Последнее дело Холмса - Артуро Перес-Реверте Страница 20

В этот минуту погас свет: Жерар выключил генератор. Я зажег фонарь, а хозяйка, взяв спички, – две керосиновые лампы в холле.

– Я видела многие ваши картины, – сказала она.

Я погасил фонарь.

– Спасибо… Надеюсь, вам понравилось.

– Вы великий актер. И лучший Шерлок Холмс всех времен.

Она изо всех сил старалась быть любезной. Я улыбнулся:

– Но это не превращает меня в лучшего сыщика.

Она кивнула медленно и раздумчиво:

– Нет, конечно. В этой затее есть нечто искусственное. Но вот что забавно: все мы – и я тоже – поддались на этот почти ребяческий обман.

Я взглянул на нее с неподдельным удивлением:

– И вы тоже?

– Да, и я. То, что я помалкиваю, еще не значит, что меня не интересует происходящее.

– Одни относятся к этому серьезней, чем другие.

Она бесстрастно кивнула:

– В глубине души все – все мы – немного сироты. Слишком много кино, слишком много радио, слишком много телевидения. Недавней войны и мелких войн, последовавших за ней, страха перед атомной бомбой и всего прочего… Вы не находите? Полагаю, мы все нуждаемся в определенных дозах…

– Вымысла?

– Да. Мне так кажется. Чего-то такого, что позволит нам, перевернув последнюю страницу, прочитав на ней или на экране слово «конец», закрыв книгу или встав с кресла в кинотеатре, верить, что все осталось позади, что эти истории дорассказаны.

– И серьезных последствий не будет?

– Не будет.

– Я так понимаю, вы это знаете не понаслышке, – предположил я.

Она помрачнела, как будто услышала нечто бестактное.

– Простите, – поспешил извиниться я.

– Да не важно… А важно то, что перед лицом реальности, столкнувшись со зверством и произволом, человеку свойственно искать утешения, отвлечения. Вы удивились бы, узнав, насколько сильна в нас способность к игре – даже по пути в газовую камеру.

– Уход в детство, как в убежище… Туда, где в невинности своей людям неведомы границы добра и зла.

– Каждый выживает как может.

– Именно так.

Мадам Ауслендер снова задумалась.

– Вы были на войне? – наконец спросила она.

– На Первой.

– В окопах?

– Да, во Франции и в Бельгии.

– А на последней?

– Кино… Я хотел было уехать в Англию и там записаться волонтером, как Дэвид Нивен, но сочли, что я слишком стар, во-первых, а во-вторых, больше пользы принесу не в армии. Пропагандистские фильмы и тому подобное… Вы не видели «Героическую эскадрилью» с Кэри Грантом и Рональдом Колманом?

– Нет.

– А «Коммандос в пустыне»? Мы там с Робертом Тейлором и Виктором Маклагленом каждые двадцать пять секунд убиваем по немцу.

– К сожалению, и это не видела.

– Ох, не сожалейте. Исключительно скверное кино.

Нашу беседу прервал Жерар, снова появившийся в холле. Полиция, сказал он, передала по радио, что шторм будет продолжаться два-три дня. Он забрал фонарь, пожелал нам доброй ночи и ушел к лестницам, направляясь к своему номеру.

– Как странно все это, – сказал я.

– Хотите сказать «нелепо»?

– Да.

Она чуть заметно, не без горечи улыбнулась. Вернее, чуть дрогнула уголком рта.

– По правде сказать, мне уже давно так кажется.

– С тех пор как?.. – спросил я и оборвал фразу.

– Да, пожалуй. Потом Хиросима и Нагасаки помогли немного.

– Мир – это сон опьяненного вином бога, как сказал кто-то. Немец, кажется.

– Генрих Гейне[43].

– Да-да.

Она прищурилась так, что глаза превратились в непроницаемо узкие щелки. Взглянула на часы, которые носила на правом запястье.

– Мои боги трезвы, – сказала она. – Это делает их еще более последовательными и безжалостными. И потому им нет оправданий.

И с этими словами повернулась к лестнице.

– Пойду проведаю Веспер Дандас. Хотите со мной?

– Да, разумеется! Спасибо.

Поднимаясь по ступеням, я пришел к заключению, что Шерлок Холмс, когда анализировал окружавших нас персонажей, кое-что упустил из виду. Среди нас было не двое левшей, а трое. Третьей была Рахиль Ауслендер.

– Я уже рассказала все, что знала… Или что вспомнила.

Веспер Дандас полусидела, опершись о подушки, на одной из кроватей. В японском шелковом кимоно и босиком. Белокурые растрепанные волосы прилипли ко лбу. Светловолосая, белокожая, с упрямой складкой губ – словом, типичная англичанка.

– Вы не могли бы во всех подробностях описать, при каких обстоятельствах видели свою подругу в последний раз, – терпеливо попросил я.

– Я уже рассказывала.

Я сидел на стуле возле кровати. Номер был просторный, с балконом, выходившим на три стороны (кроме фасада). Туалетный столик с какими-то склянками и флаконами, зеркальный шкаф, на котором лежали два чемодана, дверь, ведшая в маленькую ванную, и керосиновая лампа на прикроватном столике. Вторая кровать была не разобрана и застелена покрывалом из греческой шерсти. Рахиль Ауслендер, не вступая в разговор, стояла у застекленной двери балкона, откуда на плитки пола падал широкий прямоугольник лунного света.

– Рассказывала, неужели вы не помните? – повторила Веспер.

Она говорила медленно, с трудом – давали себя знать успокоительные, прописанные доктором Карабином. И на каждый мой вопрос отвечала не сразу, словно ей надо было собраться с мыслями.

– Конечно-конечно, – ласково ободрил я ее. – Но все же для пользы дела надо кое-что повторить.

Она опустила покрасневшие веки и раза два глубоко вздохнула. Но вот серые глаза взглянули на нас осмысленно и с готовностью помочь.

– Это было часов в девять. Мы поужинали вместе, как всегда, послушали музыку… потом вышли. Иногда мы прогуливались по пляжу или доходили до волнореза. Эдит предложила и в этот раз, но у меня разболелась голова – мы переусердствовали с узо. Она проводила меня до номера, захватила шаль и ушла… Больше я ее не видела. Приняла аспирин и легла.

– Шаль, вы сказали?

– Да, испанская накидка. Черная, с вышитыми цветами. Очень красивая.

– В павильоне ее не было, – солгал, вернее, прилгнул я.

– Как странно.

Я не хотел углубляться в подробности. Тем более что Рахиль внимательно слушала наш разговор.

– Не заметили ли вы чего-нибудь необычного в ее поведении за ужином или после?

– Нет, ничего, – ответила Веспер, ненадолго задумавшись. – Все было как всегда.

– Она не выглядела озабоченной или подавленной?

– Нисколько. И об этом я тоже вам говорила. Мне показалось, что она была по обыкновению говорлива и весела.

Я взглянул на ее голые ноги. При этом освещении они выглядели привлекательно; ногти были выкрашены в темно-темно-красный цвет. Порождали какие-то смутные подозрения – во мне, по крайней мере. Мадам Ауслендер молча стояла у балконной двери, и я заметил, что она проследила мой взгляд. Я чуть наклонился к Веспер:

– Вы в самом деле не почувствовали ничего такого, что предвещало бы… Кхм. Такую трагическую развязку?

– Нет. – Она вяло покачала головой. – Эдит даже казалась оживленной в тот вечер. Я спросила, одна ли она пойдет гулять, и она ответила: одна. И добавила: ну, если только какой-нибудь интересный кавалер не вызовется сопровождать.

Я насторожился:

– Она так сказала?

– Да.

– Назначила ли она кому-нибудь свидание или встреча произошла позднее?

– Не думаю. Если Эдит и встретилась с кем-нибудь, то по чистой случайности.

– То есть вы думаете, что она пошла на пляж одна?

Веспер медленно подняла руку и убрала падавшие на лоб волосы. От света керосиновой лампы ее глаза цвета грозовых туч заиграли стальным блеском.

– Отчего бы и нет? – наконец сказала она. – Не в первый раз. Однажды, когда ей нездоровилось и она осталась в номере почитать, я тоже гуляла там в одиночку. – Она взглянула на нас растерянно. – Это совершенно естественно, разве не так?

– Так, так, все так.

– Приятно прогуляться по саду, пройтись по пляжу, тем более что здесь, на острове, безопасно. – Она вдруг беспокойно заерзала. – Чего здесь бояться?

Успокаивая ее, я протянул руку и осторожно коснулся ее ладони. И почувствовал, что нежная кожа горяча и чуть увлажнена. Краем глаза я заметил, что от хозяйки не укрылось мое движение.

– Последний вопрос, миссис Дандас. Вы верите, что ваша подруга покончила с собой?

Она снова отбросила со лба прядь и сказала удивленно:

– Вы меня спрашивали об этом еще тогда, в библиотеке.

– И вы думаете по-прежнему?

Она ответила не сразу. И вдруг взглянула на меня с тревогой, а потом сказала:

– По правде говоря,