Дмитрий Вересов - Летний сад Страница 24

– Не знаю…

Монах, довольно потирая руки, кругами заходил перед ней.

– Родители мертвы, обрюхативший тебя молодец тоже, в Кентербери тебя никто не знает. Не удивлюсь, если и со стороны твоего женишка в живых не осталось ни единой души. Так?

Загремев цепью, девушка опустила голову.

Монах вновь подошел к ней и, положив руку на вздрагивающее от немых рыданий плечо, мягко сказал:

– Покайся, дитя мое! Святая церковь снисходительна и милостива к грешникам, избравшим стезю покаяния. Поведай мне о прельщении тебя сатанинской силой, о тех богомерзких поступках, на которые враг Господа нашего, – монах истово перекрестился, – подвигнул тебя.

– Но я… Мне не в чем каяться, святой отец…

– Упорство во грехе – тяжкое преступление для христианской души. Но очищение заблудших – наш святой долг. Палач!

Из непроглядного мрака выступила огромная фигура в кожаной безрукавке, распахнутой на волосатой груди. Большая жбанообразная голова с длинными жидкими бесцветными волосами была повязана какой-то грязной тряпицей.

– Пытка водой, палач!

Кат приблизился к жертве, вынул штифт, удерживающий цепь в стенном кольце, и, намотав ее на кулак, дернул. Ошейник больно врезался в нежную кожу девичьей шеи. Упав, Элис Рифа потеряла сознание…

Одетая в несуразное, едва прикрывавшее израненное пытками тело рубище, Наташа босая стояла на скользком деревянном помосте лобного места в Кентербери. Накрапывал мелкий дождь. Свинцовое небо казалось осевшим на островерхие крыши домов, обступивших рыночную площадь. Толпа горожан и съехавшихся на зрелище йоменов нестройно гудела.

– Поскольку долг святой церкви не только окормлять, но и наставлять души христианские, трибунал святой инквизиции принял решение! Упорствующую и отрицающую свою вину ведьму Элис Рифу подвергнуть избиению железным прутом на колесе, дабы пресечь возможность дьявольскому плоду покинуть носящее его лоно, а тело ведьмы сжечь на костре! Приговор дан…

«Господи, помоги мне, сжалься над бедной девушкой!» Понимая, что любое обращение к милосердию и состраданию бесполезны, Наташа с отчаяньем и мольбой смотрела поверх толпы.

На площадь выезжали всадники. Впереди на статном жеребце ехал важный прелат, с головы до ног облаченный в яркий пурпур, столь неуместный в этот скорбный серый день. Широкополая шляпа была низко надвинута на глаза. Кавалькада медленно объезжала толпу зевак, когда красавец-конь, чем-то напуганный, вдруг всхрапнул и встал на дыбы. Важная персона с трудом удержалась в седле. И тут Наташа увидела под широкими полями шляпы бледное лицо Кирилла Маркова.

Все дальнейшее произошло с невероятной быстротой. Богато одетый всадник вдруг направил скакуна прямо в гущу толпы. Вслед за ним развернули своих лошадей два рыцаря в латах с причудливыми гербами на щитах.

– Де Го! – громовой голос «пурпурного наездника» перекрыл возмущенные крики толпы. – Немедленно пошли двух людей к архиепископу и именем Папы потребуй остановить казнь! Бурсико, возьми на себя палача! – увязший вместе с господином в плотной людской толпе, рыцарь сопровождения ловко перекинул щит за спину и неуловимым движением метнул от пояса узкий стилет. Стальное жало тонко пропело в воздухе рядом с ухом Натальи. Девушка отшатнулась.

Палач, схватившись за грудь, боком завалился на колесо.

– Бертран! На помост! – вновь отдал команду человек в пурпурной одежде. Его конь кружился в волновавшейся толпе. Тот, кого он назвал Бертраном, послал своего гнедого по широким ступеням лобной лестницы. Наташа лишь почувствовала, как заусенцы кольчужных колец царапают ее кожу. Затем было ощущение полета, потом она услышала: «Все позади, не волнуйтесь, вы под защитой его преосвященства кардинала Горацио Эддоне, папского нунция», потом…

В покоях было жарко. Аромат курящихся благовоний, тяжелый, тускло отсвечивающий шелковый балдахин над кроватью. На багровом поле – золотые львы, львы, львы… Голова закружилась.

– Где я? – Голос Наташи был еле слышен.

– В Лондоне. – Фигура в белоснежной сутане появилась в изножье постели.

– Кирилл, ты?

– Я.

– Спасибо, ты успел, – слезы затуманили взор.

– Успел не я. Просто время – очень странная штука. Оно постоянно перемещается и ищет для себя точку опоры. К тому же оно совершенно не разборчиво в средствах или пренебрежительно по природе своей. Краткий миг пробыв в отчетливом состоянии, оно тут же начинает бесконечный круг преобразований, то плавно, а то взрывообразно превращаясь в пространства, эпохи, людские судьбы. На кругах своих бесконечных скитаний оно успевает побывать в роли дождя и урагана, опустошительной эпидемии и безумной вакханалии эйфорического веселья толпы. Мечущееся в равнодушном мраке космического вакуума, оно проникает в лоно женщин и мысли мужчин, оплодотворяет растения и ожесточает хищника, преследующего свою жертву.

Кирилл замолчал.

– Прошу тебя, говори, говори…

Наталья лежала, закрыв глаза, и ей было радостно и приятно слышать этот голос из другой, такой далекой жизни. Девушка слабо улыбнулась.

– Ты можешь встать?

Наташа неуверенно пошевелила ногами, открыла глаза.

– Я попробую, – она села в постели. Первое, что бросилась в глаза, – страшные зарубцевавшиеся раны на предплечьях и запястьях. Она вытянула ноги, внимательно осмотрев их.

– Не обращай внимания. Скоро время сотрет воспоминания о твоих ранах. Иди за мной. – Кирилл взял ее руку в свою, подвел к узкому окошку и распахнул его.

Внизу, у подножия высокой замковой башни, шумел и сверкал огнями сплошной поток автомобилей. Неоновые рекламы расцвечивали ночное небо во все цвета радуги. Большой город жил ночной жизнью.

– Как и все, что природа создала безграничным и равнодушным, время не любит менять свои привычки. Оно часто бродит по излюбленным путям, и человек способен обуздать эту силу… Посмотри туда, – Кирилл жестом указал на большую дубовую дверь старинного особняка, ближе всех стоявшего к башне.

Дверь медленно отворилась, и Наташа увидела Домового. Дим-Вадим растерянно огляделся по сторонам. Многое в его лице показалось ей странным. Нет, не печальное выражение и отрешенный взгляд, так свойственный мечтательному Иволгину, а конкретные, физические перемены: лицо его осунулось, лоб прорезали глубокие морщины. Он медленно спустился по гранитным ступеням и, ссутулясь, не глядя по сторонам, побрел прочь от дома.

– Его любовь и вера спасли тебя в Кентербери и заставили время все вернуть на свои места… – Кирилл, обернулся к Наталье и, по-прежнему держа девушку за руку, пристально посмотрел ей прямо в глаза.

Его образ вдруг утратил четкость, затем сменился размытыми бесформенными цветовыми пятнами, а потом в наступившей лилово-серой мгле мириадами крохотных звездочек в разные стороны брызнули золотистые огоньки.

Но пальцы по-прежнему ощущали тепло другой руки. Наташа открыла глаза.

Совсем рядом лежал Вадим и с бесконечной нежностью наблюдал за ее пробуждением.

– Доброе утро, любимая…

Наташа счастливо улыбнулась и крепко поцеловала мужа.

Глава 7

Двенадцатая ночь в августе, или принцип домино по-ленинградски

Каждому времени, каждой исторической эпохе свойственно утверждать свои традиции. У стороннего наблюдателя, скажем, с какой-нибудь альфы Центавра, вполне может сложиться впечатление, что земляне, физически ощущая зыбкую скоротечность времени, стремятся прожить не столько свою жизнь – каждый индивидуально, в ощущениях и эмоциях, – сколько коллективными усилиями создать, разыскать, обрести в конце концов некий символ – памятный знак сопутствующего им времени и, следовательно, сопутствующий им самим.

Знак – характерный, оригинальный, отличный от других, как ему предшествующих, так и последующих.

Злые языки из околонаучных кругов утверждают, что именно эти мятежные искания, вовремя выделенные и осмысленные, вдохновили Зигмунда Фрейда на создание стройной концепции «коллективного бессознательного», а его дальнего родственника Эдварда Бернайза – на масштабные манипуляции потребительским сознанием в планетарных масштабах.

Так или иначе, но средний, или «массовый», ленинградец принимал участие в создании коллективного памятника эпохе не менее активно, чем его современники в далеких Никарагуа или Аргентине, которые стойко и обреченно пытались противостоять несправедливостям этого мира со стрелковым автоматическим оружием в руках.

Именно чувство сопричастности влекло всех нас в праздничную атмосферу, создаваемую официальными представителями коммунистической идеологии, Первого мая, Седьмого ноября и даже 28 июля, в День Военно-Морского Флота.

Что же касается интимно-романтических исканий, то, по скудости ленинградского лета, выпадали они в массе своей на период знаменитых белых ночей.