Агата Кристи - Неоконченный портрет Страница 23

— Твоя кузина Лотти произвела на свет мальчонку. Ну, разве не славно!

Селия бросилась в дом, где сидела бабушка с телеграммой в руках и беседовала с миссис Макинтош, своей закадычной подругой.

— Бабушка, бабушка, — кричала Селия, — правда, что у кузины Лотти малыш? Какой величины?

Бабушка, не раздумывая изобразила величину малыша на своей вязальной спице — она как раз вязала носки.

— Такой малюсенький? — Это казалось неправдоподобным.

— Моя сестренка Джейн родилась такой крохотной, что умещалась в мыльнице, — сказала бабушка.

— В мыльнице, бабушка?

— Никто не думал, что выживет, — сказала бабушка, смакуя это известие и, понизив голос, обращаясь к миссис Макинтош, добавила: — Пятимесячная.

Селия молчала, пытаясь представить в своем воображении такого крохотного младенчика.

— А из-под какого мыла? — через минуту спросила она, но бабушке было не до Селии. Она шушукалась с миссис Макинтош.

— Врачи по-разному говорили про Шарлотту. Пусть рожает, сказал женский врач. Сорок восемь часов… пуповина… прямо вокруг шейки…

Бабушка говорила все тише и тише. Потом быстро взглянула на Селию и умолкла.

Что за странная была у бабушки манера рассказывать. То, о чем она рассказывала, становилось от этого лишь увлекательнее… К тому же она могла так странно на тебя поглядывать. Как если бы у нее было много такого, о чем она могла бы тебе рассказать, если б захотела.

5.

В пятнадцать лет Селия опять стала набожной. Религия на этот раз была другая — англиканская, ортодоксальная. Ее причастили, слушала она и проповедь епископа Лондонского. И тут же почувствовала романтическую преданность ему. У себя на камине она поставила открытку с его изображением; листая газеты, искала его имя. Она сочиняла длинные истории про то, как работала в приходах Ист-Энда, ухаживала за больными, и он однажды заметил ее, и они поженились и стали жить в Фулэме, во дворце. В другой истории она становилась монашенкой — как она выяснила, бывают монашенки и некатолические, — и вела она жизнь великой праведницы, и были ей видения.

После конфирмации Селия читала уйму всяких книжечек и каждое воскресенье ходила в церковь. Ее огорчало, что мать с нею не ходит. Мириам бывала в церкви только на Троицу. Троицын день она считала самым большим праздником христианской церкви.

— Святой дух Божий, — говорила она. — Вдумайся в это, Селия. Вот в чем чудо, тайна и красота Божья. В молитвенниках об этом мало, и священники почти об этом не говорят. Не решаются, так как не уверены, что это такое. Дух Святой.

Мириам поклонялась Святому Духу. Селии от этого было как-то неуютно. Мириам не особо любила церкви. В одних, говорила она, святости больше, чем в других. Все зависит от тех, кто ходит туда молиться, говорила она.

Селию, которая твердо и решительно была правоверной, это огорчало. Ей не нравилось, что мать не правоверная. Было в Мириам что-то таинственное. У нее был дар видения: она умела представлять невидимое. Это было подстать ее обезоруживающей привычке угадывать чужие мысли.

Понемногу Селия забыла о своей мечте стать женой епископа Лондонского. Она все больше и больше подумывала о том, чтобы стать монахиней.

Наконец, она решила, что пора сообщить об этом матери. Девочка боялась, что мать, наверное, расстроится. Но Мириам восприняла известие весьма спокойно.

— Я поняла, дорогая.

— Ты не против, мамочка?

— Нет, дорогая. Если, когда тебе исполнится двадцать один, ты захочешь стать монахиней, конечно, ты ею станешь…

Наверное, думала Селия, она перейдет в римско-католическую веру. Монашенки-католички были более взаправдашними. Мириам сказала, что считает римско-католическую веру прекрасной.

— Мы с отцом твоим однажды чуть не стали католиками. Чуть-чуть не стали. — Она вдруг заулыбалась. — Я едва его не втянула. Отец твой был хорошим человеком — простодушный как дитя — и совершенно в своей вере счастлив. Это я вечно открывала новые учения и убеждала его ими заняться. Я думала, что очень важно, какой ты вере принадлежишь.

Конечно, важно, подумала Селия. Но ничего не сказала, потому что стоило ей сказать, как мать начинала бы про Святого Духа, а Селия не слишком разбиралась насчет Святого Духа. Про Святого Духа в книжечках совсем немного написано. Она раздумывала о том, как станет монашенкой и будет молиться у себя в келье…

6.

Вскоре после этого разговора Мириам сказала Селии, что настало время ей собираться в Париж. Подразумевалось, что образование она завершит в Париже. Перспектива эта совершенно захватила Селию.

По истории и литературе подготовку она получила хорошую. Ей позволялось и рекомендовалось читать все, что она пожелает. Она была также основательно знакома с острыми темами дня. Мириам настоятельно требовала, чтобы девочка читала в газетах те статьи, которые необходимы, по ее мнению, для, как она говорила, «общей эрудиции». Что касается арифметики, то проблему решили так: дважды в неделю девочка ходила в местную школу, где и занималась этим предметом, к которому у нее всегда было влечение.

О геометрии, латыни, алгебре и грамматике она не имела никакого понятия. Знакомство с географией было поверхностным — оно сводилось к тому, что можно почерпнуть из книг о путешествиях.

В Париже она будет заниматься пением, игрой на рояле, рисованием, живописью и французским.

Мириам выбрала школу рядом с авеню дю Буа, где набрали двенадцать девочек и где делами заправляли две партнерши — англичанка и француженка.

Мириам отправилась с дочерью в Париж и жила там, пока не убедилась, что девочке ее будет хорошо. А через четыре дня на девочку напал приступ сильнейшей тоски. Сначала она не понимала, что с ней такое — комок в горле… слезы наворачиваются на глаза всякий раз, как она думает о маме. Если она надевала блузку, которую сшила ей мать, слезы выступали, стоило ей вспомнить, как мать сидела и шила. На пятый день матери пришлось забрать ее к себе.

Вниз она спускалась внешне спокойная, а внутри у нее все бурлило. Не успели они выйти и сесть в экипаж, чтобы ехать в гостиницу, как Селия разрыдалась.

— О, мамочка, мамочка!

— В чем дело, милая? Тебе плохо? Если тебе плохо тут, я тебя увезу.

— Я не хочу, чтобы меня забирали. Мне здесь нравится. Просто мне так хотелось тебя увидеть.

Через полчаса недавнее горе казалось ей уже нереальным, просто сном. Словно морская болезнь. Стоит от нее оправиться, и уже не можешь вспомнить, что испытал. Состояние это больше не повторялось. Селия ждала его, с беспокойством прислушиваясь к себе. Но, нет: она любила мать… боготворила, но при мысли о ней, комок к горлу больше не подступал.

К ней подошла одна из девочек, американка Мейзи Пэйн и мягко протяжно проговорила:

— Мне сказали, тебе здесь одиноко. Моя мама живет в одной гостинице с твоей. Теперь тебе лучше?

— Да, все прошло. Глупо я себя вела.

— Ну, думаю вполне нормально.

Ее мягкий протяжный говор напомнил Селии подружку из Пиренеев — Маргарит Пристмен. Она затрепетала от благодарности к этой высокой черноволосой девушке. И почувствовала еще большую благодарность, когда Мейзи сказала:

— Я видела в гостинице твою маму. Она очень красивая. И даже более того — утонченная.

Селия вспомнила мать и впервые увидела ее как бы со стороны: узкое взволнованное лицо, маленькие ручки и ножки, небольшие изящные уши, тонкий с горбинкой нос.

Ее мама… да в целом свете разве может кто-либо сравниться с ее мамой!

Глава шестая

Париж

1.

Селия пробыла в Париже год. Время она там проводила хорошо. Девочки ей нравились, хотя ни одна не стала настоящим другом. Возможно, мисс Пейн и стала бы, но на Пасху, вскоре после приезда Селии, она уехала. Лучшей ее подружкой была здоровая толстушка Бесси Уэст, которая жила в соседней комнате. Бесси была великой болтушкой, а Селия умела слушать, и у них была общая страсть — объедаться яблоками. Бесси грызла яблоко и плела бесконечные небылицы о своих проделках и рискованных приключениях, рассказы ее неизменно заканчивались словами: «И тут мои волосы рассыпались по плечам».

— Ты мне нравишься, Селия, — однажды сказала она. — Ты разумная.

— Разумная?

— Ты не всегда говоришь о мальчишках и таком прочем. А люди вроде Мэйбл и Памеллы действуют мне на нервы. Каждый раз, как я занимаюсь на скрипке, они хихикают с таким видом, будто я влюбилась в старика Франца или он влюбился в меня. Я называю это вульгарным. Я, как и все, люблю подструнивать над мальчишками, но не эти идиотские хихиканья насчет учителей музыки.

Селия переросла любовь к епископу Лондонскому, но сейчас была влюблена в мистера Джеральда дю Морье — с тех самых пор, как увидела его в «Его звали также Джимми Валентайн». Но это была тайная страсть — о ней она никому не рассказывала.