Гунар Цирулис - Не верьте в аиста Страница 21

Из-за этого капризного сентябрьского солнца все трудней было «подрабатывать» на пляжах Юрмалы. Надо было срочно перебазироваться на Черноморское побережье. Но с пустыми карманами далеко не уедешь — нужны деньги на дорогу, на первую неделю жизни в Сочи, а там — экая несправедливость! — даже за койку без прописки придется платить двойную цену. И еще необходима сотня — заткнуть рот Альберту. Пока что малый молчит, — дрожит за свою шкуру, по стоит его чуточку поприжать, и он завалит всех, и даже Ингриду, которой уже начала надоедать роль сестры милосердия.

К бриллиантовой старухе они тоже не приблизились ни на сантиметр, да и не очень-то хотелось вламываться к соседке Кашиса. После происшествия с его тещей подполковник, пожалуй, мог бы истолковать это как диверсию, направленную против него лично. А тогда несдобровать… Наверно, и на этот раз придется самому таскать горячие угли из топки.

Дождавшись вечера и нарядившись в белый костюм, сшитый специально для похождений на юге, Петер отправился на Лиелупе, где кое-что приглядел.

Прием был стар как сама женская доверчивость и искусство лести соблазнителя, но иначе никакими силами было не выманить толстуху-буфетчицу на берег реки из кафе, которое служило для нее и местом ночлега. Сама-то она была готова хоть всю следующую неделю провести с обаятельным и остроумным кавалером, только сперва надо было сдать смену.

И вот, пользуясь этим последним вечером, Петер сидел на скамейке у реки с женщиной в белой тужурке и с отбеленными пергидролем волосами. Она даже в темноте выглядела на все тридцать пять. Не делали ее моложе ни ребячливое хихиканье, ни поддразнивающий тон.

Разлив по рюмкам остатки вина, она небрежно перекинула бутылку через плечо:

— А вы шалун… Я обычно не пью без закуски.

— Я вас научу. Как на западе, — выждав, когда она выпьет, сказал Петер и полез с поцелуями.

— Нет, нет! — кокетливо запротестовала она. — Разве что на брудершафт.

По традиции теперь полагалось трижды поцеловаться и друг друга выругать. Но первый же поцелуй затянулся настолько, что буфетчица успела забыть первоначальный безобидный повод.

— А знаешь, — сказала она кое-как отдышавшись, — вчера, когда ты зашел в павильон и сразу стал угощать трюфелями, я поняла, что у тебя на уме… Конечно, ничего плохого, дарлинг?

Проклиная судьбу, подсунувшую ему эту безмозглую курицу, Петер бросил короткий взгляд на часы, затем напустил на глаза масляную поволоку и замирающим от страсти голосом изрек:

— Разве в любви может быть что-то плохое?

На этот раз она сама подставила губы для поцелуя.

Петер любил целоваться с открытыми глазами. Сейчас же он их прикрыл, чтобы не видеть зеленовато мерцающий циферблат ручных часов на руке и секундную стрелку, ползущую так лениво, будто ее по ошибке насадили на ось минутной. Лучше уж тогда тянуть резину за болтовней.

— А ты знаешь, что на свете нет ни одного человека, у которого обе половины лица были бы одинаковы, — Петер знал, что многие женщины готовы часами выслушивать комплименты, пусть даже самые неуклюжие, и тем не менее избрал обходной путь к сердцу буфетчицы — по крайней мере было хоть не так скучно. — Вот, например, твой правый профиль — копия Бриджит Бардо.

— А левый? — поинтересовалась она, млея от удовольствия, и повернула голову.

— Напоминает мою покойную маму, — эта стрела тоже всегда попадала в цель, поскольку лишь подлец способен втоптать в грязь сыновние чувства. — А когда смотрю тебе в глаза, вижу женщину, которая может стать моей судьбой.

— За это стоит выпить! — воскликнула буфетчица и собралась встать.

— Никуда не ходи! — удержал ее Петер, но железная хватка плохо гармонировала с интонацией мольбы.

— Ничего, если у тебя нет с собой денег. — До сих пор никто еще из поклонников буфетчицы не отказывался от лишней стопки, и потому просьбу Петера она истолковала соответственно своему опыту. — Я сейчас сбегаю, возьму, — и она достала из кармана своей белой спецовки ключ от павильона.

— Не надо! Алкоголь притупляет чувства, — и Петеру вновь пришлось дать волю рукам. — Обойдемся…

В том-то и состояла вся хитрость, что ни под каким видом нельзя было ей позволить вернуться в павильон, к окну которого как раз в эту минуту прильнули две темные фигуры. В те редкие мгновения, когда месяц мелькал в просветах облаков, можно было заметить, что они не совсем неподвижны. Более того — было видно, как они тщательно намазывают большое стекло клейстером, заклеивают бумагой. Затем совершенно бесшумно выдавливают его, ставят на пол и прыгают в павильон, где сразу опускаются на четвереньки.

— Надо вывернуть пробки, — шепотом произнес один.

— Ты думаешь, она успела включить сигнализацию? — засомневался другой подручный Петера.

— Петер свое дело знает, но разве эта бабенка может понять, что такое слепая любовь…

Они крались дальше, перевалились через буфетную стойку; первый уже хотел было с помощью охотничьего ножа взломать выдвижной ящик.

— Ты что, спятил?! — остановил его злобный полушепот. — Не трогай кассу, понял!

Тог, на которого цыкнули, достал из кармана похожий на карандаш фонарик. Темноту пронзила световая игла, нащупала большой электровыключатель.

— Там!

Они сделали шаг вперед и почти одновременно наступили на доску, соединенную с сигнализацией.

Пронзительно взвыла сирена, ее вой, казалось, становился все громче. В тот же миг все закоулки павильона высветил яркий свет взвившейся с крыши ракеты.

Опомнясь от страха, оба вора ринулись назад к окну, выпрыгнули в кусты и разом с первыми, прибежавшими по тревоге людьми опять бросились в павильон спасать кассу…

Избранница Петера, очевидно, все-таки верила в любовь. Она далеко не сразу сообразила, что вся суматоха вокруг — не гул ее разбушевавшейся крови, и Петеру пришлось чуть ли не силой вырываться из объятий буфетчицы. Вот тогда-то она мигом вскочила, завопила благим матом:

— Караул! Грабят! — и бесстрашно затрусила к своим бутылкам и черствым бутербродам.

— Проклятые кретины! — тихо выругался в сердцах Петер, имея в виду как своих пособников и буфетчицу, так и добровольных стражей ночного покоя, мешавших ему исчезнуть.

Казалось, вся округа была поднята на ноги, люди кричали, чтобы придать себе недостающей храбрости. Пробиваться через эту ораву было бы стопроцентной гибелью, спасение сулил только другой берег реки.

Долго не раздумывая, он, не раздеваясь, вошел в воду.

Ингрида читала письмо Альберта со смешанным чувством. Радовалась, что он выпутался благополучно из всей этой скверной истории, и в то же время понимала, что все время беспокоилась не за деньги, а за Альберта и только за Альберта. И вот это как раз и тревожило — поскольку означало, что ее отношение к мальчишке против воли грозило превратиться из приятного баловства в нечто более серьезное и затяжное, в чем можно безнадежно завязнуть, как в трясине. Да, безнадежно, потому что дать ей Альберт ничего ведь не мог. Еще меньше, чем Петер, чьи посулы так и остались посулами. Ни жилья, ни денег, ни ресторанов, ни красивых платьев. Ингрида давно перестала верить обещаниям, что все скоро устроится. Деревенская сметливость подсказывала ей, что на курортах Кавказа их ожидала та же жизнь мотыльков, рискующих в любой момент подпалить себе крылышки…

Надо улепетывать, пока ноги не увязли глубоко, пока чувства еще подчиняются рассудку. Судя по одобрительным взглядам мужчин, у нее не было ни малейшей нужды вступать в противоречия с законом для того, чтобы насладиться всеми удовольствиями, которых она жаждала. Однако сразу порвать с Петером было опасно — он наверняка отомстил бы за измену его шайке. Поэтому надо отрываться постепенно, с осторожностью. И не надо ранить самолюбия Альберта, сделать так, чтобы ему показалось, будто он ушел сам.

И Ингрида повела себя соответственно. Да, понятно, что теперь нельзя кататься на машине… Хорошо, она согласна пойти с ним в яхт-клуб, если это так важно для Альберта, но пусть не надеется, что… Одним словом, надо успеть вернуться на последней электричке в Ригу… Простите, они не расписаны, и у каждого могут быть свои собственные секреты…

При виде маленькой открытой яхты, на которой Альберт намеревался покатать Ингриду, она надулась еще больше и заставила долго себя упрашивать, отказываясь перешагнуть с мостков на зыбкую палубу.

— Нашел чем заменить венецианскую гондолу, — смеялась она над парнем, высокомерно посматривая, как он пыжится, отталкиваясь багром и стараясь вывести яхту на открытую воду.

Но и посредине реки ветра не было. Вперед их несло только течение.

— Когда подойдем ближе к морю, будет лучше, — Альберт старался сохранить спокойствие и не нервничать, хотя чувствовал, что слова падают в пустоту.