Георгий Миронов - Игуана Страница 20

Прячась в тени, образуемой колоннадой, переходя от одной ниши к другой, он достиг правого - западного портика, откуда место, где резвились молодые любовники минуту назад, просматривалось особенно хорошо.

Нет, увы, это было...

В метре от края бассейна, на белом мраморном полу, сиротливо лежал коричневый черепаховый гребень с тремя средней величины брильянтами. Он привез этот гребень из Перу. Ни у кого больше в Техасе он не видел таких гребней.

Это было...

Он прислушался к себе. Сердце уже не болело...

Да, так была ли она девственницей? Судя по сопротивлению, которое встретило его копье в ту первую брачную ночь, по вскрику боли, по пятну крови, которое он утром увидел на простыне, да...

Но ведь это был конец 70-х гг. медицина была на высоте. И девственную плеву медики восстанавливали, и сымитировать потерю девственности не так уж сложно.

Был ли этот юноша её давним любовником, с которым они предавались преступной страсти в те дни, когда старина Локк мотался по миру, надзирая за своей огромной империей? Или она соблазнила кого-то из слуг уже здесь, в Эскориале? Все это не так сложно узнать... Правда, сама Сабина вряд ли будет искренней в своем рассказе и объяснении случившегося, если ему, Роберту Локку, пришла бы в старую его голову дурацкая идея порасспросить жену о её похождениях в надежде на искренний и правдивый рассказ.

Он уже понял, что искренность, кротость, нежность, верность Сабины не более чем маска, притворство.

- Париж стоит мессы. Эскориал стоит даже еженощных минут, ну, пусть часов отвращения - с ненавистным старым мужем...

Во сколько оценивается Эскориал?

Миллионов в 50? Или больше? Если считать мебель, статуи, украшения, которые он дарил Сабине, наверное, значительно больше.

При разводе Эскориал останется Сабине. Конечно, он мог бы переписать завещание. Но это скандал. А его репутация? Нет... переписывать завещание он не будет.

И значит, мальчику, его любимому Хуану, придется забирать завещанную ему коллекцию испанской живописи и "съезжать с квартиры"?

Конечно, он наймет лучших адвокатов. И суд присудит сына ему, Роберту Локку. В крайнем варианте его адвокат надавит на Сабину, - в случае сопротивления решению мужа она может остаться и без Эскориала.

Да... Эскориал никак не делится - ни на троих, ни на двоих...

Эскориал будет потерян для Хуана. Ибо старший Локк никогда не согласится, чтобы при его жизни или после его смерти Хуан жил в одном дворце со своей потаскухой матерью.

Он вышел из тенистого патио, обернулся, встретился с мертвыми, пустыми, по. древнегреческим канонам, глазами статуи Сабины в центре патио...

Мертвые глаза... Мертвые глаза... Мертвым не нужны дворцы и драгоценности. Мертвые не занимаются сексом с первым встречным... Мертвые не претендуют на воспитание сыновей. Они вообще ни на что не претендуют. Человек умирает, и с ним в иной мир уходят многие проблемы, которые его волновали при жизни. И раздражали его близких. Мертвые сраму не имут...

Это, кажется, из Библии?

"Мертвые сраму не имут"... Умирает человек. А с ним умирает его позор.

А тот, кому суждено жить так с этим позором и живет... Диалектика... Приказать убить Сабину... Это такой пустяк... Это так легко сделать, все продумав, все учтя, обеспечив себе "железное алиби"...

А его срам куда деть? Его не закопаешь с Сабиной в могилу.

И долгие зимние вечера в тихом Эскориале ему будут слышаться неровное дыхание любовников, резвящихся на прогретом солнцем мраморном полу патио, и песня без слов Сабины, пережившей оргазм.

- Тебе было хорошо? - каждый раз спрашивал её Локк, закончив свои изощренные и умелые ласки.

- О, да, ты был гениален и божественен. Как всегда. И мне было очень хорошо.

И потом она засыпала, доверчиво уткнувшись сопящим носиком в его плечо, и легкой ношей для его предплечья была её прелестная головка.

Он был уверен, что удовлетворял Сабину как мужчина. Но счастье, наслаждение, восторг ей давал этот парень с черной, покрытой волосиками родинкой под лопаткой.

Из его ниши волосики на родинке не были видны. Но он почему-то был уверен, что видел и их. Столь велико было его желание убить и её, и его в ту минуту, столь велика была его ненависть к ним...

Локк вышел из патио Сабины, прошел затемненной колоннадой первого этажа дворца, по узкой лестничке поднялся на второй этаж центрального корпуса, прошел по темному прохладному коридору, увешанному испанскими рыцарскими доспехами. В полутьме таинственно поблескивали толедской сталью сабли и шпаги, кинжалы и стилеты, а те, что были в ножнах, радовали глаз изысканной орнаментикой, сканью, гравировкой.

Он на минуту остановился, подошел к стене, вынул из ножен широкий в лезвии охотничий нож из Толедо, середины XIX века, стилизованный под век ХУП. Опустил нож лезвием вниз. Клинок мягко и тускло сверкнул в полутьме коридора.

- Нет... Не дождетесь... - криво усмехнулся Локк. - Конечно, приятно видеть мертвого, поверженного врага... И, наверное, алая кровь на белоснежном теле Сабины будет выглядеть очень живописно... Но нет... Ни он сам, ни наемный убийца не коснутся тел любовников... Да... - решился он, они умрут. Но... Но... Словом, они умрут, а он должен жить - во имя сына. И, хотя он виртуозно владел и шпагой, и стилетом, он не будет их убивать. Не будет сражаться на дуэли, с этим плебеем. У него кроме сильной руки есть ещё и сильная воля. И голова - достаточно мудрая, чтобы выстроить хитроумный план мщения, и остаться в стороне.

У него слишком много дел, слишком много планов... Не говоря уж о воспитании сына...

Планов, планов...

Проходя темным коридором, в котором на стенах висели второстепенные картины его коллекции, как правило, ещё не отреставрированные, принадлежавшие кисти неизвестных художников испанской школы, он на минуту задержался перед "Мадонной с младенцем" кисти, как предполагалось, неизвестного мастера круга Франсиско Сурбарана.

- Вот, и эту картину надо бы отдать опытному реставратору. Есть у сией доски своя - тайна.

Он на минуту закрыл глаза. А когда, как ему показалось, открыл, то вместо затемненного коридора-галереи в техасском Эскориале увидел перед собой обшарпанную стену с портретами Ленина и Троцкого, канцелярский стол и несколько обшарпанных стульев, за столом сидел председатель Реввоенсовета Туркестана бывший балтийский матрос Иван Защепин и, отставив в сторону мощную, покрытую густым рыжим волосом кисть правой руки с зажатой между пальцами самокруткой и огромным якорем во всю тыльную часть, обнажив ровные крупные зубы, весело хохотал:

- Ну, ты даешь, товарищ, мать твою за ногу, инженер из дружественной нам пролетарской Америки...

- А что? - обиделся Локк. Он уже хорошо говорил по-русски, хотя и с мягким акцентом. Языки вообще легко давались Роберту - он свободно владел кроме родного английского ещё испанским, итальянским и французским, а теперь вот, поработав пару лет в Туркестане, ещё и русским.

- Да я не о том, о чем ты, - хохотал, немного глумясь над тупостью американца, Иван Защепин.

- А я тебе говорю, товарищ Защепин, что ящик спирта за эту картину, хорошая цена...

Тут уж к смеху Ивана Защепина присоединились и другие члены Реввоенсовета - товарищи Петр Слободяник, Самуил Шварц и Хабибулла Тайшиев. Впрочем, Хабибулла смеялся за компанию, так как не понимал, о чем собственно, речь. Он вошел, когда спор американского инженера с хлопкоочистительного комбината и председателя Реввоенсовета уже был в разгаре. Но Хабибулла был человек умный, медресе закончил, ему давно было ясно, что и русские, и американцы - люди в принципе малоумные и поступки у них - труднообъяснимые. Пока они здесь - надо их терпеть. А уйдут, и забудет Хабибулла и этого придурка Ивана Защепина и этого непонятного Роберта Локка.

- Ну, ладно, не понял, - и ладно. Щас я тебе, инженер, все это дело растолкую. Айрат, - крикнул он мальчику лет 16-ти заглянувшему в комнату, где заседал Реввоенсовет Ходжента. - Неси из кладовой бабу.

- Какой баба, начальник? - переспросил Айрат.

- Бабу с мальцом, картину, что там - в углу валяется.

Через минуту Айрат внес в комнату большую картину, изображающую мадонну с младенцем.

- Тут что до революции, в этом здании, было? - спросил Локк, внимательно всматриваясь в аляповатую картину.

- Александровское юнкерское училище, что же еще, - ответил Айрат.

- Странно, как такая "картинка" могла висеть в юнкерском училище, подивился Роберт.

- Картина и не висел в училище... Тут, когда банда Курбан-курбаши в город вошла, немного, так, мало-мало, дома русских дворян и купцов ходили, барахло собирали, сюда в училище несли. Потом, когда красные конники к город подошли курбаши самое ценное в хурджуны взял, и ушел в Афганистан. А кое-что осталось. Хозяева приходил, что свое находил - брал. Эта картинка никто не брал. Может, хозяин убит, может, в Россию от курбаши бежал, может в Афганистан от вас, красных конников, уходил с курбаши... Кто теперь скажет? Ничья картина, я так думаю.