Марио Пьюзо - Пусть умирают дураки Страница 18

Клянусь, что сиротство не наложило отпечатка на мой характер. Я был как все другие дети. Позже никто не мог предположить, что мы не знали отца и мать. Единственное, что могло показаться неестественным и покоробить, — то, что мы с Арти были отцом и матерью друг для друга. Во всяком случае, мы ушли из приюта подростками, Арти получил работу, а я поселился с ним. Потом Арти влюбился в девушку, и мне пришлось уходить: вступить в армию, чтобы сражаться на Второй Мировой войне. Когда я пять лет спустя вернулся, мы с Арти превратились в братьев. Он был отцом семейства, а я был ветераном войны. Вот и все об этом. Единственное время, когда я думал о нас как о сиротах, наставало, когда мы с Арти допоздна засиживались у него дома, а его усталая жена шла спать. Она целовала Арти прежде, чем покинуть нас. И я думал, что мы с Арти были иными. В детстве никто не целовал нас перед сном.

Но по-настоящему мы никогда не жили в приюте. Мы спасались книгами. Я больше всего любил историю о короле Артуре и его Круглом Столе. Я читал все ее варианты, все адаптации и исходную книгу Мэлори и думал о короле Артуре как о своем брате Арти. У них были одинаковые имена, и в своем детском сознании я находил их очень похожими по доброте характеров. Но себя я никогда не идентифицировал с храбрыми рыцарями, такими, как Ланселот. По какой-то причине они не производили на меня впечатления. И даже ребенком меня не интересовало Кольцо Грааля. Я не хотел быть Галахадом.

Но я влюбился в Мерлина, в его искусство колдовства, в его способность обращаться в сокола или в любое животное. Его исчезновения и возникновения. Его долгие отсутствия. Больше всего мне нравилось, как он говорит королю Артуру, что не может больше оставаться правой рукой короля. И объясняет, почему. Что Мерлин влюбится в девушку и обучит ее магии. И что она предаст Мерлина и использует его магические заклинания против него. И что он будет заточен в пещере на тысячу лет прежде, чем заклятие падет. Вот это был влюбленный, вот это был волшебник. Он переживет их всех. И вот, ребенком я старался быть Мерлином для своего брата Артура. А уйдя из приюта, мы сменили свои фамилии на Мерлин. И больше никогда не говорили о сиротстве. Ни между собой, ни с другими.

Самолет снижался. Вегас был моим Камелотом, и эту аналогию легко объяснил бы великий Мерлин. Теперь я возвращался к реальности. Я должен был что-то объяснить брату и жене. Пока самолет выруливал на посадку, я складывал мешки с подарками.

Глава 9

Все оказалось просто. Арти не расспрашивал, почему я сбежал от Валери и от детей. У него была новая машина, большой фургон, и он сообщил, что его жена снова беременна. Это будет четвертый ребенок. Я поздравил его и мысленно вознамерился через несколько дней послать его жене цветы. А потом передумал. Нельзя посылать цветы жене человека, которому ты должен несколько тысяч долларов. Тем более, если собираешь-ся у него одалживаться в будущем. Арти не обратит внимания, но его жене это может показаться странным.

По дороге в Бронкс, где мы жили, я задал Арти важный вопрос:

— Как ко мне относится Валли?

— С пониманием, — ответил Арти. — Не бесится. Она будет рада видеть тебя. Послушай, не так уж трудно тебя понять. К тому же, ты писал каждый день, И пару раз звонил ей. Тебе был необходим отдых. — Он сделал так, что это прозвучало нормально. Но я видел, что мой месячный побег напугал его. Он был вправду обеспокоен.

А потом мы ехали по моему району, всегда наводившему на меня депрессию. Это было огромное пространство, застроенное высокими шестиугольными зданиями, возведенными государством для бедных. Я жил в пятикомнатной квартире за пятьдесят баксов в месяц, включая коммунальные услуги. И первые несколько лет все было хорошо. Вначале там жили много работавшие законопослушные бедняки. Но благодаря своим добродетелям, они материально продвинулись и переехали в частные дома. Теперь мы имели дело с голью перекатной, которая не могла или не хотела жить честно. Наркоманы, алкоголики, семьи без отцов на пособии. Большинство из новоприбывших были негры, так что Валли чувствовала, что не может жаловаться, чтобы ее не сочли расисткой. Но я-то знал, что нам в ближайшее время необходимо было выбираться оттуда в белый район. Я не хотел быть привязанным к еще одному приюту. Мне плевать было на то, что кто-то сочтет это расизмом. Я чувствовал ненависть людей, которым не нравился цвет моей кожи и которым практически нечего было терять. Здравый смысл подсказывал мне, что это была опасная ситуация. И что она будет ухудшаться. Мне не слишком нравились и белые, так почему я должен был любить черных? И, конечно, отец и мать Валли сколько-нибудь заплатили бы за дом для нас. Но я не хотел брать у них деньги. Я взял бы деньги только у Арти. Счастливчика Арти.

Машина остановилась.

— Заходи, отдохни, попьем кофе, — сказал я.

— Мне надо домой, — сказал Арти. — Кроме того, я не хочу присутствовать при сцене. Прими удар как мужчина.

Я дотянулся до заднего сиденья и вытащил из машины чемодан. — Хорошо, — сказал я. — Большое спасибо, что ты меня подбросил. Я зайду к тебе через пару дней.

— Хорошо, — сказал Арти. — Ты уверен, что у тебя есть деньги?

— Я говорил тебе, что вернусь с выигрышем, — сказал я.

— Волшебник Мерлин, — сказал он. И мы оба засмеялись.

Я пошел по дорожке, которая вела к моей парадной и ждал, что он заведет машину, но он, видимо, следил, как я войду в дом. Я не оглядывался. У меня был ключ, но я постучал. Не знаю, почему. Как будто у меня не было права воспользоваться ключом. Открыв дверь, Валли подождала, чтобы я вошел и поставил чемодан на кухню прежде, чем обнять меня. Она была очень спокойна, очень бледна, очень сдержана. Мы обыденно поцеловались, как будто не было события, разлучившего нас впервые за десять лет.

— Дети хотели дождаться, — сказала Валли. — Но было уже слишком поздно. Они могут повидаться с тобой утром, прежде, чем пойдут в школу.

— Хорошо, — сказал я. Я хотел зайти к ним в спальни, но боялся, что разбужу их, и они встанут и будут утомлять Валли. Она выглядела очень усталой.

Я перетащил чемодан в нашу спальню, и она пошла за мной. Она начала распаковывать чемодан, а я сел на кровать и смотрел на нее. Она ловко управлялась; достала коробки, в которых, как она догадалась, были подарки, и положила их на тумбочку, грязную одежду сложила кучей для стирки. Потом отнесла ее в ванную и бросила в корзину. Она не выходила оттуда, поэтому я пошел за ней. Она плакала, опершись на стену.

— Ты бросил меня, — сказала она. И я засмеялся. Потому, что это было неправдой и потому, что ей не надо было этого говорить. Она могла быть остроумной или разумной, или трогательной, но должна была просто, без выкрутасов, сказать, что чувствует. Как писала рассказы в Новой Школе. И от ее честности я и засмеялся. И думаю, что засмеялся еще и потому, что знал теперь, что смогу справиться с ней и с ситуацией. Я мог быть остроумным и забавным, и нежным, и успокоить ее. Я мог доказать ей, что это ничего не значило, что я оставил ее и детей.

— Я писал тебе каждый день, — сказал я. — Я звонил тебе раза четыре или пять раз.

Она спрятала лицо в моих руках.

— Я знаю, — сказала она. — Просто я никогда не была уверена, что ты вернешься. Мне ничего не надо, я просто люблю тебя. Я просто хочу, чтобы ты был со мной.

— Я тоже, — сказал я. Это было легче всего сказать. Она хотела приготовить что-нибудь поесть, но я отказался. Я быстро принял душ, и она ждала меня в постели. Она всегда надевала ночную рубашку, даже если мы собирались заняться любовью, и я должен был снять ее. Это шло от ее католического детства, и ей это нравилось. Это входило в наш любовный ритуал. И, увидев ее лежащую в ожидании меня, я обрадовался, что сохранил ей верность. У меня было много других грехов, но этого, по крайней мере, не будет. А это тогда и там кое-чего стоило. Не знаю, давало ли это что-нибудь ей.

С потушенным светом, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить детей, мы занимались любовью, как всегда на протяжении более десяти лет, что знали друг друга. У нее было приятное тело, приятная грудь и естественная невинная чувственность. Все части ее тела страстно откликались на прикосновение. Наша любовь почти всегда была успешной, как и этой ночью. А потом она глубоко уснула, держа меня за руку, пока не перевернулась на другой бок, и наша связь не прервалась.

Но мои биологические часы на три часа опережали время. Теперь, очутившись в домашней безопасности с женой и детьми, я не мог понять, зачем я сбежал. Зачем оставался в Вегасе почти три месяца, такой одинокий и отрезанный. Я чувствовал облегчение животного, заползшего в нору, и был счастлив быть бедным, обремененным браком и детьми, быть неудачником до тех пор, пока могу лежать в постели рядом с женой, которая любит меня и поддержкой обезопасит против всего мира. А потом я подумал: — вот что должен был чувствовать Джордан прежде, чем узнал плохие новости. Но я не был Джорданом. Я был Волшебником Мерлином, я все устрою.