Олег Агранянц - Валютный извозчик Страница 20

Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что, если расскажу о двух трупах и моем случайном спасении, неминуемо будет назначено служебное дознание. Конечно, до «сколько вам заплатили за убийство нашего агента» дело не дошло бы, но до окончания дознания — а длиться оно могло не один месяц — выезд за границу мне был бы закрыт. И я продолжал упрощать.

Я рассказал, что Типограф узнал, у кого Гоголь. Чтобы его выкупить, требовались наличные, двадцать тысяч франков. По чекам иностранных банков иностранцам наличные во французских банках не дают. Типограф сам не хотел светиться и порекомендовал некую Анжелику Дижон.

— Кто такая эта Дижон? — прервал меня Колосов.

— Художница. Я выписал чек на ее имя. Под гарантии Типографа она выдала мне наличные, и я получил Гоголя. Чек я выписал на двадцать пять тысяч франков, двадцать передал для оплаты статуэтки, а за оставшиеся пять муж Анжелики отвез меня на своей машине в Женеву.

— Кто ее муж?

— Тоже художник. Очень молчаливый субъект. Всю дорогу мы слушали кассеты с записями Депардье.

И рассказал про кассеты с записями Камю. Надо же было не очень удаляться от истины.

— Эту парочку можно использовать потом?

— Да, но на технических работах.

Я представил себе один из видов технической работы с Кики и про себя улыбнулся.

— Напиши о них отдельно. Дай характеристики и предложения. То, что эта Лида сочувствует Советскому Союзу — очень хорошо. Теперь Крючков потребует, чтобы наши во Франции связались с Типографом и тот убедился, что она поддерживает мирные инициативы Горбачева.

Он расхохотался.

— А вот этого как раз и не надо, — встрял я.

Мне меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь из наших начал в ближайшие недели искать покойного Типографа. И я сказал, что, по моему мнению, Типограф плотно связан с уголовными элементами и занимается перепродажей наркотиков.

— С ним надо завязывать, — закончил я свои доводы.

— Но тем не менее, — возразил Колосов, — задание твое он выполнил.

— Это верно. Но уж больно быстро. Не слишком ли он тесно связан с людьми, организовавшими уход Пичугина?

— Похоже на то, — согласился Колосов. — Это серьезно.

Но завязывать мы с ним не будем. Напиши о нем отдельную бумагу.

— Твое предложение?

— Перевести в резерв.

В резерв — это хорошо. Долго потом придется его искать! Если решат меня проверить, пошлют кого-нибудь к Лиде. Но тогда пусть возьмут с собой пыточную машину, без нее Лида ничего не скажет. Или соврет.

Теперь надо было рассказать о записках.

— Когда я получил статуэтку и открыл ее, то обнаружил внутри рукопись на немецком языке.

— Что за записки? — обалдел Колосов. — Откуда они взялись?

— Лида рассказала мне, что они в Браззавиле попросили Пичугина провести наркотики, благо у него дипломатический паспорт и на таможне его не досмотрят. И он засунул пакеты с наркотой в тайник, а эти записки уже были там.

— То есть они принадлежали не нонконформистам, а Пичугину?

— Похоже.

— И что дальше?

— Когда они прилетели в Париж, он отдал им статуэтку вместе с наркотиками и записками.

— Значит, вернул наркотики и в придачу отдал статуэтку с записками. Так?

— Так.

— Выходит, ни статуэтка, ни записки ему нужны не были.

— Получается, что так.

— Твое мнение, откуда взялись эти записки?

— Не знаю. Скорее всего из Намибии. Думаю, что Пичугин должен был по заданию ЦК с моей помощью перевезти их в Женеву. А когда прилетел в Париж, просто их скинул.

— Почему?

— Потому что они представляли ценность только для ЦК, и ни для кого больше. Если бы они представляли какой-нибудь интерес, Пичугин не сбросил бы их.

— Это понятно. Но почему по-немецки?

— Скорее всего, потому, что писал их немец.

— Логично. В Намибии много немцев.

— Что в этих записках? Ты сделал копию?

— Я думаю написать в отчете, что записок я не читал. ЦК затребует отчет, и им вряд ли понравится, что мы читаем их документы.

— Это верно, но о чем там написано?

— Не знаю. В немецком я не силен. Их надо сначала перевести. Это почти двенадцать страниц мелким почерком.

Колосов задумался. Ему, конечно, было невтерпеж узнать, что это за записки, но на скандал с ЦК нарываться он не хотел.

— Ладно. Но переводи сам. Никого не подключай.

Он прекрасно знал, что сам я не переведу, и его слова означали, что я должен найти переводчика на стороне.

— Пиши отчет. Упомяни, что там были записки на немецком языке, которые ты не читал. Так?

— Я вообще не открывал статуэтку и не знаю, что она полая.

— И это верно. В конце концов они попросили нас доставить Гоголя из Браззавиля в Женеву. Так?

— Так.

— Ты Гоголя доставил?

— Доставил.

— Про то, что статуэтка полая, тебе говорили?

— Нет.

— И что интересного может быть в этих записках?! Знаю я их секреты. Вождь племени вуду сказал, что по ночам у костра читает вслух своим воинам «Капитал» и просит передать привет гуру Горбачеву.

Если выбросить все нецензурные слова, которые произносились в кабинете Колосова в течение следующего часа, то весь диалог выглядел бы следующим образом.

Колосов: «Ничего не смог поделать, пришлось соглашаться на то, чтобы ты поехал за этим Гоголем. Мы делаем важные дела, а новоиспеченные начальники из ЦК занимаются чепухой».

Я: «Труда мне особенного не составило. Но хорошо, что не засветился с криминалом».

Колосов: «От них всего можно ожидать. Что еще?»

— Пожалуй, из основного все.

— Ну, а мелочи потом. Только не тяни с отчетом.

— О банке писать подробно? — спросил я.

— Подробно, но в общих чертах. Был, сдал, снова вернулся. Беседовал с господином Моска. Ничего другого у тебя нет? Нет. Куда сейчас?

— В МИД. Надо сдать документы.

30. Вера

Говоря о том, что тороплюсь в МИД, я лукавил. В час дня меня ждала старая знакомая. В час тридцать я позвонил в дверь ее квартиры на Верхней Масловке.

Высокая брюнетка в джинсовом костюме открыла дверь:

— Это не по тебе на Савеловском вокзале часы ставят? Час туда, час сюда — какая разница!

— Сумасшедший день, — начал оправдываться я.

Крохотная квартирка, сплошь увешанная фотографиями, взглянув на которые даже самый начинающий Шерлок Холмс сразу бы определил причастность хозяйки к газетному делу: она — с актерами, она — с космонавтами, она — около огромного станка. На письменном столе рядом со старинной пишущей машинкой на видном месте — стопка тоненьких розовых книжек: «Вера Сумарокова. Поездка», первая книга хозяйки, предмет гордости.

Но сегодня Вера интересовала меня не как молодой, вот уже много лет подающий надежды журналист, а как переводчик немецкого языка. Прежде чем ступить на стезю журналистики, Вера десять лет отработала синхронным переводчиком немецкого языка и чуть было не защитила диссертацию.

— Ты по телефону сказал, что тебе нужна моя помощь.

— Верно. Мне нужно перевести вот это.

Я вынул из кармана двенадцать листочков.

— Ты можешь мне их оставить?

— Увы, нет. Хочу прямо сейчас узнать, что это такое. В общих чертах.

Вера пролистала несколько страниц:

— Сразу не могу. Неразборчивый почерк. Будет готово послезавтра.

— Мне не нужен подробный перевод.

— Все равно послезавтра. И дай мне наводку. Что это за записки? Откуда они у тебя? Кто автор?

— Их автор, по-видимому, проживает в Намибии.

— Это все?

— Все.

— Ты мне не сказал, как я выгляжу. Растолстела?

Это Вера спрашивала каждый раз.

— Нет.

— Как домашние?

— Все так же. Сын живет с моей бывшей, пишет какую-то чушь про пролетарских поэтов начала века. На меня обиделся. Я неодобрительно высказался про этих поэтов, а он мне: «Не понимаю, как ты, коммунист, можешь так говорить!» Словом, Павлик Морозов. Не звонит уже два месяца.

— А бывшая?

— Третий год пишет докторскую про Шолохова.

— И тоже не понимает тебя как коммуниста?

— Именно так.

Вера захохотала:

— Боюсь, что скоро придется тебя укрывать. При всех обстоятельствах. И при белых и при красных.

На следующий день я изложил все свои приключения в письменном виде. Написал финансовый отчет. Колосов завизировал, не глядя.

Отдельно сочинил бумагу о Типографе. Настойчиво рекомендовал перевести его в резерв. Получил резолюцию: «Перевести в резерв».

Позвонил Кузякину.

— Он в загранкомандировке, будет через неделю.

А еще через день, снова опоздав на час, явился к Вере с букетом цветов и, пока она расставляла цветы по двум вазам, уселся на мягкий, то ли антикварный, то ли от тетки доставшийся диван и принялся рассматривать фотографии, валявшиеся на соседнем стуле. Я уже собирался высказаться по поводу внешнего вида хозяйки, весьма привлекательного, на пляже, как та вернула меня к теме моего визита.