Алексей Макеев - Отложенное самоубийство Страница 23

— Густав Гоншорек у аппарата!

Бинго!

Перехожу на немецкий язык. После голландского и английского он ласкает уши почти как родной. Краткое изложение истории с Кальтом, потом упоминание Харуна и Наджии.

— Я помню их, — обнадеживает меня Гоншорек. Он пускается в дальнее плавание по океану медицинских терминов. — Наджия умерла от туберкулеза, несмотря на… — следует долгое непонятное перечисление медикаментов и процедур. — Мне очень жаль, но все это было так давно.

— Меня больше интересует Харун. Где бы я мог его найти? — возвращаю Гоншорека в двадцать первый век.

— Насколько я помню, Харун был беженцем из Афганистана. После смерти матери его, наверное, выслали на родину, — разочаровывает меня старик.

Тупик. Все как обычно — сначала обнадежат, потом разочаруют. Жизнь — это не халва!

После пустого разговора с Гоншореком смотрю на монитор компьютера. Он помаргивает. Намекает на что-то. Словно говорит: «А может, и я на что сгожусь?» Хватаюсь за соломинку. Как голодная корова. Поищу следы Харуна в Интернете. Чем черт не шутит, пока Бог спит!

Пользуясь безлюдьем, радио в кухне гремит «You are in army now!». Заводная вещь группы «Status Quo». Машинально подвываю: «о-уо-уо!», пока набираю искомое имя на клавиатуре. Посмотрим. Так, есть Харун — исламский пророк, есть Харун — арабский халиф, есть Харун — турецкий писатель. Харуна — афганского беженца — нет. Значит, Бог не спит?

На турецком писателе компьютер завис. Недовольно смотрю на застывший экран. Техника! Когда захочет, тогда и обманет. А ты ее не обманешь.

Верещащий звонок. Шагаю к двери, старательно сохраняя равновесие. Главное в нашей депрессивной жизни — баланс. Кто это звонит? Джейсон уже сломал велосипед, а больше я никого не жду. Кроме двух маленьких привидений. Эти-то в любой момент могут заглянуть.

Открываю. Смотрю сначала прямо перед собой — никого, потом вниз. Внизу стоит Джейсон номер два и лупоглазо пучится на меня, задрав голову. Еще один закадычный друг Лукаса — Лиан. Семилетний полунемец-полутурок. А может, и еще чего-нибудь «полу». Хотя вроде бы для еще одного «полу» места уже нет. Впрочем, дети не делят друзей на турков, немцев, русских. Это делают за них взрослые.

Объясняю Лиану, что Лукас далеко и приедет через две недели.

— А можно мне взять его велосипед?

Господи боже ты мой! Это я уже проходил. Ободранные руки саднит от гаечных ключей. Щедрость моей натуры очерствела, засохла и скончалась. Да у меня теперь воды для стирки возле моря не допросишься! Нет, но какие все-таки у Лиана умоляющие глазки! Незамутненные. Ладно, забыли. Бери велик, катайся. У Бажу на «шроте» осталось еще много старых колес.

Пока собираю себе комплексный обед из остатков продуктов, в мою просверленную голову западает гениальная идея. Идею зовут Лиза и Себастьян. Пожилые знакомые моей Марины. Я с женой был у них в гостях пару раз. Чинно пили чай, беседовали. Себастьян в Союзе отслужил в армии, получил образование, работал инженером в родном совхозе. Лиза трудилась в сельмаге. Дом — полная чаша, но уехали одними из первых. В Германии уже больше двадцати лет. Их дочь окончила здесь университет, стала биологом, вышла замуж за испанского врача. Теперь живет в Соединенных Штатах. Муж-испанец заключил там контракт на четыре года. Лиза и Себастьян летали к дочери в Штаты понянчиться с маленькой внучкой. После окончания контракта ждут дочь с мужем сюда. Уже купили для них рядом квартиру.

Я вспомнил, как Себастьян однажды за чаем обмолвился, что в начале своей германской жизни работал в здешнем центре для беженцев — «азюльхайме». Кстати, «азюльхайм» в Нашем Городке расположен возле «шрота». Несколько скучных краснокирпичных зданий, обнесенных сетчатым забором. Сегодня с Федей проезжали мимо. Может быть, Себастьян вспомнит Харуна? Придется снова запрягать Лану. Себастьян живет на другой стороне Майна, от Песталоцциштрассе далеко. Самому мне не добраться.

После обеда связываюсь по телефону с женщиной-кошкой. Лана чувственно выпевает в трубку:

— Халлёхен!

— Как дела?

— Мурррр-мяу, мой Повелитель!

— Сможешь меня свозить на неделе за Майн?

— В обмен на ужин? С десертом?

— Ты настаиваешь? По-другому рассчитаться с тобой нельзя?

— А что ты можешь мне предложить?

Я на мгновение задумываюсь.

— Ну, зимой я мог бы подарить тебе Новый год. А что ты хочешь сейчас?

— Песочные часы, а вместо песка чтобы бриллианты сыпались, — мягко смеется Лана.

— У меня таких часов нет. Только настенные ходики с кукушкой. Я — бедный писатель.

Лана почти шепчет — низко, с придыханием:

— Я радуюсь, что ты бедный писатель. Sorry. И грущу, станешь знаменитым — у тебя на меня не останется времени. Ты очень тщеславен, мой Повелитель.

Теперь смеюсь я.

— На мое тщеславие у меня денег нет.

— Это меня немного успокаивает. Парадоксально, но факт. Деньги — это такое субстанциональное препятствие… Значит, десерт?

Я понимаю, что вредное создание получает почти сексуальное удовлетворение от этого разговора. Но мне, как и любому мужчине, хочется быстрой определенности.

— Так мы едем?

— Конечно, мой Повелитель, как скажешь.

Наконец-то!

— Завтра вечером сможешь?

— Сразу после работы я, как всегда, жду тебя возле церкви.

Ну, что же. Лана определила меня в свои Повелители. Кошка всегда сама выбирает себе хозяина. Значит, так тому и быть.

— Тогда до завтра. Жду.

Жалобное мяуканье:

— Ну, хрюнтичек, поговори со мной еще немножко!

Но я неумолим. Повелитель же, ёшкин кот!

— Чюсс!

— Мурррр! Чюссхен!

Договорился. Что делать дальше? Постановляю отправить себя в душ.

Стоя под горячими водяными струями, думаю о том, что мне позарез нужно найти какую-то путеводную нить. Критически важно. Прочную нить, которая приведет меня к забытым могилам Ханса и Гретель. Возможно, тогда меня перестанут пугать призраки в саванах? Надеюсь, что Себастьян окажется этой самой нужной мне путеводной нитью. А если нет… Ну, тогда я даже не знаю!

После душа созваниваюсь с Себастьяном. Надо же предупредить человека, что завтра у него будут гости. Как известно, незваный гость хуже татарина. Или незваный гость лучше татарина? В общем, что так, что этак — татары в пролете. Себастьян не ликует, но и не против. Уже начинает меня ждать. «О’кей, чюсс! — Чюсс!»

Умирающие лучи заходящего солнца прощаются с Нашим Городком. Это не навсегда — только до завтра. Короткая смерть на одну ночь. С судьбой Ханса и Гретель никакого сравнения. Или с моей любовью к Виолетте. Там уж точно — умерла так умерла. А когда-то… Любовь до самопожертвования. Готов был ради Виолетты на все и немного больше. Пока не понял, что я для нее только подходящая среда для удобного существования. Так же, как и наш сын и все остальные окружающие. Паучиха. Прячется в камуфляже из людей.

Снова сижу на своем рабочем месте. Жду Агафона. Надеюсь, что он сегодня зайдет в Интернет. Тогда поговорим. Я привык к его приколам. Он к моим тоже.

Виолетта высасывает неосторожных граждан, как мух, и оставляет после себя только пустые оболочки. Такой у нее недостаток. Интересно, может ли человек отвечать за свои недостатки, если он их не осознает?

Видеозвонок от Агафона. Расплывчатый брат сидит в каком-то красном ореоле. Как в репортаже из ада. Видимо, слабый трафик, искажает цвет и форму. Лишь бы суть не искажал. В России уже глухая ночь.

— Привет, Агафон! Почему не спишь?

— Лихорадочно пишу диссертацию. Сегодня мой научный руководитель Гидерашко вернулся из Москвы. Он был там на защите «диссера» своего аспиранта. Вернулся в шоке и придал мне ускорение.

— И что его там ввергло в шок?

— Гидерашко рассказывал, что на столы поставили дешевую докторскую колбасу и резаные бананы. Все присутствующие дико обжирались этим яством. А на банкете пили водку и закусывали творогом! Даже Гидерашко был поражен такими извращениями.

Видно, что и сам Агафон потрясен московскими обычаями. Он не улыбается и ковыряет шариковой ручкой в носу. С детства такая дурная привычка.

— А ты как? Пишешь что-нибудь про свои встречи с ужасным?

Я в затруднении. В последнее время у меня было много встреч с ужасным, но об этом не написано ни строчки.

— Пока думаю.

— Пиши-пиши! Бери меня в соавторы. Я тебя буду мотивировать! А ты в веках прославишь мое имя.

— По-твоему, все «ништяки» должен получить не писатель, а его брат, — недовольно говорю я. — Это неправильно. Куда я попал? В мир, предназначенный для братьев?

Агафон щедро предлагает:

— Ну, взамен ты можешь попросить меня поставить кому-нибудь зачет.

— У меня нет таких протеже. Видишь, я даже не могу воспользоваться случайным блатом, — отрицательно качаю я головой.

Брат хихикает.