Нина Васина - Правило крысолова Страница 24

– Да! – внятно говорит Ладушкин.

Тут я прихожу в себя, осматриваюсь и обнаруживаю, что остальные больные в палате изогнули свои загипсованные тела в максимальном напряжении, чтобы удобнее было смотреть.

– Вы бессовестный гад, – говорю я, надевая джинсы. – Так вам и надо! Как вы посмели подписать показания, что не знаете, кто вас ударил?

– Я не аю!! – Ладушкин бьет ладонью по простыне.

– Но это же была не я! Это вы могли сказать?!

Вытаскиваю из сумочки свернутые листки, расправляю их и показываю Ладушкину. Он забирает их и долго всматривается правым глазом.

– Окуда?

– Из архива Интерпола. Узнаете кого-нибудь? – Тут я замечаю, что Ладушкин смотрит своим глазом мимо листов на меня. Показывает пальцем на тумбочку. Я открываю. Показывает на книгу. Достаю книгу. Из книги Ладушкин достает свернутый лист, расправляет и дает мне.

– Что это? «Носовой платок, ключи, предположительно от квартирных замков с брелком в виде насекомого в янтаре»… Это опись вещей, которые у меня нашли в кармане! Что вы хотите сказать?

Отобрав лист, Ладушкин ногтем пытается что-то подчеркнуть, рвет бумагу, сердится и таращит глаз.

– Ну и что тут? – Я смотрю на запись над дыркой: – «Маленький ключ, предположительно от кейса или банковской ячейки с надписью „пи-си“ латинскими буквами и цифрой девять». Ну и что? Ну, ключ…

Тут я вспоминаю, что этот ключ лежит у меня в сумочке в кошельке. Ладушкин цепко хватает меня за руку и тянет к себе.

– Ты нашла ключ на балконе, в земле? – чисто говорит он, потому что для этой фразы напрягся, приподнял голову и оттянул другой рукой от подбородка гипсовый воротник. – Знаешь, от чего он?

Я испуганно качаю головой.

Ладушкин отпускает мою руку, перестает оттягивать гипс и осторожно кладет голову. Он закрывает глаз и некоторое время просто громко дышит. Я думала, что ему больно, уже хотела проявить сочувствие, но тут глаз открылся и посмотрел на меня с такой злобой, что я на всякий случай отошла от кровати подальше.

– Поправляйтесь, – говорю я, пятясь к двери. – И не волнуйтесь ни о чем, я подписала подписку о невыезде, никуда не денусь, поправитесь и потом допросите меня хорошенько, ладно? У меня тридцать шестой размер ноги, в следующий раз приду в черных колготках и на шпильках, чтобы вы точно сопоставили, потому что у той женщины нога не меньше сорокового. Только вы за это время не подписывайте ничего, ладно? А то на меня из-за вас навесят все бандитские нападения в городе с употреблением гвоздодеров.

Пока Ладушкин исступленно стучал кулаком по кровати, я у двери изобразила всем остальным больным по улыбке.

В кафе накурено. Павел сидит за столиком у окна, зажав щекой телефон, и тычет ручкой в бумаги. Остывший кофе в чашках уже не парит, мой возлюбленный кивает мне, не отрываясь от деловых переговоров, и дергается, приподняв на секунду над сиденьем стула попу. Это, вероятно, намек на условную галантность – он как бы встал, обошел столик, усадил меня, придвинув стул, вернулся на свое место. Правильно, чего вскакивать. Вон, официантка за стойкой вообще смотрит на меня с подозрением, не стащу ли пару чайных ложек. Выпиваю остывший кофе и решаю, что смотреть в зеркальце на себя не стану, пока не высплюсь. Чтоб уж не доводить мой воинствующий пессимизм до стадии отчаяния. Смотрю на бодрого делового Павла, на узел его галстука под чистейшим воротничком рубашки, на безупречно подобранный цвет нитки, которой пришита пуговица на пиджаке цвета спелой горчицы – вторая сверху. Он прикрывает на секунду телефон ладонью и спрашивает, что мне заказать. Ленивым жестом отказываюсь от всего сразу и выпиваю его остывший кофе. Если он не прекратит разговаривать по телефону, когда я досчитаю до тридцати, – уйду. Один. Два… На «двадцать шесть» Павел убирает трубку и радостно улыбается мне белейшими ровнейшими зубами.

– Эй! – Он проводит ладонью у моего лица, я вздрагиваю, потому что впала в задумчивость. Он опять успел. Еще бы четыре секунды, и я должна была встать. Он всегда успевает. Сколько раз уже я ставлю сама себе подобные условия спонтанного эксперимента? Если он не позвонит через четыре минуты!.. Он звонит через три. Если он не поздравит меня до шести вечера!.. И посыльный приносит розы в пять сорок.

– Давай поедем ко мне и завалимся поспать дня на три, – предлагаю я, остановив его ладонь.

– Котенок, у меня дела. Нам нужно поговорить. Ты можешь говорить? Что с тобой? Депрессия?

Я пожимаю плечами.

– Ладно, если ты плохо себя чувствуешь…

– Я отлично себя чувствую. Правда, мне пришлось ночью сидеть у гроба… – Взболтав осадок в чашке, я выплескиваю его на блюдце и уточняю: – Возле двух гробов.

Не рассчитала. Коричневая жижа разлилась по столу. Я покосилась на официантку, та как раз удовлетворенно вздыхала, покачав головой: ничего другого она и не ожидала от девицы с синяком под глазом и в рваных джинсах. Ну и черт с ней. И на столе отлично видно, что меня ждет. Дальняя дорога, расставания и встречи. Встречи растеклись далеко, подмочив выстроченную вышивкой салфетку. Судя по торжественному лицу Павла, его предстоящий разговор – предвестник расставания.

– Инга, почему ты все время говоришь о морге, о покойниках, а теперь еще и о гробах?! – Снисходительно улыбнувшись, как после шалости непослушного ребенка, Павел промокает кофейный осадок.

– Это, вероятно, оттого, что я не воин. – Я удрученно киваю головой. – Вот если бы я была воином, то говорила бы о сражениях, победах, оружии…

– Послушай, может быть, я в твоей жизни ничего не значу, но я обещал принять решение о нас с тобой, и принял его.

– Ты разводишься с женой?! – Я так удивилась, что схватила вторую чашку и вылила осадок из нее. В этот раз точно попала, на блюдце. Ну вот, ничего здесь нет, легкие перемены в личной жизни, не более того. А уж если Павел решил официально поменять свою жену на меня, это не назовешь легкими переменами!

– Помолчи, дай я скажу, и перестань хулиганить. – Теперь и Павел покосился в сторону бдительной официантки. – Не воспринимай все драматично, но ты у меня не единственное утешение и расслабление в напряженных буднях. У меня есть еще одна женщина, с которой мне хорошо. Не так, как с тобой, это совсем другое, но все-таки…

– То есть это не жена? – тупо уточняю я.

– Нет. Жена – это свое, родное, а ты – экзотика, всплеск энергии, вихрь радости.

В этом месте я всмотрелась в Павла более внимательно, для чего придвинула поближе свое лицо к его – виновато-напряженному.

– То есть ты не считаешь меня слабой и требующей внимания убогонькой тихоней?

– Это ты – тихоня? – ухмыляется Павел. – Ты выдумщица, энергичная фантазерка, одаренная, талантливая личность и выносливый сексуальный партнер без комплексов!

Откинувшись на спинку стула, я наслаждаюсь нахлынувшим на меня чувством глубокого удовлетворения. Где-то далеко, на грани воспоминания о вынырнувшем из воды голом мужчине с красными лебедиными лапами в руках, заблудилась совсем другая характеристика. Но ту придумала женщина, кто знает…

– Если ты говоришь не о жене, то о ком?

– Эта женщина старше меня, давняя связь. Мы знакомы еще с института, она, собственно, сделала меня тем, кто я есть. Она меня воспитала. Определенный взгляд на мир, корректность в чувствах, образовательный уровень в области искусств, умение анализировать и добиваться своего в любых контактах – все это у меня от нее.

– Она – не фантазерка? – Я решаю выяснить все подробнее.

– Нет, – улыбается Павел и опускает глаза.

Его легкая стеснительность и нежность при воспоминании об этой женщине удивляют меня. Я никогда не видела на этом лице виноватого, растерянного выражения.

– Тогда, вероятно, ее не назовешь сексуальным партнером без комплексов?

– Это совсем другие отношения, пойми! Это другой мир, внутренний мир общения.

– А по каким дням ты ее посещаешь?

– В среду, – решительно отвечает Павел.

– Среда… А жена знает?

Он кивает, потом еще раз кивает, потом становится похожим на китайского болванчика.

– И про меня жена знает? – возбуждаюсь я.

Он кивает и кивает…

– А эта женщина… Которая тебя воспитала, она про меня знает?!

Дернувшись, его голова решительно качается теперь уже не вверх-вниз, а из стороны в сторону.

– К чему эти вопросы, Инга? – Голова наконец остановилась и уставилась на меня увлажненными, вероятно, от одновременного воспоминания о трех женщинах сразу, задумчивыми глазами.

– Я подумала, вдруг ты захочешь, чтобы мы собрались как-нибудь втроем…

– Исключено. Я не хочу терять никого из вас, вы мне очень дороги, поэтому я решил…

– Слушай, – перебиваю я, заинтересованно подавшись вперед, – а кто тебе пришил пуговицу?

– Пуговицу? – Он удивленно осматривает себя где-то в области живота, а потом между ног.

– Вот эту пуговицу на пиджаке, вторую сверху!