Леонид Федоров - Злой Сатурн Страница 18

— Пойдемте к Виллиму Ивановичу! — и, слегка сутуля широкие плечи, высокий и грузный, тяжело зашагал вперед Андрея по коридору.

Начальника Сибирских заводов Геннина они застали за большой чертежной доской. Чтоб не мешать, присели на широкую лавку возле стены, наблюдая, как уверенно и ловко работал генерал линейкой и циркулем.

Несколько минут в кабинете стояла тишина. Наконец Геннин оторвался от работы, вопросительно глянул на вошедших.

Клеопин поднялся с лавки:

— По указу Берг-коллегии после учения в Швеции прибыл Татищев Андрей Артамонович. Вот бумаги. Какое будет распоряжение? Я предложил бы оставить его здесь. Маркшейдер нам нужен.

У Геннина удивленно взметнулись брови.

— Татищев? — переспросил он. — Родственник Василия Никитича?

— Одного рода. А как ему прихожусь — точно даже не знаю! — вскочив, отчеканил по-немецки Андрей.

— Так-так! — задумчиво тянул Геннин. — А ну-ка, дайте мне бумаги! — Что ж, — молвил он, когда просмотрел все документы. — Аттестация отличная. Зачислю вас пока учеником маркшейдера. Жалованье четыре рубля в месяц. Если покажете усердие, срок ученичества не затянется.

«Четыре рубля! Не густо!» — удивился про себя Клеопин, но промолчал: спорить с генералом не полагалось.

— Разыщите в конторе канцеляриста Федора Санникова, — продолжал Геннин, — пускай сведет вас в четвертый командирский дом. Там пустует одна комната. Можете ее занять.

Когда Андрей, поблагодарив, вышел, Геннин прошелся по кабинету, хрустнул пальцами и, остановившись против Клеопина, произнес по-немецки:

— Хорошо, если у этого молодого человека такая же голова, как у бывшего моего помощника Василия Татищева. Между нами, я не люблю его калмыцкую морду, но считал и до сих пор считаю, что как администратор, человек обширнейших знаний, он выше всяких похвал. Пока он был здесь, я не знал никаких затруднений. — Геннин прикрыл глаза, дернул головой, отгоняя усталость, и подошел к столу: — Чертеж подъемной машины готов. Распорядитесь, чтобы они были изготовлены и установлены во всех шахтах! — сняв с доски бумагу, передал Клеопину. — Чуть не забыл! — остановил взявшегося за ручку двери помощника: — Жаловался мне утром мастер Оберюхтин, что железо, присланное с Каменского завода, плохо куется, крошится. В чем дело?.

— Я делал пробу, господин генерал. Каменское железо точно весьма низкого качества, неправильно составляется шихта.

— Не медля ни дня, отправьте для проверки в Каменск Гордеева. И, если подтвердится вина мастера, бить нещадно батогами. — Лицо Геннина было бесстрастно, только под левым глазом быстро билась синеватая жилка — верный признак сильного гнева.

Глава третья

Канцелярист Санников, услышав о распоряжении генерала, не скрывая радости, что избавился хоть на время от переписки, отложил в сторону обгрызенное гусиное перо, сгреб в кучу бумаги и, схватив треуголку, вышел вслед за Андреем из конторы.

Шлепая по жидкой грязи — ночью прошел сильный дождь, — они вышли к плотине. Навстречу попалась длинная вереница подвод, груженная слитками чугуна. Протопала караульная смена солдат во главе с капралом.

Со стороны заводских корпусов доносились лязг и грохот железа. Проходя мимо кузницы, Андрей посмотрел в широко открытую дверь. Внутри, у пылающего горна, в синем чаду, работали люди. Ухали тяжелые удары молотов. Шипели, подымая клубы пара, кинутые в воду поковки. То один, то другой кузнец, вытирая рукавом потное от жара лицо, подходил к кадушке и жадно, проливая на опаленную бороду воду, пил из деревянного черпака.

Один из рабочих, огромный, бородатый, с черным от копоти лицом, ловко ворочая большим железным бруском, бил по нему тяжелым молотом, словно бабьим вальком. От каждого удара во все стороны сыпались искры, стонала наковальня, отзываясь на удары металлическим звоном.

— Чисто бугай! — с восхищением молвил Санников. — Цельный день машет молотом и — хоть бы что. Намедни видел, как с телеги, чугунные столбы сгружал. Каждый пудов на десять тянет. Мерин еле мог с грузом совладать, а ему в забаву.

— Знакомый?

— А его тут все знают. Силантий Терентьев. На все руки умелец. Сам генерал, когда требуется отковать что, только ему велит делать.

Кинув брус в воду, Силантий подошел к двери вдохнуть свежего воздуха, увидел Санникова, гулким, рокочущим басом окликнул:

— Здоров будь, Федя! Много бумаги исписал?

— Немало. Попотеть довелось изрядно.

— Ну твой-от пот, как божья роса. Это наш тяжелее горючей слезы будет. Да, слышь-ко, бабка твоя ишо жива?

— Что ей! Каждый день шею пилит.

— Скажи, мол, Силантий кланяется, просил забежать. Баба у меня занедужила. С уголька ее спрыснет, авось облегчение выйдет.

— С уголька-а! Темнота ты запечная. Лекаря надобно звать или в госпиталь везти.

— Лекарь нашего брата не лечит. Разве когда припарку на спину положит после кнута. А так не дозовешься.

— Ладно, пришлю, старухе все одно делать нечего. Хозяйство-то у меня сам знаешь какое.

Простившись с кузнецом, Санников повел Андрея дальше. Недалеко от плотины под присмотром мордатого стражника группа каторжных с уханьем забивала сваи. Колодки на ногах стесняли движения, делали невыносимой и без того тяжелую работу.

Андрей прикусил губу. Каждый раз вид человеческих страданий вызывал у него возмущение. Федор заметил гримасу, исказившую лицо спутника, тихо пояснил:

— За побег с рудника Виллим Иванович наказал. Это еще ничего, а то за провинности кнутом бьют.

Андрей молча прибавил шагу. Рядом с ним, не отставая, шел Санников. Лицо у него стало мрачным, сосредоточенным, и Андрей подивился, как быстро сменилось у Федора настроение. До встречи с колодниками шутил, зубоскалил — ну прямо рубаха-парень. Наверно, не дурак выпить и поскоморошничать. Ладный, высокий. По такому веселому девки должны сохнуть. А отчего-то вдруг стал, как туча, хмурый. Видать, сердце у него не камень, раз чужая боль и кручина ранит.

В конторе новичка не было несколько дней. Вместе с плотинным мастером Злобиным Андрей выбирал место для пристани на реке Чусовой.

Чем-то привлек служащих новый, маркшейдерского дела, ученик. Видать, бывалый, посмотрел белый свет. Начитанный. В дорожном мешке напиханы книги.

Особенно интересовал Андрей Санникова. Молодые служащие Обер-берг-амта свысока посматривали на простого канцеляриста, считая зазорным вести дружбу с солдатским сыном. А новенький, видно по всему, простой, душевный. Может, книги даст почитать.

Читать Санников приохотился давно. Когда-то сам капитан Татищев определил его в школу в Уктусе. Там Федор познал грамоту, знатно латынь изучил. Сейчас сам учит арифметике школьников и заодно служит в Обер-берг-амте.

Трудно! От уроков в школе, придирок начальства в горной канцелярии поневоле впадешь в тоску.

Особенно весной, когда южные ветры приносят на Урал запахи далекого моря, на берегах которого, конечно же, живут ласковые и добрые люди, а труд весел и радостен…

Впадая в тоску, Федор запивал. Напившись, лез на полати и, обливаясь слезами, на прекрасном латинском языке, приправляя его крепкими русскими словами, ругал управителей и самого господина Геннина. Клял свою постылую жизнь и в который раз обещал пустить «красного петуха» на подворье смотрителя Бокова, наказавшего канцеляриста розгой за облитый чернилами прескрипт.

Бабка пугалась незнакомой речи, потихоньку причитала, творила молитвы и не раз уже спрыснула спящего внука с уголька, чтоб отогнать злую порчу.

— Феденька, — уговаривала бабка. — Испей-ка рассолу, авось полегчает. И пошто ты, соколик, зелием зашибаешь? Парень ладный да видный. Женился бы, тоску, глядишь, и сняло бы…

В ответ Федор только пьяно качал головой и, сунувшись в подушку, засыпал, чтоб на другой день снова тянуть надоевшую лямку. Иногда устраивал скандалы. Бил окна в домах у мастеров и, встретив где-нибудь в темном проулке особо ненавистного шихтмейстера, тыкал его носом в жидкую грязь, приговаривая:

— Это тебе, голубок, не книги вести. Вдругорядь наушничать не вздумаешь. У-уу! Холуй! — и отвешивал на прощание жертве увесистую затрещину.

Дело кончалось жестокой схваткой с полицейскими ярыжками, после которой Федор надолго попадал в холодную. Несколько дней после того ходил тихий и смирный, жалуясь, что клопы в той холодной куда как свирепей самих ярыжек.

От более суровой расправы спасало Санникова заступничество Клеопина, ценившего парня за латынь и бойкую скоропись.

В канун покрова крепкий зазимок сковал почву, и колеса колымаги гулко гремели по стылым колдобинам. По времени пора бы лечь первому снегу, но о близкой зиме говорили только мерзлая земля да голые, облетевшие березы.