Гунар Цирулис - Не верьте в аиста Страница 22

Но и посредине реки ветра не было. Вперед их несло только течение.

— Когда подойдем ближе к морю, будет лучше, — Альберт старался сохранить спокойствие и не нервничать, хотя чувствовал, что слова падают в пустоту.

Они не виделись с воскресенья. Хотелось использовать эту прогулку, чтобы побыть наедине, поговорить, но уже с самого начала все шло наперекосяк.

Ингрида пошевелила несколько раз румпелем и капризным голосом избалованного ребенка посетовала:

— И что за удовольствие? Сиди жди, когда подует…

— Зато нигде так не почувствуешь природу! — Благоразумно было бы пропустить ворчание мимо ушей, но Альберт принялся разглагольствовать. — Сейчас еще не так, а вот когда настоящий шторм, и ты с глазу на глаз со стихией; один на один борешься с ней. Достаточно неверного движения, и уже ты за бортом пускаешь пузыри, — он даже не заметил, как стал повторять почти слово в слово излюбленные аргументы Вариса.

— Послушай, ты что — теперь всегда будешь таким чувствительным? — Альбертова тирада оставила Ингриду равнодушной. — Еще в воскресенье ты собирался свозить меня в Таллин или в Палангу, а теперь вдруг хочешь, чтобы я восторгалась развлечениями неандертальцев… Может, я не такая утонченная натура, как ты, но мне больше по душе лошадиные силы и джаз. Как в той песенке, — и Ингрида стала тихонько напевать:

— Когда на Ригу опускается вечер…

Незаметно налетел ветерок. Паруса забрали, яхта стала разгоняться и вскоре вполне резво заскользила по реке.

Растянувшись на палубе, Ингрида окунула руку в воду. От ее растопыренных пальцев сразу протянулись пять бурунчиков. Мигом испарилась вся ее ершистость и желание во что бы то ни стало уязвить Альберта. Конечно, дороги их должны разойтись, но почему это должно произойти сию минуту, а не завтра или послезавтра. Этот чудесный вечер навевал ленивую истому, в которой всегда растворялись самые возвышенные замыслы девушки.

— Мне страшно, Инга, — заговорил Альберт. — Пойми, я нигде больше не нахожу себе покоя.

Ингрида вздрогнула, как от холодных брызг. Если сам напрашивается, пусть и винит себя самого! И она сердито бросила:

— Если ты и в самом деле такая размазня, то поворачивай домой и сегодня ночью вывези и брось машину где-нибудь в тихом закоулке, а потом ползи с повинной к мамаше, спрячься у нее под юбкой…

— Если б только в этом все было, — вздохнул Альберт. — Вчерашняя заваруха на вокзале… А что мы с тобой будем делать без машины?

— Наконец-то ты и про меня вспомнил! Возможно, до тебя даже дошло, что мне грозит по твоей милости…

— Потому и начал этот разговор. Нам надо вместе придумать.

— Ты начинаешь мне надоедать… Смотри! — воскликнула Ингрида, увидев ракету. — Что сегодня за праздник?

Это была ракета сигнала тревоги с павильона на берегу.

— Какой-нибудь флотский офицер приехал в отпуск и празднует встречу со своим семейством, — безразличным голосом произнес Альберт, которого сейчас больше заботили собственные невзгоды. — Что делать? Скажи… Помоги мне, Инга!

— На твоем месте я еще раз поговорила бы с Петером, — ответила Ингрида. — Он всегда знает, что делать.

Альберт молча переменил галс и потравил шкот… На берегу, словно перепуганные светляки, метались лучики карманных фонарей, завывали сирены милицейских машин, лаяли служебные собаки.

Нет, Петер ему не советчик! Человек, который сам того гляди загремит в тюрьму, в лучшем случае может подсказать еще какой-нибудь сомнительный номер, передышку на час, на день или на неделю. Но после последней бессонной ночи Альберт больше не стремился к такой кургузой свободе. Ему хотелось жить обыкновенно — так, как жили остальные его одноклассники. Готов был нести все тяготы этой жизни — готовить уроки, заниматься в кружках, ходить пешком. Только от Ингриды он не откажется, даже против воли девушки. И лучше сейчас помалкивать о своем намерении. Она расценила бы это как малодушие, хотя Альберт сознавал, что, наверно, впервые в жизни решился поступить как настоящий мужчина.

XI

Многие благородные помыслы не осуществляются, очевидно, потому, что как только человек решает стать лучше, он тотчас успокаивается и легко находит тысячу и один повод, чтобы ничего для этого до поры до времени не делать. Авось, успеется — вот чем скреплены пресловутые камни дороги, ведущей в ад.

И Альберт тоже не поспешил в милицию с повинной на следующее утро. Он вдруг решил, что у него нет морального права опаздывать на уроки, хотя перед этим он без всякой причины два дня не являлся в школу. После занятий же захотелось сбегать искупаться да и показалось разумнее встретиться с подполковником Кашисом в домашней обстановке. И вообще — может, стоило попробовать уговорить Ингриду? Вдвоем прийти — был бы совсем другой эффект….

Оказалось достаточным пойти на этот небольшой компромисс, чтобы окончательно заглушить последние и еле слышные угрызения совести. Единственное наказание, к которому он сам себя приговорил, — как следует выучить все уроки на завтра.

На крыльце дома его поджидал Яункалн.

— Я уж перестал надеяться, — сказал практикант, засовывая в карман газету. — А подполковник приказал без вас не возвращаться. Машина стоит за углом, — и Яункалн взял Альберта под руку, тем самым как бы подчеркивая, что вызов, хотя и без повестки или ордера на арест, официальный и категорический.

Всю дорогу до Риги они молчали. Яункалну было строго-настрого наказано не запугать Альберта, и как раз это подчеркнутое молчание и уклонение от любого разговора довели Альберта почти до отчаяния. Теперь уже нет смысла в чистосердечном признании, никто ему не поверит. Лучше не совать голову в петлю, добровольно не уступать ни на йоту, человек невиновен, если не доказать обратного; теперь он, Альберт, скорей проглотит свой язык, чем заговорит первым.

Кашис усадил Альберта в угол дивана и вернулся за письменный стол. Трудно понять, кто из них был взволнован больше. Наконец, подполковник закурил и после короткого колебания протянул Альберту пачку «Казбека».

— Спасибо, не курю, — сипло проговорил Альберт.

— Предложить тебе выпить я не могу, — этой неуклюжей шуткой Кашис попытался начать серьезный разговор и показал на две бутылки коньяка, стоявшие на столе. — Как видишь, я и сам не притронулся к твоему коньяку. А теперь для порядка расскажи мне еще раз, где ты его достал?

Неужто в этом вопросе таится западня! Петер насчет этого ни словом не обмолвился…

— Купил в магазине, — пытался выиграть время Альберт.

— Точнее!

— На улице Ленина… — подстегнутый соответствующим взглядом подполковника Альберт добавил: — В «Арарате».

— Три дня тому назад, если не ошибаюсь? Постарайся вспомнить, прежде чем ответить.

Альберт пожал плечами и опустил глаза.

Какой смысл позволять мальчишке еще дальше запутываться во лжи? И без того ясно, что придется ломать его упрямство вещественными доказательствами.

Кашис достал из ящика стола два скрепленных печатями документа и подал их Альберту.

— Вот справка о том, что последнюю неделю в магазине «Арарат» не было продано ни одной бутылки армянского коньяка. А вот эта подтверждает, что в торговой сети Риги в этом месяце вообще не было армянского коньяка «три звездочки». Что ты теперь скажешь?

Альберт молчал.

— Если у тебя такая слабая память, то могу подсказать, где куплены эти бутылки, — продолжал после паузы Кашис. — Неделю назад они проданы в кафе кемпинга «Вайвари». И вовсе не тебе, а блондину лет тридцати, который угостил за это официантку трюфелями.

Альберт не решался поднять взгляд. Ощупью взял со стола папиросы, хотел закурить, но пальцы так дрожали, что лучше было не пытаться зажечь спичку.

Кашису было невыносимо смотреть на все это. Не только потому, что Альберт был товарищем Вариса, мальчик, которого он знал с колыбели, которого — из педагогических соображений — часто ставил в пример своим: соседский мальчик давно уже лег спать, ему не надо одно и то же повторять дважды, он так не препирается с родителями… Наверно, еще и оттого, что приходилось признать грустный факт: своего сына он тоже не знает. Обидно было сознавать, что перед ним с тем же успехом мог сидеть Варис… На этом месте Кашис энергично прервал нить мрачных раздумий. Даже имея дело с чужими для него людьми, правонарушителями, он всегда старался следовать принципу презумпции невиновности. Для чего же тогда торопиться с выводами?

— Ты уже не ребенок, Альберт, — серьезно сказал Кашис. — Чтобы иметь возможность тебе помочь, я должен знать правду. Всю до конца! Ты разве не понимаешь, что ночной сторож мог от нанесенных ему ударов умереть, и что было бы тогда?

На Альбертовом лице появилось выражение страха. От волнения он переставал отдавать себе отчет в том, что говорит.