Джеймс Чейз - Осторожный убийца Страница 17

– Проводите меня до машины, – резко сказал он и первым спустился на дорожку, ведущую вдоль дома.

Я поплелся за ним, морщась от боли в ушибленном колене.

Когда мы подошли к автомобилю, он спросил:

– Вы – американец?

Я испугался. Он может попросить показать документы и, узнав, что их у меня нет, тотчас же сообщит в полицию.

– Наполовину, синьор. В Первую мировую мой отец, американский офицер, был в Италии, а мать – молоденькая итальянская девчонка, ну вот и вся моя история. Это было желание матери, чтобы я взял имя отца.

По– моему, такое объяснение вполне удовлетворило доктора, потому что он спросил:

– Вас нанимала сестра Флеминг?

– Нет, синьора Фанчини. Взгляд его глаз стал холодным.

– Та-ак, так. Сестра Флеминг сказала мне, что вы читали синьору Бруно.

– Да, она возражала, но мне кажется, что синьор Бруно обрадовался такой перемене в его однообразной жизни.

– Она не будет возражать, – твердо заявил он. – Я дам соответствующее указание, вы можете читать синьору после обеда и когда у вас будет свободное от основной работы время.

– Мне нравится то, что я делаю, и я постараюсь чаще бывать у синьора Бруно.

Доктор Передни пристально посмотрел на меня, подергал себя за бороду: я понимал, что он сомневается во мне.

– Синьор Фанчини был одним из крупнейших бизнесменов в Италии в области экспорта драгоценных металлов, – сказал он отрывисто, – и для него оказаться в таком положении, в одночасье стать отрезанным от активной жизни особенно тяжело. – Он покачал головой. – Я убежден, что прогресса в его состоянии нет потому, что нет пищи для ума, и поэтому он пребывает в постоянной депрессии. Сестра Флеминг сказала мне, что вы читали Вазари.

– Да. Я подумал, что чтение серьезной литературы могло бы отвлечь синьора от той чепухи, которой его постоянно пичкают!

– А почему вас интересует Вазари?

– Я пишу книгу об итальянских кафедральных соборах. Меня очень устраивает работа на вилле синьора Фанчини. Семь тысяч долларов плюс много свободного времени. Я могу работать над своей книгой. Я говорил об этом синьору Фанчини. Мне показалось, что это ему интересно.

– Конечно! Синьор Фанчини – признанный авторитет в искусстве, он наблюдал за реставрацией фресок в соборах, пострадавших во время войны, был ответственным за сохранность богатств всех кафедральных соборов, когда началось вторжение. Вы ничего не могли бы сделать лучшего, как рассказать ему о своей книге, надеюсь, вы специалист в этой области.

Я засмеялся:

– Я фанатик и без ума от итальянских фресок. Поэтому и пишу книгу. Есть какая-нибудь надежда на выздоровление синьора Фанчини?

Перелли покачал головой:

– К сожалению, он обречен на неподвижность, но к нему может вернуться речь; здесь явные психологические последствия шока. Если у него появится интерес к чему-нибудь или к кому-нибудь или если он испытает еще один шок – как говорится, клин клином вышибает, – он захочет что-то сказать, речь должна восстановиться.

– А медицинское вмешательство?

– Нет, это должно произойти в его мозгу!

– Он об этом знает?

– Нет. Я ему еще ни разу не говорил и прошу вас об этом ему не говорить. Еще слишком рано. Он должен сначала избавиться от депрессии, должны произойти гораздо большие улучшения в его здоровье, прежде чем он сможет сделать первую попытку. Я думаю, вы хорошо влияете на него и могли бы сделать для него еще больше, вот почему я так подробно рассказываю вам обо всем. Он стал значительно оживленнее. Известие о приезде дочери тоже очень улучшило его настроение. – Доктор поставил сумку в машину и спросил:

– Вы живете здесь, на вилле?

– Нет, я снял комнату в деревне. Доктор посмотрел на меня явно потеплевшим взглядом:

– Я приеду во вторник и надеюсь увидеть у синьора Фанчини еще большие улучшения.

Он уехал.

Я упаковывал сумки, когда услышал лязг замка. Вошла Лаура. Бледная, с ввалившимися глазами.

– Я увидела свет, Дэвид, и решила спуститься. Я сердито выпалил:

– Твой сон едва не осуществился! Я начинаю верить в сновидения!

– Ну, ничего не произошло. – Она вяло прошла к окну. – Я очень испугалась, Дэвид. Мне показалось, что ты и в самом деле решил уронить Бруно!

Я сел на кровать, открыл пачку “Лаки страйк”, закурил и отбросил пачку на покрывало.

– О чем вы говорили с Перелли? – тревожно спросила Лаура.

– Он похвалил меня за идею читать Бруно!

– И это все?

– Интересовался, как я появился на вилле, кто меня нанял, где я живу. Я сказал, что снимаю комнату в деревне.

– Он не говорил, что состояние Бруно улучшилось?

– Он сказал, что Бруно в депрессии, что нужно стимулировать его интерес к жизни, и тогда должно наступить улучшение.

– Он не сказал, насколько улучшится состояние Бруно?

– Доктор уверен, что Бруно никогда не сможет двигаться.

Мне показалось, что Лаура с облегчением вздохнула.

– Он действительно так сказал?

– Да.

– А…, он не говорил, сможет ли к Бруно вернуться речь?

Я испытующе посмотрел на нее:

– Нет.

– Признаюсь тебе, Дэвид, мне было бы плохо, если бы он изменил завещание.

– Но я не вижу причин, почему он захотел бы это сделать: ты его жена, ты ухаживаешь за ним и имеешь право на часть его денег.

Лаура начала беспокойно ходить по комнате.

– Он теперь ненавидит меня, Дэвид. Это моя ошибка. Все эти годы, со дня катастрофы, я была не слишком внимательна к нему. Боюсь, что я вообще не могу быть очень внимательной к больным людям. Я не выношу боль.

Я молча слушал ее.

– За день до катастрофы у нас произошла крупная ссора. – Лаура не смотрела на меня. – Он сказал тогда, что изменит завещание. Мария это слышала. Он сказал, что оставит мне только треть своего состояния, а две трети – Валерии… А потом произошла эта авария, и он не смог ничего изменить.

– По-моему, тебе не нужно беспокоиться об этом, – коротко бросил я.

– Ты, возможно, и прав, Дэвид, но я могу надеяться только на себя. Если он умрет сегодня ночью…

– Хватит! – Я подошел к ней. – Если ты опять собираешься обсуждать со мной эту тему, Лаура, то лучше уйди.

– Не будь грубым, Дэвид, не прогоняй меня. – Она обвила руками мою шею и прижалась ко мне. – Скоро приедет Валерия, мы должны быть еще более осторожны. Осталось всего несколько ночей, когда мы можем быть вместе в относительной безопасности. – Она поцеловала меня. – Скажи, что ты любишь меня, Дэвид!

Я не мог устоять. Ее тело, руки, глаза имели надо мной безграничную власть и уничтожали всю мою волю. Я крепко обнял ее и стал целовать, словно боясь, что она попытается убежать.

– Подожди, дорогой, я сниму платье. Ты чуть не задушил меня в своих объятиях.

Она скинула платье, я схватил ее на руки и понес в постель. Когда я наклонился над ней, она посмотрела мне в глаза и мягко оттолкнула рукой;

– Дэвид, твое поведение тревожит меня.

– Что ты имеешь в виду?

– Почему вдруг ты решил подружиться с Бруно?

Я сел на кровать.

– Подружиться? Ты имеешь в виду, что я ему читал?

– Да, почему?

– Мне жаль его.

– О! И ничего больше?

– Нет. Он лежал на веранде неподвижный, одинокий, вот я и подумал, может быть, почитать ему.

– Так-так. Ты знаешь текст завещания Бруно?

– Что ты говоришь? Откуда?

– Не знаю, все может быть. У меня есть копия завещания, я храню ее в комоде. Ты его, случайно, не читал?

– Ты намекаешь, что я рылся в ящиках твоего комода?

– Не сердись, Дэвид. Я могла оставить его в другом месте.

– Нет, я не видел. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Видишь ли, Дэвид, ты упомянут в завещании.

– Какая ерунда! С чего это вдруг я в нем упомянут?

– Упомянут, как один из штата служащих виллы. Бруно оставляет некоторые суммы каждому человеку из персонала, кто к моменту его смерти будет работать на вилле.

– Но как я могу быть упомянутым по имени?

– Нет, конечно! По имени он упомянул только Марию, а остальному служащему персоналу он завещает определенную сумму.

– И сколько?

– Шестьсот пятьдесят тысяч лир.

– Так много? – спросил я, пытаясь скрыть волнение, но сердце у меня колотилось о ребра, как молот о наковальню. Шестьсот пятьдесят тысяч лир – та самая сумма, которая нужна за паспорт.

– Да. Не выпить ли нам вина, дорогой? Не упусти шанс, Дэвид! Всего одно мгновение – и ты обладатель шестисот пятидесяти тысяч лир.

– Как ты можешь спокойно говорить о смерти Бруно? – Я чувствовал, что пот заливает мне лицо.

Шестьсот пятьдесят тысяч! И я свободен. Не надо жениться на Лауре. Не надо принимать от нее денег. Эта сумма позволит мне покинуть Италию!

– Почему я должна молчать и не говорить о том, что чувствую? – сказала она, придвинувшись поближе и положив руки мне на плечи. – Это же не то, что он имел в виду по отношению ко мне…, или к тебе. Я хочу, чтобы ты уронил его, Дэвид. Ты получил бы свои деньги, а я – свои.