Дик Фрэнсис - Дорога скорби Страница 25

— Пока, — сказал я.

— Вы вернетесь?

— Конечно.

Она удовлетворенно вздохнула, узнав, что я вернусь. Линда вслед за мной вышла из палаты на больничный двор.

— Это ужасно, — сказала она. Было холодно. Я обнял ее. Обеими руками. — Рэчел все время спрашивает о вас. Джо обнимает ее и плачет. Она обнимает его и пытается утешить. Она — любимая папина дочка. Она любит его.

Но вы... вы ее друг. Вы заставляете ее смеяться, а не плакать. Она постоянно спрашивает о вас — не о Джо.

— Я всегда буду приходить, если смогу.

Она тихо всхлипнула, уткнувшись мне в плечо, и выговорила:

— Бедная миссис Квинт.

— М-м.

— Я не сказала Рэчел об Эллисе...

— И не говорите, — сказал я.

— Я была груба с вами.

— Нет, ничуть.

— В газетах пишут о вас жуткие вещи. — Линда вздрогнула в моих объятиях. — Я знаю, что вы не такой... Я сказала Джо, что верю вам насчет Эллиса Квинта, и Джо думает, что я дура.

— Заботьтесь о Рэчел. Все остальное не имеет значения.

Она вернулась обратно в больницу, а я в унынии поехал в Лондон на машине «Теле-Драйв».

И хотя я добрался почти на час раньше, чем планировал, решил не заезжать на Пойнт-сквер, поскольку память о нападении Гордона Квинта была слишком свежа, а сразу отправился в бар на Пиккадилли, где договорился встретиться с Дэвисом Татумом. Улыбаясь на миллион, французская леди, командующая в этом баре, организовала мне кофе и сандвич, пока я его ждал. Бар выглядел так, как будто был создан для встреч за ленчем. Здесь было не более шести столиков, бармен, разносящий напитки, и спокойная обстановка.

Я сидел за столиком в углу, спиной ко входу, хотя на самом деле приходили немногие — большинство народу уходило после долгих разговоров и ленча. Я принял ибупрофен и стал терпеливо ждать. В моей профессии иногда приходилось часами ждать, пока хищники не покинут свои норы.

Дэвис опоздал и запыхался — явно бежал по лестнице, вместо того чтобы воспользоваться лифтом. Он с присвистом дышал за моей спиной, потом обошел столик кругом и опустил свои телеса на стул напротив меня.

Он наклонился вперед и протянул мне руку. Я сделал слабое движение навстречу. Дэвис вскинул брови, но ничего не сказал.

Он представлял собой тот случай, когда необыкновенно быстрый разум заключен в совершенно неподходящем теле. У него были толстые щеки, двойной подбородок, заплывшие глаза и маленький рот. Темные гладкие волосы не редели и не седели. Уши у него были прижаты к голове, шея — как у грузчика, костюм в розовую полоску обтягивал обширный живот. Я подумал, что ему затруднительно обозревать некоторые части своего тела. За исключением черепной коробки природа слепила его кое-как.

— У меня плохие новости, — сказал он.

— Что еще произошло? — вздохнул я. Хороших новостей вообще было немного.

— Эллис Квинт взял назад свое признание и вернулся к утверждению «невиновен».

— Взял назад? — воскликнул я. — Как можно взять назад признание?

— Очень легко. — Дэвис усмехнулся. — Квинт говорит, что был вчера потрясен смертью своей матери и что его слова о чувстве вины были неверно истолкованы. Точнее, его адвокаты оправились от шока и передумали. Они явно знают, что вы не смогли опровергнуть алиби Эллиса Квинта в ту ночь, когда было совершено нападение на жеребца в Нортгемптоншире, и думают, что смогут прекратить дело о жеребце Брэккенов, несмотря на «Лендровер» и подробные свидетельские показания, так что они ведут дело к полному оправданию, а не к психиатрическому лечению, и, должен вам с сожалением сказать, близки к успеху.

Он мог не говорить мне, что моя репутация никогда не восстановится, если Эллис выкрутится.

— Если бы я был государственным прокурором по этому делу, то меня бы отстранили за разговоры со свидетелем. Как вам известно, я старший адвокат палаты, в которой работает прокурор по делу Эллиса Квинта. Я виделся с ним и обсуждал это дело. Я могу абсолютно свободно говорить с вами, хотя, вероятно, некоторые могут счесть это неосторожностью.

Я улыбнулся.

— Ну тогда до свидания.

— Я не могу обсуждать с вами дело, по которому мне может случиться допрашивать вас как свидетеля. Но, конечно, я не буду вас допрашивать. Кроме того, мы можем разговаривать о чем-нибудь другом. Например, о последней партии в гольф.

— Я не играю в гольф.

— Не будьте бестолковым, дружище. Вы хорошо схватываете.

Его глаза блеснули из-под нависших век.

— Я видел рапорт, который вы направили в Королевскую прокуратуру.

— В Королевскую прокуратуру?

— Вот именно. Я поговорил с одним своим приятелем. Я сказал, что ваш рапорт поразил меня как своей основательностью, так и твоими выводами и заключениями. Он сказал, что я не должен удивляться. Он сказал, что вся верхушка Жокейского клуба прислушивается к каждому вашему слову. А примерно год назад вы внесли ясность одновременно в два крупных дела, связанных со скачками. Такого не забывают.

— В мае прошлого года, — сказал я. — Вы это имеете в виду?

— Полагаю, да. Он сказал, что у вас был помощник, которого больше не видно. При вашей работе нужен помощник.

— Чико Барнс?

Он кивнул.

— Да. Что-то в этом роде.

— Он женился, — сказал я. — Его жене не нравится то, чем я занимаюсь, так что он ушел. Он преподает дзюдо. Я продолжаю с ним встречаться он дает мне уроки дзюдо, но я не могу требовать от него другой помощи.

— Жаль.

— Да. Он был хорош. Отличный товарищ и способный.

— И его напугали. Вот почему он ушел.

Я был совершенно спокоен.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Я слышал, — сказал он, внимательно глядя мне в глаза, — что его избили чем-то вроде цепи, чтобы он не помогал вам. Чтобы он вообще не занимался расследованием. И это сработало.

— Он женился, — сказал я.

Дэвис Татум откинулся на спинку своего стула, который скрипнул под его тяжестью.

— Я слышал, — сказал он, — что вам тоже досталось и во время доклада руководители Жокейского клуба попросили вас снять рубашку. Говорят, что они никогда ничего подобного не видели. У вас все тело, все плечи были черными от синяков, в ужасных красных полосах. И вы, пряча это все под рубашкой, спокойно объясняли им, как и почему на вас напали, и что один из них, который все это и устроил, — негодяй.

— Кто вам все это рассказал?

— У меня есть уши.

Мысленно я непечатно выругался. Шесть человек, которые видели меня в тот день без рубашки, обещали никогда об этом не рассказывать. Они хотели скрыть ту мерзость, которую я обнаружил в их стенах, и ничто меня так не радовало, как это молчание. Тогда мне было плохо. Я не хотел, чтобы мне об этом постоянно напоминали.

— И где же вы это услышали? — спросил я.

— Не будьте ребенком, Сид. В клубах... в «Баксе», «Турфе», «Гэррике»... там упоминают о таких случаях.

— И как часто... там об этом упоминают? Сколько раз вы слышали эту историю?

Он помолчал, словно советовался с каким-то внутренним голосом, потом сказал:

— Один раз.

— Кто вам рассказал?

— Я дал слово.

— Кто-то из Жокейского клуба?

— Я дал слово. Если бы вы дали слово, вы бы мне сказали?

— Нет.

Он кивнул.

— Я расспрашивал о вас. И вот что мне сказали. Сказали по секрету.

Если это вас так волнует — я больше ни от кого не слышал этой истории.

— Волнует. Это может подать пример другим подонкам.

— А что, на вас регулярно нападают?

— Нет. Физически меня с тех пор пальцем не тронули. — До вчерашнего вечера, подумал я. — Если же говорить о моральных нападениях... Вы читаете газеты?

— Это оскорбительно. — Дэвис Татум вертелся на своем стуле, пока не подозвал бармена. — Джин с тоником, пожалуйста, а вам, Сид?

— Скотч. Воды побольше.

Бармен принес стаканы и поставил их на белые круглые подставки.

— За здоровье, — провозгласил Татум, поднимая свой стакан.

— За выживание, — ответил я и выпил и за то, и за другое.

Он поставил стакан и перешел наконец к делу:

— Мне нужен человек сообразительный, непугливый и способный быстро сообразить в критических ситуациях.

— Таких нет.

— А как насчет вас? Я улыбнулся.

— Я тупой, большую часть времени страдаю от собственных комплексов, и еще мне снятся кошмары. Вы получите совсем не то, на что рассчитываете.

— Я получу человека, который написал рапорт о Квинте.

Я смотрел в стакан и не поднимал взгляда на его лицо.

— Если вы собираетесь сделать маленькому ребенку что-то, что ему не нравится, — сказал я, — например укол, вы сначала рассказываете ему, какой он храбрый, и надеетесь, что он позволит сделать это и не будет сопротивляться.

Воцарилось молчание, затем он усмехнулся. Здесь был какой-то подвох.

— Так что это за работа? — обыденно спросил я. Он подождал, пока четыре бизнесмена подойдут, закажут выпивку и удалятся со своими денежными разговорами за дальний от нас столик.