Колесницы судьбы - Анна и Сергей Литвиновы Страница 20

А когда закончила, вернулась к Данилову. Он лежал в спальне, читал что-то в компьютере. Валя заглянула на страницу – научный журнал, по-английски.

– Давай еще повспоминаем? – попросила она.

И вот что ей всегда нравилось в Алексее – нет, не так, за что она его всегда любила, – он немедленно откликался на ее просьбы. Не начинал нудить, как иные парни, что устал, или ему тяжело, или он не в настроении – если Варечка что-то попросила, для него это было святое. В лепешку разобьется, а сделает, что она хочет.

Вот и сейчас: без слов закрыл ноутбук, пошел вслед за ней в гостиную.

– Я хочу, чтобы ты вернул меня в день похорон. Пусть это будет больно, но там наверняка присутствовали многие сотрудники отцовского института. Они говорили: что-то – во всеуслышание, а что-то – между собой, и я тоже могла это слышать.

– Понял. Как ты скажешь. Сделаем.

Усадил на прежнее место, покрыл ноги пледом.

Август 1993 года

В день похорон стояла совершенно ужасная, осенняя погода: низкое небо, пронизывающий ледяной ветер, время от времени срывающийся мелкий, но свирепый дождь. Всем было ясно, что скоро осень. Варя думала: а зачем она вообще, эта осень, нужна ли хоть кому-то, а мне тем более!

Хоронили далеко от Москвы, на Безбородовском кладбище – зато близко и от Первушино, где располагался институт, и от родительской дачи. На аллее славы, с воинскими почестями: несли на подушечках отцовские ордена, и у мамы, хоть она и не была военнообязанной, тоже оказались две медали. Когда в могилы опустили гробы – отделение солдат вскинуло винтовки и трижды выпалило в небеса холостыми.

А до этого произносили какие-то речи – незнакомые люди, трое. Один из них в военной форме, с лампасами и тремя большими звездами на золотых погонах. Варя не запомнила и теперь не могла воспроизвести ничего путного из тех речей. Набор сверкающих, но бессмысленных фраз: «Верные своему долгу ученые… До последнего вздоха служили… Беззаветно и неуклонно… Смерть вырвала из наших рядов…» Тихо плакала бабушка, стоявшая рядом, как и многие женщины, работавшие с отцом.

Одна из них все время держалась рядом, подле бабули и Вари, и как бы присматривала за ними обеими, опекала. Теперь, в гипнотическом сне, девушка вспомнила ее фамилию-имя: та самая Оленька Огнёва, которой отец посвящал шуточные стихи. Она руководила целым направлением в его институте: «проектом номер 318».

Тогда, на взгляд тринадцатилетней Вари, ее окружали одни взрослые. Но кого-то она для себя определяла просто как «дяденек» и «тетенек», а других – как «старых». Те трое, что произносили речи у отверстых могил, были, без сомнения, «старыми». А «тетя» Оля Огнёва – нет. Если глядеть нынешним взглядом выросшего человека, была она тогда довольно молодой – моложе сегодняшней Вари. Запомнились почему-то ее пластиковые серьги, химическая завивка, покрасневший от холода носик и красные от ветра руки. Дождь, хлеставший искоса, попадал ей в глаза и тек по щекам – под глазами у женщины расплывалась тушь. А может, то был не дождь, а слезы.

И папу, и маму в институте любили.

Возможно, у Огнёвой то были первые похороны в жизни, и она пока не знала, что на тризну глаза лучше не красить. А может, не собиралась плакать, да все равно разрыдалась.

Потом все вместе отправились на поминки, на старом советском автобусе «ПАЗ», который пыхтел, хрустел сцеплением и скрипел дверями. Ехали долго, по пути остановились у метро «Щелковская», и кое-кто, не самые близкие, вышли. Осталась Огнёва и другие – в основном мужчины. В автобусе никто ни о чем не говорил, разве что о чем-то совсем житейском – все грустно качались на сиденьях, не глядя друг на друга.

Для поминок заказали ресторан «Центральный» – сейчас его не существует, а тогда он сверкал прямо на Тверской (как недавно стали именовать улицу Горького), неподалеку от «филипповского» гастронома. Высоченные потолки, мраморные колонны, кариатиды. Крахмальные скатерти и белые куверты. Длинные пыльные гардины на окнах.

Интересно, кто оплачивал поминки? У семьи, если судить по тому ночному разговору мамы с папой, денег было негусто. Может, институт раскошелился или Министерство обороны – у нас ведь не привыкли ценить и лелеять живых, зато всегда готовы почитать мертвых.

Во главе стола, словно жених с невестой, помещались две фотографии, мамы и папы, а подле каждой по граненой стопочке, покрытой кусочком черного хлеба. Варя с бабушкой сидели рядом, на краю длинной части стола. Около них разместилась «тетя» Оля Огнёва – продолжала опекать девочку и бабушку.

Напротив сидели мужчины. Все были в штатском, в черных костюмах – по моде тех времен с двубортными пиджаками. Галстуки их, хоть и траурных, темных тонов, притом, как было актуально в начале девяностых, аляповато абстрактно расписаны, отчего походили на стоячую болотистую воду или море, на котором разлилась нефть. Все пили водку и бесперечь курили – тогда совершенно свободно разрешали дымить в ресторанах, и у Вари от этого разболелась голова.

И вот теперь, мысленно рассматривая тех мужиков, вспоминая их реплики на поминках и сопоставляя в уме с записями в отцовском кондуите, Варе наконец-то удалось идентифицировать их.

Высокий красивый человек с проседью, с длинными руками, был подполковник Петр Акимов, папин заместитель.

Краснолицый, выбритый до блеска, элегантный толстяк с залысинами, тоже подполковник, – Валерий Николаевич Хват.

И наконец, красавец лет сорока пяти, с нежным и избалованным лицом денди – тот самый чувак, который вылечил заговором папин зуб, а потом чуть не довел другого сотрудника до перитонита: был он гражданским и носил странно сочетающееся, но запоминающееся имя-отчество Викентий Феликсович, а фамилию при этом – Ставроев.

О чем они говорили между собой, Варя теперь, по происшествии почти тридцати лет, не могла припомнить. Наверное, что-то необязательное, сугубо бытовое. К концу вечера языки их (теперь девушка хорошо могла вспомнить) начали заплетаться. Но при зачине поминальной трапезы друг за другом каждый из них произнес спич в память об Игоре Павловиче и Леночке. Не в пример речам на кладбище, они оказались прочувствованными. И сейчас какие-то слова всплывали в голове Варвары, хотя не очень она помнила, кто из них что произносил.

– Не было бы Игоря Павловича, не было бы и нашего института…

– Генерал Кононов и его верная боевая подруга Леночка оживляли и одухотворяли всю деятельность нашего «ящика»…

– Игорь Павлович ушел от нас во цвете своих лет, на пике интеллекта и творческих способностей…

Но это было обычное поминальное «бла-бла-бла», которое в разных вариациях могло произноситься по поводу смерти любого.

Из важного и, возможно, имеющего значение всплыла только парочка коротких диалогов за столом.

Хлопнув по плечу своего соседа Акимова, толстяк Хват вдруг проговорил, с усмешливой завистью глядя на него сбоку, искоса:

– Теперь, как Игоря Палыча не стало, ты у нас развернешься вовсю – а, Петя?

Тот с брезгливостью стряхнул с себя руку сослуживца и промолвил:

– Никто еще ничего не знает, и никакого решения, кто теперь возглавит институт, не принято. Может, ты, Валерий Николаич? А может, Оля? – Кивок в сторону сидящей напротив Огнёвой. – Или вовсе варяга пришлют?

А в конце вечера, изрядно подвыпив, Викентий Феликсович Ставроев («экстрасенс») вдруг протянул с пьяноватой тоской:

– Эх, что теперь будет с нашим институтом…

Ему горько и жестко ответил подполковник Акимов:

– А его больше не будет.

И как в воду смотрел! Или знал? Не прошло и двух лет, как ИППИ был расформирован, даже архивы уничтожены.

И еще вспомнилось – только теперь, под воздействием даниловского гипноза: Огнёва, явно благоволившая и опекавшая в тот ужасный день Варю и бабушку, с очевидной неприязнью посматривала на поминках на помещавшихся напротив нее мужчин. Припомнилась и пара ее реплик.

«Экстрасенсу» Ставроеву она вроде бы бросила между делом: «Вряд ли кто теперь с тобой будет чаи распивать». Эта загадочная формулировка осталась в голове зарубкой.

А мужчинам, всем троим – Акимову, Хвату и Ставроеву, Огнёва тогда в ресторане сказала: «Что ж, теперь место расчищено, вам, всем троим, есть где развернуться».

Наши дни

Когда Варвара очнулась, нечего вроде и вспомнить было, за исключением деталей, – но иногда все решают именно они. Поэтому она сразу, чтоб не забыть, отправилась в отцовский кабинет и внесла в кондуит