Ольга Тарасевич - Плачущий ангел Шагала Страница 24

– Они все-таки женятся. Ты слышишь, сынок? Хотя между ними пропасть. У папы Башеньки[21] три ювелирных магазина. А отец Мойши – грузчик в селедочной лавке!

Авигдор вяло кивнул. Маме нужно, чтобы ее слушали внимательно. Иначе она обижается.

– Как сильно негодует дед Баши! Он хотел выдать внучку за раввина. Хаиму уже нельзя поститься, но он соглашается выпить лишь капельку молока. Такой вот глубоко верующий человек… И мать Беллы расстроена. Не о таком зяте она мечтала. Не о таком! Но, говорят, Мойша уже известный художник?

Он невольно скрипнул зубами. Легко, изящно, без видимых усилий Сегал добился того, чтобы о нем заговорили. Провинциальный, далекий от искусства Витебск – и вот тебе пожалуйста. Даже мать уже знает: Мойша – известный художник.

Сделав над собой усилие, Авигдор заметил:

– Да, он продал несколько работ. Весьма посредственных. Но если не очень дорого – отчего ж не купить? Может, кому-то дыру на обоях понадобилось закрыть.

…Он слушал собственный голос и ненавидел его. Ненавидел свои слова. Потому что они были так же далеки от истины, как сияющие прохладные звезды в ночном небе далеки от червей, копошащихся в навозной куче.

Мойша – звезда.

Авигдор – червь.

Вернувшись в Витебск, Сегал показал свои наброски, акварели и офорты, после чего Меклер потерял дар речи.

Мойша – ЗВЕЗДА. Яркая и непостижимая.

Он потрясающе свободен. Академизм, кубизм, импрессионизм – все стили смешались для того, чтобы выработать единственную и неповторимую манеру письма. Манеру Мойши Сегала.

Но, изучив все, постигнув азы и премудрости, Мойша снова все переиначил, поставил с ног на голову, взлетел. Вернулся к себе. Стал писать портреты евреев – молящихся, читающих.

Но как он стал писать!

«Молящийся еврей», простая, смиренная фигура. Губы шепчут молитву, и она слышна. Едва различимо доносится с картины. Так во всех синагогах просят милости божьей для тех евреев, которых сотнями и тысячами изгоняют из Литвы по обвинению в шпионаже в пользу немцев. Плачут женщины и дети на улицах Витебска. Лица мужчин непонимающе-скорбны. За всех молится еврей в талесе.

Или еще одна работа – «Смоленский вестник». Смешные фигурки. Как детские наброски. Двое мужчин за столом у окна, керосиновая лампа, развернутая газета. Прочитать можно лишь одно слово – «война». Война – горе. Она тревожит. Вспотел лоб под котелком у молодого мужчины. А его сосед, уже совсем старик, горестно подпирает щеку. На картине нет пленных немцев. Авигдор видел таких солдат, когда ездил в Могилев. Понурые фигуры, оборванные шинели. Ничего этого Мойша не писал. На полотне – только двое встревоженных евреев. И все же можно поклясться – они обсуждали и этих немцев, и наших солдат, попадающих в плен куда чаще, и взлетевшие цены на продукты. И то, что всех мужчин призывают на фронт.

…– Ох, как я люблю свадьбы! Хоть одним глазком бы взглянуть, что же будет происходить в синагоге, – вздохнула с сожалением мама. – А ведь и тебе, сынок, уже пора бы было присмотреть невесту. Я заждалась внуков.

– Меня пригласили на торжество, – тихо сказал Авигдор и поморщился.

Вечно мама намекает на то, что ему пора жениться. Он бы и женился. Да вот только Белла свой выбор сделала не в его пользу…

Мама ахнула, и Авигдор сразу понял. Знает. Она все знает. Возможно, кто-то из Розенфельдов проболтался, как Меклер пытался ухаживать за Беллочкой.

…Они даже прогулялись по вечернему Витебску. Закат раскатал по небу пламенеющие оранжевые дорожки. И теплый вечер томил грудь. Белла, прекрасная, стройная, рядом, совсем близко. Головокружительный запах духов. Едва заметная тонкая жилка на белоснежной шее девушки. Он с ума сходил от желания прильнуть к ней губами. А Белла… Она все испортила! Она спрашивала только про Мойшу, который все еще находился в Париже. А когда Авигдор намекнул, что Сегал не самый достойный мужчина, темные глаза красавицы засверкали гневом. «Для меня он самый лучший», – твердо сказала девушка. И ушла. Напрасно он пытался ее удержать. Напрасно говорил, что Мойша в Париже не одинок, что модели всегда рады вниманию художника. Она и слушать ничего не пожелала. Ушла. И тоска по ней сразу окатила теплый летний вечер ноябрьской безысходной сыростью.

…– Я расскажу тебе, как все пройдет, – сглотнув подступивший к горлу комок, пообещал Авигдор. – Наверное, свадьба будет богатой. Все-таки не каждый день Розенфельды выдают дочь замуж.

Если бы Авигдор только мог не ходить на эту проклятую свадьбу! Не ходить. Не видеть, как любимая женщина дает перед богом обет верности другому.

Но как не пойти? Мойша знал, что Авигдор пытался ухаживать за Беллой. Знал – и все равно пригласил. Не пойти в синагогу – показать свою боль.

«Чтоб ты сдох, собака», – думал Меклер, когда молодые стояли под хупой.[22]

Мойша был бледен, но невыносимо жив.

Когда раввин благословил вино и протянул бокал Сегалу, руки Мойши задрожали. Ободряющая улыбка мелькнула на прикрытом белоснежной прозрачной фатой лице Беллы.

– Ты посвящаешься мне в жены этим кольцом по закону Моисея и Израиля! – запинаясь от волнения, сказал Сегал.

И это случилось.

Ободок золотого кольца на пальце Беллы.

«Чтоб ты сдох, сдох, сдох! – стучало в висках Авигдора. – В твоих картинах нет ровным счетом ничего особенного! Ты ничтожество. Нищий, жалкий проходимец, который непонятно почему только что женился на красавице из богатой семьи…»

Никогда прежде следователь Владимир Седов не ждал оперативника Пашу с таким нетерпением. Через полчаса надо идти на доклад к шефу. Тот уже звонил и раздраженным голосом сообщил:

– Расследованием убийства Корендо интересуются наверху. Там очень хотят знать, как продвигается работа над делом. У вас в производстве находятся материалы, имеющие широкий общественный резонанс. Жду вас с последней информацией!

И что же Володе говорить, когда он предстанет пред гневные очи начальства? Что единственная подозреваемая Антонина Сергеева, 1967 года рождения, не привлекалась, разведена, испарилась в неизвестном направлении? Да шеф после такой новости ему башку оторвет. И будет прав. Показания свидетеля, опознавшего по фотографии Сергееву, к делу-то, конечно, подошьешь, но этого же мало!

Блин, какой же он идиот! Даже не взял с Сергеевой подписку о невыезде. Обманулся ее интеллигентной внешностью. Конечно, Антонина Ивановна нервничала, когда он с ней беседовал. Но кто остается совершенно спокойным, общаясь со следователем?

Ее не было дома уже второй день…

Чтобы хоть чем-то себя занять, Седов принялся чистить клетку Амнистии. Вытащил поддон, отправил в мусорное ведро загаженную газету, застелил новую.

– Неужели Сергеева – убийца? – пробормотал он и насыпал в кормушку корма. Амнистия сразу же перелетела на клетку, зацокала коготками по прутьям. – Давай, птица, иди покушай… Сергеева – убийца. А я лох последний!

Когда на пороге появился Паша, Седов мысленно выругался. Опять рядом с ним этот придурок, Петр Васильченко. Тот еще кадр! Паше работать надо, а не мастер-класс проводить. Поработаешь тут с этим товарищем, который вечно путается под ногами, как же!

– Дома Антонина Сергеева по-прежнему не появлялась, – важно начал Петр Васильченко и затеребил пальцами свои усы, отчего следователю сразу же захотелось если не придушить новоиспеченного опера, то хотя бы побрить. – На работе, как вы знаете, она написала заявление о недельном отпуске за свой счет.

Седов взорвался:

– Да в курсе я, вчера же говорили об этом! Мне через двадцать минут на ковер, а ты тут переливаешь из пустого в порожнее! Пашка! Какие новости?

– Нашли свидетельницу. Молодая женщина, Екатерина Воронова. Она с Сергеевой машины на одной стоянке ставит. Сергеева только недавно права получила, и Воронова опасалась, что Антонина Ивановна повредит ее автомобиль, – быстро заговорил Паша, умудряясь практически одновременно достать из пачки Седова сигарету и почесать шейку спикировавшей ему на плечо Амнистии. – Поэтому она всегда приглядывала за тем, как Сергеева выезжает. А в тот вечер так совпало: Воронова свое авто ставила, а Сергеева уезжала.

Седов скрипнул зубами. Про то, что исчезли зарегистрированные на имя Сергеевой «Жигули», он тоже уже знал.

– Сергеева сообщила Вороновой, – невозмутимо продолжал Паша, – что собирается отдохнуть где-нибудь за городом. Воронова порекомендовала ей подмосковный санаторий «Сосновый бор», так как она там отдыхала и осталась довольна. Но в списках гостей санатория «Сосновый бор» Сергеева не значится.

– Она могла снять номер на другую фамилию, – предположил Седов.

– По описанию, женщины, похожей на Сергееву, в санатории нет. Он небольшой, там только один человек размещением занимается. Я с ним только что по телефону связывался.

– Значит, в санатории, – задумчиво сказал Седов, с тоской поглядывая на наручные часы. Нет, не успеть ничего выяснить к докладу у шефа, не успеть. – Что ж, придется искать. Вот этим направлением тогда и займитесь. Но сначала на всякий пожарный давайте проверим сводку.