Вадим Россик - Кто рано встаёт, тот рано умрёт Страница 18

– И что же вышло из вашего бизнеса?

Эдик машет рукой.

– Ничего хорошего не вышло. Пролетели мы с Танюшкой, как стая трусов над баней.

– А что случилось?

– Днём наших жильцов было не видно и не слышно. Зато вечером к нашему дому собиралось по три-четыре машины. С визгом тормозов. И начинался концерт: музыка орёт, гогот, песни до утра. Соседи стали мне жаловаться. Я пошёл к турчанке и предупредил, что если она не перестанет собирать у себя шумную компанию, я её выселю. Она утихла на один день. А потом всё началось снова. Да ещё и платить перестала. Говорит мне: «Денег нет». Тогда я сказал: «Выметайтесь. Иначе я вызову полицию».

– Подействовало?

– Да. Полиции они боятся. Баба собрала своих земляков и в тот же вечер выехала. Не поверишь, выносили они холодильник – как будто моих квартирантов в нём тошнило и всё это там засохло – запах стоял на всю улицу. Электроплита была вся в жире, из рук у них выскользнула и ступени едва не расколола. В общем, нелюди.

– Как музыкантов не сажай, лес и горы не запляшут, – туманно соглашаюсь я с Эдиком. Он с безнадёжным лицом снова машет рукой.

– А это чья работа, Никлас? – интересуется Эрих у Бахмана, указывая на закрытую тряпкой картину, которую вчера притащили в столовую Урсула и Баклажан. Полотно всё так же стоит, прислонённое к стене.

Маэстро недоуменно смотрит на картину, потом на управляющего.

– Я не знаю.

На помощь отцу приходит Мари.

– Это моё произведение, – смущённо говорит красавица. – Я хотела сделать подарок.

Никс сразу навостряет уши. Очкарик даже жевать перестал.

– И кому же? – с удивлением спрашивает Бахман.

– Забудь. Это уже неважно, – коротко отвечает Мари.

Никс разочарованно опускает длинный нос в тарелку. Его тяжёлые очки сразу же сползают вниз, но он подхватывает их, не позволяя упасть в борщ.

– Послезавтра открытие выставки, – нудит плешивый Кельвин, – а часть наших полотен мы ещё не повесили. В том числе и добрую половину картин Харди. Что мы будем делать, если этот шалопай и завтра не появится?

– Я не понимаю такой его безответственности, – раздражённо заявляет Урсула. – Всё бросил на полдороги и исчез. Мужчина!

Недовольство Урсулы разделяет и Селина. Остроносая полька злобно открывает и закрывает рот, но я ничего не слышу. Возможно, что Селина свистит ультразвуком словно дельфин. Баклажан согласно кивает в такт словам Урсулы, сжимая в пухлой руке гри-гри. К жирному лицу Кокоса приклеилась недовольная мина. Крошечная Понтип улыбается и молчит. Почемутто укоризненно стрекочет по-итальянски. Наверное, ругается. Круглый Ын остаётся невозмутимым. Но в целом понятно, что творческие люди негодуют.

– Давайте не будем терять здравый смысл, друзья мои, – немного взволновано произносит Бахман. – Я думаю, что Харди непременно скоро вернётся в Замок. Если не сегодня к вечеру, то завтра утром. Времени в нашем распоряжении, действительно, остаётся не так уж много. Мы все понимаем, что эта выставка – важный итог нашего большого труда, поэтому необходимо провести её невзирая на любые трудности. Я уверен, что всё будет хорошо. А теперь за работу, коллеги!

Воодушевив пламенной речью творческих людей, маэстро со смаком раскуривает трубку. Все дружно встают с мест. Я тоже, хоть и не художник.

Поднимаю себя в башню, держа в руке термос с кипятком. Постоянная практика в подъёмах и спусках по разнообразным лестницам Замка явно закалила меня. Пожалуй, ещё неделя такой практики и можно поступать в пожарники. Впрочем, в Нашем Городке полубольных пожарников не держат. Такое правило.

Комната встречает меня холодом и неприютом. Смотрю в окна. Погода совсем раскисла. Баланс между сухим и сырым сильно нарушен. По стёклам опять бегут дождевые слёзы. Тоже мне весна! Какая-то сестра-близнец осени. Барабаню пальцами по подоконнику. На моём тайном языке это означает: «Не хандри, чудик. Ведро воды заменяет стакан сметаны».

Замковый колокол печально напоминает, что пора бы заняться делом. Отругав себя за неорганизованность, включаю электрообогреватель, сажусь к ноутбуку, звоню Агафону. Может быть и с папой поговорю. Мы уже давно не общались друг с другом.

Нажимаю кнопку вызова. На экране возникает гордость экономической науки – небритый, непричёсанный Агафон. Впрочем, какая экономика, такая и гордость.

– Привет, братан!

– Привет!

– Как ты? Как паппа мио?

Агафон косится в сторону. Я знаю, что там у них прихожая.

– Папа ушёл гулять. Вернее, он думает, что ушёл.

– Ты говоришь загадками, Агафон.

– Папа стоит одетый возле двери и роется в карманах. Но думает, что уже ушёл.

Я вздыхаю. Старость – не радость.

– Ладно. Не мешай ему, возможно, это очень важно.

Агафон снова смотрит в прихожую и недовольно морщит нос.

– Папа – носитель убивающих запахов. Как авианосец для самолетов.

– Не драматизируй ситуацию.

– Он – рассадник!

Я слышу, как где-то в далекой от меня реальности Агафона хлопает дверь.

– Ушёл?

– Ушёл!

Обмениваюсь с братом ещё парой ничего не значащих фраз и прощаюсь. Случайно мой взгляд приземляется на подоконнике. Там валяются коробочки с ненавистными таблетками. Скоро они покроются паутиной. А может, удивить себя и выпить полтаблетки, как я обещал Марине? Обещать-то я обещал, но землю же не ел. Решаю вместо бесполезной таблетки приготовить чашку полезного кофе. Тем более, что без кофе мой нетленный роман способен получиться вполне тленным. Вожусь несколько минут с термосом. Потом пробую горячий допинг на вкус. Обалденно! Почему врачи не прописывают кофе в качестве лекарства?

После кофе я снова готов к бою. К тому же электрообогреватель успешно выполнил свою задачу. Теперь в комнате тепло. Открываю роман, но никак не могу сосредоточиться на перипетиях сюжета. Меня отвлекают маленькие загадки, которые каждый день подбрасывают мои соседи по Замку. Для того, чтобы очистить от них голову, записываю мучающие меня вопросы по порядку. Вот, что получается:

Первое: чью тень я видел возле столовой в понедельник ночью?

Второе: почему тогда, несмотря на полночь, управляющий был полностью одет, хотя на шум он прилетел первым.

Третье: почему Бахман так недоброжелательно отозвался о Харди, хотя это очкастый Никс затеял ссору.

Четвёртое: почему Бахман бегал сегодня утром по Замку с алебардой и для чего закрылся с ней в туалете?

Пятое: Бахман сказал за завтраком, что Мари плохо себя чувствует, поэтому её нет. А откуда же Бахман узнал об этом? Получается, что он успел увидеться и с Мари?

Шестое: чья тень так напугала Баклажана?

Седьмое: почему уехал Харди?

Восьмое: кто и почему оставил велосипед в кустах?

Девятое: что всё это вместе может означать?

Несколько раз подряд перечитываю вопросы. Интересно, узнаю я когда-нибудь ответы на них? Скорее всего, нет. К сожалению, я не обладаю даром предвидения, иначе понял бы ещё тогда, что в скором времени ответы на эти вопросы станут насущной необходимостью.

Сохранив на всякий случай список вопросов, я снова принимаюсь за свою книгу. Наконец-то, работаю, забыв обо всём на свете. В Замок меня грубо возвращает звонок мобильника. Пластмассовый поганец злорадно трясётся на столе. Поднимаю его, смотрю на экранчик. Это мой домашний врач фрау Половинкин.

– Халло!

– Халло, герр Росс! Звоню, как обещала. К сожалению, анализ вашей крови показал высокое содержание холестерина.

Я раздосадован: «Ну вот, то понос, то золотуха!» Половинкина добросовестно выдаёт мне кучу рекомендаций по снижению холестерина и умолкает. Её рабочий день вот-вот закончится.

Смотрю на время, потом на окна. На улице стемнело, плаксивый дождик утихомирился. В мутном небе тускло блестит луна. Мне становится плохо. Одиноко, как луне в мутном небе. Где же моя Маринка? Что она делает? Совсем меня забыла. Хотя это и глупо, но я всё равно сержусь на жену. Наверняка она сейчас болтает по телефону с младшей сестрой. А у Кати одна-единственная тема: повелитель «Иди, жри!» и его болячки.

Внезапно слышу, как за моей спиной, открывается дверь в полу. Я резко поворачиваюсь вместе со стулом, готовый увидеть мерзкую харю какой-нибудь нежити, но нет – это всего лишь Лиля. Она пришла звать меня на ужин.

– Спасибо, сейчас спущусь, – бормочу я, чувствуя, как по спине скатываются горячие струйки пота. Успокоенная Лиля исчезает внизу. Недовольно смотрю ей вслед, в тёмный провал двери. Что-то у меня совсем нервы разболтались.

«Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт! Привет!»

Несмотря на бодрые приветствия, в столовой царит похоронное настроение. Резко трещат свечи. В щелях тоскливо воет ветер. Даже тушёная капуста с мясом не прибавляет мажора мрачному застолью. Творческие люди в тягостном молчании ужинают, не глядя друг на друга. Чувствуется напряжение. Кажется, звякни кто-нибудь нечаянно посудой, и все заорут от ужаса. Алинки за столом нет. Видимо, уставший за день в детском саду ребёнок уже спит. Место Харди по-прежнему пустует.