Пуговицы - Ида Мартин Страница 18

Кощей был дома. Телевизор в его комнате что-то громко вещал.

– Эй, – крикнула я, проходя на кухню. – Я тебе еды раздобыла. Можем вместе поесть.

Но он не отозвался, даже громкость не убавил. Я плюхнула пакет на стол и отправилась мыть руки. Пока мыла, снова подумала о Томаше. Как он стоял в ванной и, глядя в зеркало, приглаживал растрепавшиеся волосы, а увидев в отражении, что я смотрю, смущенно опустил глаза. Томаш смутился. Такие самоуверенные люди, как он, никогда не смущаются. Что все-таки с ним было не так? Я считала, что после летних каникул все успокоилось и прошло. Что мое сумбурное увлечение им было навеяно весенней лихорадкой, глупостью и задетым самолюбием. И вот теперь это началось снова. Под теплой водой окоченевшие пальцы согрелись, и стало немного легче.

Из телевизора доносились жуткие крики и звуки выстрелов. Решительным шагом я вошла к Кощею в комнату – и остолбенела. Кощей лежал на полу лицом вниз, возле левой руки валялась чашка. Молоко, которое в ней было, серым пятном впиталось в ковер. Он не шевелился. Я бросилась к нему, со страхом прикоснулась к голому плечу и с огромным трудом перевернула на спину. Лицо было бледное, губы совсем потеряли цвет, но пульс прощупывался, а грудь заметно вздымалась. Я легонько похлопала его по гладко выбритой щеке, а затем, накрыв шерстяным клетчатым пледом, вызвала «Скорую». Врачи приехали быстро. Их было двое: молодой приятный парень с бородой и суетливая тетка.

Со мной они разговаривали отрывисто и требовательно: «Что случилось? Сколько ему лет? Есть ли хронические заболевания, аллергия на лекарства?» Про заболевания и лекарства я ничего не знала. Кощей жаловался на политику, цены, работу и погоду, но на здоровье никогда.

Они присели возле него на корточки, разложили свои чемоданчики, обмотали предплечье лентой прибора для измерения давления, задрали майку и поставили на костлявую грудь какие-то присоски с проводами. Спрашивать, что с ним, было глупо, поэтому я просто стояла, опершись о косяк, и смотрела. Но тетке это все равно не понравилось, и она потребовала, чтобы я не мешала.

Кощей почти всегда был на стороне Яги, чего бы она мне ни высказывала. Тихим эхом подхватывал ее слова и раз по тридцать повторял одно и то же: «Нахалка ты, нахалка. Неблагодарная нахалка. Змеюка бессовестная. Гюрза. Маленькая подлючка. Кукла бессердечная. Оторва. Транжирка и тунеядка». На эпитеты они никогда не скупились. Яга и Кощея любила распекать, но меня они шпыняли вдвоем. По большей части беззлобно, между делом, «для профилактики» – посмеиваясь, говорила Яга. В первое время я, конечно, переживала. Много плакала и страдала, но потом привыкла и перестала слышать, пропуская их слова мимо ушей. Иногда, когда совсем доставали, я, конечно, срывалась и отвечала им в том же тоне, чему Яга была даже рада. Ну как же, девочка «оправдала ожидания» и «показала себя во всей красе», что неудивительно, ведь яблоко от яблони недалеко падает.

Формально Кощей был моим дедом, маминым отцом, но маму он точно так же ругал, как и меня. Отца, кстати, тоже. Просто маму они знали лучше, поэтому и вспомнить могли все ее прегрешения еще до того, как она вышла замуж и уехала от них.

– Приступ сняли, – сообщил парень-врач, выходя из комнаты. – Сегодня все должно быть в норме. Завтра придет участковый. Режим постельный.

– У него сердце?

– Сердце тоже. Но может быть что угодно. Необходимо обследоваться. Без анализов даже приблизительно ничего не скажешь.

Они собрали свои чемоданчики и ушли. Кощей лежал в кровати, опершись спиной о подушки, с каким-то жалким, провинившимся видом.

– Извини, – сказал он, – сам не знаю, как это получилось.

– Что у тебя болит?

– Ничего не болит.

– Так не может быть.

– Может.

– Они сказали, что тебе нужно обследоваться.

– Ага. Уже бегу.

– Я селедку принесла в горчичном соусе. Хочешь?

– А картошку сваришь?

Кощея всю жизнь кто-нибудь обслуживал. Сначала его мама – моя прабабушка, потом бабушка Люся, потом ее родная сестра Яга, которая никогда не была замужем и своих детей не имела. Она и с Кощеем-то жила не как жена, а, скорее, как нянька, приняв шефство над ним после смерти сестры.

– Ладно.

Я подняла с пола плед, собрала мусор, оставленный врачами, и отправилась на кухню варить картошку.

– Все-таки иногда ты бываешь нормальной! – крикнул Кощей мне в спину.

В его устах это был очень щедрый комплимент.

Глава 7

Изначально никто не хочет быть плохим.

Каждый в детстве знает, что Кощей Бессмертный и Баба-яга плохие. А сам ты добрый, честный, справедливый и выступаешь на стороне правды и света. Иначе и быть не может. Но чем старше становишься, тем сильнее размывается граница, отделяющая хорошее от плохого. Внезапно оказывается, что Кощей – измученный, страдающий артритом дед, Баба-яга – старая некрасивая одинокая женщина, а людоед и вампир просто особенные, ведь их вины в том, что они родились именно такими, нет. Красная Шапочка – манипуляторша, Золушка – закомплексованная жертва, Иванушка-дурачок – наглый, глупый раздолбай, которому все достается на халяву. И когда ты это вдруг понимаешь, сказка заканчивается. Добра и зла больше не существует. Выбрать становится невозможно. И ты сам уже не знаешь, на какой стороне находишься.

Моя сказка закончилась, когда мне было восемь, однажды в субботу утром во время завтрака. Мама отчего-то накрыла стол на двоих, а папа, который обычно поднимался раньше всех, с постели так и не встал. Я спросила, не заболел ли он, а мама ответила, что ей все равно. И сразу, пока я не успела оправиться от удивления, выложила, что они разводятся. Она сказала это по-доброму, ласково, так, чтобы я типа не переживала, и от этого ее слова прозвучали неправдоподобно.

– Мы с тобой навсегда уедем в Италию. Представляешь? Это там, где Колизей, Пизанская башня и Венеция. Хочешь увидеть падающую башню?

– А папа?

– Папа останется здесь.

– Навсегда?

– Ага. Пусть один прозябает в этой унылой серости.

– Какой серости?

– Ну, здесь, в Москве.

Я огляделась. Кухонные шкафчики у нас были сочно-оливкового цвета, шторки на окнах и скатерть рыженькие, кухонный абажур ярко-желтый.

– Здесь все разноцветное, – не поняла я.

– Это я образно сказала. Просто Москва скучная, холодная и грязная. Зимой слякоть, летом пыль. А в Италии кругом зеленые поля, море и бескрайнее голубое небо.

– Как же мы тогда папу оставим?

– Микки, мышонок, нам с ним придется развестись. – Мама крепко зажала мою руку в своих ладонях. – Это значит жить раздельно. Ты же