Наталья Андреева - Моя чужая женщина Страница 18

– Например? – спросил Греков тоном, каким он, должно быть, допрашивал подследственных.

– Михаил страдал близорукостью и особенно плохо видел в сумерках, но умышленно не вворачивал все лампочки, чтобы улучшить освещение.

– Не понимаю.

– Это сложно объяснить. Миша боялся, что, улучшив освещение, видеть по-прежнему будет плохо и непременно начнет психовать. То есть он умышленно создавал себе худшие условия, чтобы не знать правды и списывать все на них, понимаете? Например, проблемы со зрением – на плохое освещение. И еще… Когда он выходил из дома, то задерживался на пороге и… нажимал на кнопку электрического звонка.

– Он был забывчив?

– Нет, вы не поняли. Он знал, что дома никого нет, и звонил в дверь.

– Зачем? – удивленно спросил Греков.

– Кто знает? Он звонил в пустой дом, как будто там кто-то мог прятаться! И стоял, ждал, пока ему откроют. Только минуты через три шел к машине.

– Откуда вы это знаете?

– Когда мы уходили вместе, я это наблюдала, – пояснила Алина. – Причем неоднократно.

– У каждого есть свои странности, – пожал плечами Юрий Греков. – Это еще ничего не доказывает.

– Согласна. Но с этого все началось. Потом у Миши начались галлюцинации, как я уже сказала. Он вскакивал среди ночи, весь в поту, никого не узнавал. Ему чудилось что-то ужасное. Он начинал бегать по комнате и кричать. Он кричал так страшно, вы себе даже не представляете! – И Алина поежилась, словно ее знобило.

– Что кричал?

– «Вон оно! Вон оно! Лови!» Михаил был словно одурманенный. А утром ничего не помнил. И взгляд у него был такой странный, я бы сказала, бездонный. Зрачки просто огромные!

– И часто с ним это случалось?

– Я же говорю, за последний месяц он так изменился, что я стала всерьез опасаться за его жизнь. В таком состоянии он вполне мог пустить себе пулю в лоб. Иногда он кричал, что чудовище заползло в него. Он и стрелял в него, вы понимаете? Он хотел убить фантом, который его преследовал!

– Почему же вы в таком случае не спрятали оружие?

– Я не знала, где муж хранит пистолет. И потом… – Алина замялась. – Дверь его спальни последнее время была закрыта. А ключ он носил с собой.

– Одинцов обращался к врачу с жалобами на плохое самочувствие?

– Да, конечно! – энергично кивнула она. – Я сама на этом настояла. Видите ли, я по образованию психолог. Кандидат наук. Но давно не практиковалась. Наука развивается стремительно, психология тем более, за те восемь лет, что я отошла от дел, многое изменилось. Мне бы хотелось услышать мнение более квалифицированного специалиста и… независимого, понимаете?

– Не совсем.

– Дело в том, что Миша перестал мне доверять. Это к вопросу о двери в его спальню. Он кричал, что боится меня, что я хочу его убить. Похоже, у него начиналась паранойя. Иначе, как назвать это стояние на крыльце и звонки в пустую квартиру? Должно быть, он думал, что за ним следят, покушаются на его жизнь. И в первую очередь жена или нанятый ею убийца. Муж стал считать меня своим врагом и подозревать во всех смертных грехах: что я хочу объявить его сумасшедшим, отобрать фирму, деньги. И мы, столько лет прожившие душа в душу, за последний месяц друг от друга отдалились. Извините… – Алина отвернулась, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы.

Юрий Греков деликатно помолчал, а после паузы сказал:

– Допустим, так оно и было. Но кто может подтвердить ваши слова?

– Господи, да его родные все знали!

– Они что, были свидетелями этих приступов?

– Да. Сказать по правде, мои отношения с родственниками мужа не складывались, – скромно опустила глаза Алина. – Постепенно, год за годом мы отдалялись друг от друга. Но когда с Мишей случилось это, я не могла не рассказать самым близким ему людям: матери и сестре. И даже попросила их приехать. Раз уж он мне не доверяет, то пусть хоть они за Мишей присмотрят. Ведь это может закончиться трагедией. Я еще тогда их предупредила.

– И что они?

– Они… Дом, вы видите, какой огромный, – печально вздохнула Алина. – Только на втором этаже четыре спальни для гостей. Живи не хочу. Мишина сестра чрезвычайно занята, но я упросила ее погостить у нас в выходные. А свекровь со свекром вообще неделю жили. Вы можете поговорить с ними.

– Я обязательно это сделаю, – заверил ее Юрий Греков. – И что касается специалиста, к которому обращался ваш муж… Можно его координаты?

– Я, конечно, могу дать адрес. Но на каком основании вы хотите заняться расследованием?

– На том основании, что обстоятельства смерти Михаила Одинцова выглядят подозрительными. Настолько подозрительными, что может быть возбуждено уголовное дело. Умер очень богатый человек. Он оставил огромное наследство. Фирма, недвижимость, вклады в банках. И согласно завещанию, все – вам.

– А что тут удивительно? Я – его жена.

– Но разве он не любил своих родных? Родителей? Сестру? Племянницу?

– Возможно, он и хотел внести какие-то поправки в завещание, – сухо сказала Алина. – Но не успел.

– А вы, выходит, успели?

– На что это вы намекаете?

– А вам не кажется это странным? Ну, послушайте себя. На протяжении столько лет вы не поддерживали отношения с родными мужа и вдруг, за месяц до смерти, чуть ли не силой тащите их к себе в дом? Зачем?

– Я что-то чувствовала и хотела помирить его с семьей.

– Да хватит вам! Помирить! Зачем же тогда ссорили?

Алина нахмурилась. В самом деле ссорила, и это было нелегко. Ее муж оказался очень привязан к семье. Почти до сорока лет жил с родителями, и не встреть ее, жил бы с ними и дальше, оставался большим ребенком. Он действительно обожал племянницу. О! Это была битва!

Алина вспомнила, как радовалась его сестра известию о свадьбе брата. Просто цвела! Замучила звонками и советами.

– О! Алиночка, дорогая! Теперь ты будешь консультировать меня бесплатно! Я буду заходить к тебе каждый день! У меня накопилось столько вопросов! Как хорошо, что у нас в семье теперь будет свой психолог!

Алина мигом представила себе этот кошмар. Болтливая сорока, по сорочьи же и наглая, влетает к ней каждый день без предупреждения и начинает трещать, требуя внимания и терпения. Она уже сейчас звонит каждый день! Что же будет дальше?

– Я думаю оставить работу, – кисло сказала как-то Алина. – Мне надо заняться устройством нашего с Мишей быта. И ему нужна моя помощь в делах.

– Какая ты умная! А я в этом ничего не понимаю! Конечно, тебе надо бросать работу! Но мне-то ты не откажешь? И моим подружкам? Я уже всем похвасталась! И уж так тебя расхвалила! Особенно произвел впечатление рассказ о том, как ты помогла Мише! Мы все просто в восторге!

– Спасибо тебе большое! – с чувством сказала Алина.

– Знаешь, я так рада! Уж так рада! Теперь мне всегда будет с кем поговорить!

«Ну нет, милая, – подумала Алина, опуская на рычаг телефонную трубку. – Ты мне не компания. Простовата. Я – птица другого полета. И Мишиных денег ты не получишь».

Что поделать, Алина Лепехина была скуповата. Ее родители не нищенствовали, жили, как все, но лишних денег в семье не водилось. У матери был принцип: никогда, ни под каким видом не влезать в долги. Даже вещи в кредит Лепехины никогда не брали. Телевизор там или холодильник.

– Мало ли что случится? – говорила в таких случаях мать. – Заплатил – и пользуйся. Неча в кабалу залезать.

Женщина она была простая, без образования, работала на заводе – сидела на проходной, проверяя на выходе чужие сумки, но считать умела хорошо. Не хуже бухгалтера. Отец, который трудился на том же заводе, находился у нее в полном подчинении. Зарплата у него была хорошая, квалифицированного токаря с золотыми руками ценили и поощряли премиями, и все до копеечки он отдавал жене. Та откладывала деньги на хозяйство, строго согласно бюджету, расписанному на десять лет вперед, а остальное прятала. На черный день.

Когда грянула перестройка, плановому хозяйству пришел конец, и цены стали расти, а нули на купюрах увеличиваться. Умные люди начали снимать с книжек деньги и покупать товары – хоть что, лишь бы не пропало. Мать Алины, которая всю жизнь тряслась над своей сберкнижкой, не пошла никуда, и в результате у нее пропало пять тысяч советских рублей. Сгорело, превратилось в дым.

Алина долго не могла объяснить матери, что сбережений больше нет. Та не верила и все говорила:

– Вот выйдешь замуж, куплю тебе стенку. Для тебя, дочка, денежки-то берегла. Ни колечка у меня золотого, ни цепочки. К чему оно? А деньги – это деньги. Я уж тебе помогу. Но всего не отдам, и не проси. А ну как я заболею? Кому я буду нужна? А с деньгами-то нужна. В магазин кого послать али на рынок. Богатым-то хорошо жить. Пять тысяч у меня на книжке, – таинственно понизив голос, говорила она. – Слышишь ты, Алька? Пять!

– Мама, у тебя ничего нет, – раздраженно отвечала Алина, которой все это уже порядком надоело.

– Как это нет? А ну-ка, отвернись.

И мать лезла в недра платяного шкафа, откуда вытаскивала сберкнижку, открывала ее и совала дочери под нос: