеты, колени брюк и на ботинки»[32], – процитировал он.

– Именно… У вас прекрасная память.

– И все же не такая, как у вас.

Я снова накрыл тело и показал на керосиновый фонарь:

– Зажгите, пожалуйста.

Чиркнула спичка, и слабый свет озарил павильон. Я обошел его весь и тщательно осмотрел. Туфли стояли на прежнем месте, а одежду доктор сложил на стул. Там же лежали и личные вещи – часы «Картье-Бэньуар» с узким циферблатом на кожаном ремешке, коралловые бусы и сережки.

– Вы бы, собираясь повеситься, надели дорогие часики, ожерелье и серьги? – прокомментировал я.

Фокса немного поразмыслил:

– Возможно, но маловероятно.

– Веревка между тем исчезла бесследно.

Я огляделся по сторонам, взглянул на потолочную балку, а потом обратил внимание на тиковую табуретку возле стола. Опустился на колени, чтобы рассмотреть вблизи, потом взял в руки и стал поворачивать под разными углами. Потом, не вставая, довольно долго изучал настил. Подняв голову, встретился глазами с Фокса, который смотрел на меня как зачарованный.

– О боже, – прошептал