Безумие толпы - Луиза Пенни Страница 18

Габри настоял на том, что именно он отнесет заказ. Крупный и от природы словоохотливый, он молча поставил на стол тарелочку с пирогом.

– Merci, – сказал Арман, тогда как Жан Ги уставился на лимонный пирог с безе, словно на святые мощи.

Палец ноги святого Иуды, покровителя безнадежных дел. Костяшка пальца святой Маргариты, святой патронессы тех, кто отвергнут религиозными орденами, по какой причине Жан Ги и выбрал ее в свои любимые святые.

А теперь священный пирог святого Габри. Хотя Жан Ги знал, что даже это подношение не может творить чудеса. Если только Габри не испечет машину времени, молитвы Жана Ги останутся без ответа.

Когда Габри ушел, за столиком воцарилась гнетущая тишина.

Рождественские гирлянды, украшающие ветви громадных сосен на деревенском лугу, мерцали красными, синими и зелеными огоньками. Их отсветы играли на лице Армана. Это веселое перемигивание составляло резкий контраст с выражением глаз Гамаша, который ждал, когда его заместитель что-нибудь скажет.

– Вы хотите, чтобы я подал в отставку? – тихим голосом спросил Жан Ги.

– Сначала я выслушаю объяснение, а потом уже буду решать.

– Я виноват.

Старший инспектор Гамаш хранил молчание. Ждал продолжения. Его руки лежали на столе, сцепленные так крепко, что кожа на костяшках побелела, а пальцы побагровели от притока крови.

– Я хотел послушать ее вживую, – сказал Жан Ги. – Хотел увидеть, что она собой представляет. Понять, много ли тех, кто ее поддерживает. Насколько убедительны ее речи. Насколько она опасна на самом деле.

Жан Ги ждал, что ответит его тесть. Но молчание все длилось, и наконец он понял, что Гамаш не собирается говорить.

Его тесть находился где-то далеко-далеко.

Жан Ги сидел напротив своего начальника. Главы отдела по расследованию убийств Sûreté du Québec. Человека, который некогда возглавил всю полицию провинции и отверг предложение возглавить Королевскую канадскую конную полицию[33].

Арман Гамаш предпочел вернуться в отдел по расследованию убийств – искать и обезвреживать преступников.

Напротив Жана Ги сидел человек, который нашел его много лет назад в одном из полицейских отделений Квебека. Бовуар был фактически сослан на дальние рубежи Sûreté; он застрял в подвальном хранилище вещдоков, потому что ни один из агентов не мог с ним сработаться.

Старший инспектор Гамаш, расследовавший очередное убийство, спустился в подвал, где сидел Бовуар, кинул на него всего один взгляд и попросил начальство приписать Бовуара к его, Гамаша, команде. Начальник подразделения, в котором служил Бовуар, с радостью отпустил незадачливого агента – несомненно, в надежде, что того рано или поздно убьют. Или что он опозорится и будет уволен. Его устраивало и то и другое.

Жан Ги и Гамаш поехали на берег лесного озера, куда вынесло тело убитого, и по пути старший инспектор побеседовал с молодым агентом. Тихим голосом он объяснил, что следует и чего не следует делать.

Доехав до места, Гамаш не выпустил Бовуара из машины. Он посмотрел ему в глаза и сказал: «Есть и еще кое-что, о чем ты должен знать».

«Да, я знаю. Не прикасаться к уликам. Не трогать тело. Вы мне все это сказали. Очевидные вещи».

«Есть четыре предложения, которые ведут к мудрости, – невозмутимо произнес старший инспектор, не обращая внимания на тираду Жана Ги. – Поступай с этим, как сочтешь нужным».

С Бовуаром никогда не говорили подобным образом.

«Поступай с этим, как сочтешь нужным». Ну кто сегодня так выражается?

Но не только эта странная формальная фраза удивила Бовуара – насколько он помнил, никто при нем не произносил более трех слов без таких необходимых связок, как «фак», «срань», «говно». Включая и его отца. И даже его матери, если уж начистоту. И уж конечно, они никогда не упоминали в его присутствии о мудрости.

Он посмотрел на этого немолодого человека с тихим голосом и обнаружил вдруг, что внимательно слушает его.

«Я прошу прощения. Я ошибался. Я не знаю». Бовуар слушал, а старший инспектор разгибал пальцы по одному, пока ладонь не раскрылась. «Мне нужна помощь».

Бовуар заглянул в глаза Гамаша и увидел в них нечто новое для себя. Доброту.

Это так его потрясло, что он покраснел. Разозлился. Чуть ли не вывалился из машины, чтобы бежать подальше от того, чего он не мог понять и что пугало его[34].

Но с тех пор он никогда не забывал этих слов. Того момента, когда он впервые в жизни столкнулся с добротой. Когда ему в четырех простых, хотя и нелегких для понимания предложениях показали путь к мудрости.

Жан Ги часто спрашивал себя: что прославленный глава отдела по расследованию убийств увидел в задолбанном, закомплексованном, неврастеничном и эгоистичном агенте? Вероятно, то же самое, что и в других рекрутах.

В отделе по расследованию убийств служили отбросы, те, от кого отказывались все остальные. Потерянные и сломленные. Но каждого принял на службу тот человек, который сидел теперь напротив Бовуара.

Предыдущим вечером перед кроваткой Идолы он упросил Армана принять его в команду.

Этим утром Арман согласился. И поручил ему пост на улице у входа в здание.

После инструктажа и перед тем, как открыть двери, старший инспектор отвел Лакост и Бовуара в сторону. Гамаш отстегнул от пояса кобуру с пистолетом и вручил Бовуару.

«Вы же сказали, что…» – начал было Бовуар.

«Я помню, что говорил. Но нам нужен хотя бы один вооруженный полицейский. И это должен быть ты – старший офицер вне пределов здания. Если начнется заваруха…»

«…Я тут же буду на месте, patron», – продолжил Бовуар, взяв пистолет в видавшей виды кобуре, которую закрепил на своем поясе.

Но он не оказался на месте в нужный момент.

Он покинул свой пост. Нарушил приказ. Оставил старшим вместо себя молодого агента. И сделал это не потому, что внутри возникла кризисная ситуация, а потому, что хотел увидеть Робинсон своими глазами.

Веселое подмигивание рождественских огней, отражавшихся в глазах старшего инспектора, не могло скрыть кипевшей в них ярости. Напротив, еще сильнее подчеркивало ее. Так выплескивали гнев плакаты, нарисованные цветными карандашами.

– Я никогда не верил в оправдание временным помешательством, – сказал Жан Ги, обретя голос. – Я считал, что это вранье. А теперь я верю в него. На меня нашел миг затмения.

– Это и есть твое объяснение? Временное помешательство?

– Не знаю. – Бовуар уронил взгляд на столешницу, потом снова посмотрел в глаза Гамаша. – Я сам толком не знаю, почему сделал это. Я виноват, и я приношу свои извинения.

– Я думаю, ты знаешь, – процедил Гамаш, почти не скрывая гнева.

– Не знаю. Я много раз задавал себе этот