Дик Фрэнсис - Дорога скорби Страница 24

— Ваш друг, — сообщил он, — провел ночь на частном танцевальном вечере в Шропшире, почти в сотне миль к северо-западу от этого жеребца.

Бессчетное множество друзей подтвердит его присутствие, включая хозяйку вечера, герцогиню. Вечер был в честь двадцать первого дня рождения наследника.

— Черт возьми.

— Он вряд ли мог найти более заметное или неопровержимое алиби.

— И какая-нибудь девица будет клясться, что она спала с ним на заре.

— Почему на заре?

— Потому что так и бывает.

— Откуда вы знаете?

— Не ваше дело, — сказал я.

— Вы плохой мальчик, Сид.

Когда-то был, подумал я. Пока не появилась Дженни. Лето, танцы, роса, влажная трава, хихиканье и страсть. Давным-давно и совершенно невинно.

Жизнь — сволочная штука, подумал я.

— Сид, — донесся до меня голос Нормана, — вы понимаете, что суд состоится через две недели в понедельник?

— Понимаю.

— Тогда шевелитесь с этим алиби.

— Есть, сэр, инспектор.

Он рассмеялся.

— Засадим поганца обратно за решетку.

В четверг я поехал встретиться с герцогиней из Шропшира, для которой в прежней своей жизни выигрывал призы. У нее даже был мой портрет верхом на ее любимой лошади, но я уже не был ее любимым жокеем.

— Да, конечно, Эллис был здесь всю ночь, — подтвердила она.

Невысокая, тонкая — и поначалу нелюбезная, она провела меня через украшенный доспехами холл своего продлеваемого сквозняками старого дома в гостиную, где до моего приезда смотрела по телевизору скачки.

Входную дверь мне открыл старый слуга, страдающий артритом, который заковыляют посмотреть, дома ли ее милость. Ее милость вышла в холл с явным намерением избавиться от меня как можно скорее, но затем смягчилась, ее былая доброжелательность ко мне вынырнула на поверхность, как забытая привычка. Стипль-чез на три мили кончаются, жокеи бок о бок летели к финишной черте, лошади устали и старались изо всех сил, скачка для тех, кто нес меньший вес, подходила к концу.

Герцогиня приглушила звук, чтобы не мешал разговору.

— Я не могу поверить, Сид, — сказала она, — что вы обвинили Эллиса в таком отвратительном преступлении. Я знаю, что вы с Эллисом много лет были друзьями. Это знают все. Я считаю, что он нехорошо обошелся с вами в телепередаче, но, знаете, вы сами напросились.

— Но он был здесь?.. — спросил я.

— Конечно. Всю ночь. Было пять часов или чуть позже, когда все начали разъезжаться. Оркестр еще играл... Мы все позавтракали...

— Когда начались танцы? — спросил я. — Начались? Приглашение было на десять часов. Но вы же знаете, как это бывает. Было уже одиннадцать, когда прибыло большинство гостей. В три тридцать был фейерверк, потому что по прогнозу позже обещали дождь, но всю ночь стояла ясная погода, слава Богу.

— Эллис попрощался, когда уезжал?

— Мой дорогой Сид, в эту ночь здесь было почти три сотни человек!

— Так вы не помните, когда уехал Эллис?

— Последний раз я видела его, когда он танцевал с этой неуклюжей девицей Рэйвен. Бросьте, Сид. Я говорю с вами ради добрых прежних дней, но вы только вредите себе.

— Возможно, нет.

Она коснулась моей руки.

— Я всегда буду рада видеть вас, на скачках и так далее.

— Спасибо, — сказал я.

— Да. Будьте так добры, выйдите сами. У бедного старого Стоуна разыгрался артрит.

Она включила звук, чтобы посмотреть следующий заезд, и я ушел.

Неуклюжая девица Рэйвен, которая танцевала с Эллисом, оказалась третьей дочерью эрла. Сама она укатила в Грецию на чью-то яхту, но ее сестра (вторая дочь) утверждала, что Эллис танцевал после этого с десятком других и не мне, Сиду Холли, упрекать его в этом.

Я поехал встретиться с мисс Ричардсон и миссис Бетани, совладелицами Винвардского конезавода, где и обитал пострадавший жеребец, и, к своему смущению, обнаружил там Джинни Квинт.

Все три женщины находились в офисе, который располагался отдельно от одноэтажного жилого дома. Грум, выводивший годовалого жеребенка, безразлично указал мне дорогу, и я подъехал к розоватому кирпичному зданию, не испытывая никакого удовольствия от своей миссии, но и не ожидая торнадо.

Я постучал и вошел, как принято в подобных офисах, и оказался среди обычного нагромождения столов, компьютеров, факсов, настенных диаграмм и груд бумаги.

Прежде чем поехать сюда, я хорошо поработал, поэтому опознал мисс Ричардсон в высокой крупной женщине с седеющими короткими кудряшками, в твидовом жакете и поношенных брюках. Лет пятьдесят, определил я, к людям относится презрительно. Миссис Бетани, пониже ростом, была менее властной копией мисс Ричардсон и пользовалась репутацией человека, который готов всю ночь провести в стойле жеребящейся лошади и привязанность которой к лошадям удерживала на плаву все это хозяйство.

Этим женщинам не принадлежали ни два жеребца (они были собственностью синдиката), ни кобылы — Винвардский конезавод был чем-то средним между платной конюшней и племенным хозяйством. Они не могли допустить, чтобы несчастье с жеребенком испортило им репутацию.

Джинни Квинт, сидевшая за одним из столов, в гневе вскочила, едва я появился на пороге, и обрушила на меня накопленный вулканический поток словесной лавы, от которого ноги мои приросли к полу, а язык присох к небу.

— Я верила тебе. Он умер бы ради тебя.

Я чувствовал, что мисс Ричардсон и миссис Бетани выслушивают все это в изумлении, не зная, кто я такой и что я сделал, чтобы заслужить такую встречу, но видел я только Джинни, чья долгая привязанность ко мне превратилась в ненависть.

— Ты собираешься выступить в суде и попытаться отправить своего лучшего друга в тюрьму... уничтожить его... свалить... растоптать... Ты предаешь его. Ты недостоин жить.

Эмоции неприглядно исказили ее мягкие черты, слова летели плевками.

Ее собственный сын сделал это. Ее золотой обожаемый сын. В конце концов он сделал из меня предателя, который может обойтись без поцелуя.

Я не сказал абсолютно ничего.

Я ощущал, — сильнее, чем обычно, — горькую уверенность в том, что возмущаться бесполезно. Связанный тайной следствия, я не мог защищаться, особенно потому, что пресса была склонна цепляться к моим возмущенным протестам и клеймить их «хныканьем», «скулежом» и «пожалуйста, учитель, он первый начал...».

После быстрой проверки адвокат подтвердил, что, хотя можно попытаться привлечь к суду одну газету за клевету, привлечь их все невозможно. Шуточки Эллиса не давали основания для судебного преследования, и, к несчастью, то, что я не лишился работы, означало, что я не могу доказать, будто критика повредила мне с финансовой точки зрения.

— Стисни зубы и терпи, — весело посоветовал он мне, и я заплатил ему за совет, который сам себе давал каждый день.

Не было никакой надежды на то, что Джинни услышит хоть что-то, что я могу сказать. Я невесело, но практично стал отступать, намереваясь вернуться позже, чтобы поговорить с мисс Ричардсон и миссис Бетани, и обнаружил, что дорогу мне преграждают двое плечистых молодцов, уже известных владелицам конного завода в качестве полицейских.

— Сержант Смит, мадам, — сказал один из них мисс Ричардсон.

— Да, сержант?

— Мы кое-что нашли, спрятанное в живой изгороди вокруг поля, где была ваша лошадь.

Никто не замечал моего присутствия, поэтому я тихо и незаметно остался в офисе. Сержант Смит принес длинный узкий сверток, который положил на один из столов.

— Скажите, пожалуйста, мадам, это ваша вещь?

Манеры у него были почти враждебные и обличительные. Казалось, он ждет, что ему ответят «да».

— Что это? — спросила мисс Ричардсон без следа вины.

— Вот что, мадам, — сказал сержант с ноткой торжества и развернул грязную тряпку, открывая пару длинных деревянных ручек, оканчивающихся тяжелыми металлическими лезвиями. Секатор.

Мисс Ричардсон и миссис Бетани посмотрели на них, не пошевельнувшись.

Зато Джинни Квинт побледнела и упала в обморок.

Глава 8

Так мы жили в октябре, когда желтеющие листья облетают с деревьев.

Я сидел у постели Рэчел Фернс в огромном оранжевом клоунском парике, с красным накладным носом и веселил больных детей, будучи сам в настроении, далеком от веселья.

— Вы поранили руку? — спросила Рэчел.

— Ударился, — сказал я. Она кивнула. Линда удивилась.

— Когда что-то болит, — сказала Рэчел, — это видно По глазам.

Она слишком много знала о боли в свои девять лет.

— Мне пора идти, чтобы не утомлять тебя, — сказал я. Рэчел улыбнулась без тени сомнения. У нее, как и у других ребятишек в принесенных мной париках, вспышки активности были очень короткими. Посещение было ограничено максимум десятью минутами. Я снял клоунский парик и поцеловал Рэчел в лоб.

— Пока, — сказал я.

— Вы вернетесь?

— Конечно.

Она удовлетворенно вздохнула, узнав, что я вернусь. Линда вслед за мной вышла из палаты на больничный двор.