Анна Малышева - Мастер охоты на единорога Страница 25

Чем дольше она вдумывалась в этот ребус, тем загадочнее он выглядел. Александра знала случаи, когда ценнейшая старинная картина известного мастера была так изуродована поздними реставрациями, что ее просто невозможно было узнать. Истина обнаруживалась обычно при снятии верхних слоев лака и варварской подмалевки, которой горе-реставраторы скрывали дефекты. Художница помнила очень печальный случай, произошедший на ее глазах, когда коллекционер из Латвии без сожаления расстался с деревянной костельной статуей святого Иосифа, считая ее свежей подделкой под старину. Как только был смыт толстый слой масляной краски, с помощью которой деревенские умельцы пытались реанимировать статую годах в шестидесятых двадцатого века, обнаружилось, что незадачливый коллекционер владел уникальной скульптурой середины века двенадцатого. Александра так и не смогла подобрать тогда слов, чтобы утешить беднягу, обнаружившего, что он лишился самого ценного приобретения за всю свою жизнь. Виной такого вопиющего непонимания была опять же грубая и бездарная реставрация. И такое случалось сплошь и рядом, именно поэтому художница, приступая к реставрации, часто ощущала себя ловцом жемчуга, открывающем створки раковины, в которой может оказаться как никчемная слизь, так и драгоценность.

«Но гобелен?! Здесь все далеко не так просто… Реставрацией таких предметов могут заниматься только самые высокие профессионалы. Дилетант просто не справится – у него не будет ни материалов, ни инструментов, ни малейших навыков для того, чтобы взяться за дело. Покрыть картину лаком, подмалевать что-то, покрасить несчастную старинную статую, изменив ее до неузнаваемости – все это может сделать и первокурсник художественного училища. Но гобелен? Тут этот номер не пройдет! Гобелен не мог быть отреставрирован в кустарных условиях. Он оставался неприкосновенным, над ним хозяйничало одно время. И все же ничей глаз не остановился на нем, никто не сказал: «Боже, да это бесценная вещь!» Как такое возможно? Почему только Игорь обратил внимание на эти ковры? Впечатлился ими настолько, что заставил Наталью помочь ему похитить по крайней мере один из них? Да ведь он вообще не занимался гобеленами, сказал Павел! Это непостижимо. Игорь видел то же, что видели все музейные работники, и только он один понял, какая перед ним драгоценность. Один обратил внимание на этих единорогов…»

Глава 7

Музей в субботу работал по обычному расписанию. В залах, вчера таких пустынных, оказалось неожиданно многолюдно: привели на экскурсию летний школьный лагерь. Александра даже не стала отвлекать знакомую служительницу, которая с озабоченным видом урезонивала расшумевшихся детей, пытавшихся скрасить скуку взаимными тычками, толчками и пинками. Дети постарше фотографировали друг друга на фона саркофага, норовя облокотиться на этот древний дряхлый экспонат. Учительница с искаженным, застывшим в напряженной страдальческой гримасе, лицом выкликала одну фамилию за другой, призывая расходившихся детей к порядку. Ее мало слушали – остепенившись на миг, тут же продолжали возню за ее спиной.

Александра невольно вспомнила себя в возрасте лет десяти, свою нелюбовь к экскурсиям, на которые выводили класс, вечное стремление удрать или хотя бы вывести из себя сопровождающих лиц. «Как будто это был совсем другой человек, с другим характером, даже с другим сердцем. Меня волновали и трогали иные вещи, и было их на удивление мало, по сравнению с сегодняшним днем…»

Татьяны в залах не оказалось. Покружив по музею и убедившись, что подруги здесь нет, Александра, набравшись духу, свернула в служебный коридорчик и постучалась в дверь к заведующей. Она решила идти ва-банк. Предстояло узнать хотя бы что-нибудь или уехать вовсе ни с чем. Предостережения и страхи Павла волновали ее все меньше. «Я имею право действовать на свой страх и риск при сложившихся обстоятельствах!»

Заведующая сидела за рабочим столом, перебирая бумаги. Вид у нее был утомленный. Увидев Александру, она кивнула на дверь:

– Видите, какой у нас сегодня сумасшедший дом! Ваша подружка не выдержала, сбежала на воздух. Я бы тоже с удовольствием сбежала, летний лагерь – это нечто. Дети становятся прямо бешеные, им ничего все равно не втолкуешь. Вот во время учебного года – другое дело. Не советую сегодня тут располагаться рисовать, могут затоптать…

– Да я, собственно, пришла кое о чем спросить… – натянуто улыбаясь, Александра присела, не дожидаясь приглашения. – Дело вот в чем… Вы помните, я говорила о своем знакомом, из Питера, который видел тут в марте какие-то очень интересные гобелены?

– Ну, ведь мы же с вами поняли, что он все перепутал? – заведующая подняла брови так, что они вышли за границы оправы очков. – Никаких интересных гобеленов у нас тут нет и не было. Если он имел в виду полесскую вышивку, национальные костюмы – другое дело… Вот тут, действительно, имеются удивительные образчики старинного ремесла.

– Нет, нет… – Александра сжала похолодевшие от волнения руки. Сердце колотилось так, что говорить она могла с трудом. – Речь не о костюмах, речь шла о двух гобеленах. Я перезвонила ему. Он абсолютно уверен, что видел в вашем музее два старинных гобелена, на которых были изображены единороги.

Слово было произнесено. Художница сидела неподвижно, ожидая грозы, но та приближалась лишь извне – за маленьким зарешеченным окошком, прорезанным в двухметровой стене старого иезуитского колледжа, рокотал приближающийся гром. На улице быстро темнело. «Сейчас хлынет!» – пронеслось в голове у женщины. Нелепые мысли о забытом, как всегда, зонтике, как ни странно, помогали ей выдержать повисшее в воздухе напряжение, сродни статическому электричеству.

Заведующая медленно сняла очки, положила их на папку с бумагами. Помассировала указательными пальцами лоб, слегка надавила на закрытые веки, затем широко открыла глаза и посмотрела на гостью, снисходительно и устало.

– Он путает, ваш приятель, мы же с вами это поняли. В нашем музее никогда не было таких единиц хранения. Может, он был в Париже, в музее Клюни? Вот там, действительно, есть серия гобеленов с единорогами. Но нам до Клюни как до луны.

– Я понимаю вашу иронию… – тихо ответила Александра, стараясь держаться со всей доступной ей кротостью. – Но он видел гобелены именно здесь. Я уточнила.

– Здесь? – Теперь заведующая отнюдь не пыталась иронизировать, ее взгляд и голос сделались серьезны. – Они видел их здесь, в марте? И ему их показала наша сотрудница?

– Ее звали Наталья.

– Да, Зворунская… – Заведующая встала и прошлась по кабинету: два шага в одну сторону, два – в другую. Размеры крохотного помещения, заставленного шкафами с ящиками для каталогов, не позволяли сделать еще хотя бы полшага. – Зворунскую я долго буду помнить. До чего своевольная была девица…

Остановившись у окошка, женщина с минуту молчала, склонив голову, словно прислушиваясь к приближающемуся грому. Александра ждала. Ее не оставляло чувство, что заведующая чего-то недоговаривает. «Боится… Она хочет говорить и боится! Не доверяет мне!»

– К Зворунской у меня в общем не было нареканий… – медленно, словно спотыкаясь о каждое слово, продолжала заведующая, по-прежнему глядя не на собеседницу, а в окно, обращаясь к переплету решетки. – Она была вполне пригодна для своей должности. Дерзкая, правда… Тихая-тихая, а потом вдруг такое скажет, что не знаешь, как отвечать. Ну, это у нее деревенское. Деревенские все такие, культурный налет у них тоненький, гонора много, самолюбие больное… Работала добросовестно. Потому я в отпуск и пошла в марте, обрадовалась, что наконец могу кому-то на три недели передоверить музей. У нас ведь с сотрудниками совсем не густо. А она вот что выкинула… Пустила снимать в хранилище постороннего человека, да еще какая-то темная история с гобеленами… Нет у нас никаких гобеленов, поверьте мне!

Теперь она прямо взглянула на Александру.

– Нет и никогда не было!

– Как же он мог видеть в запасниках то, чего там не было? – сдавленно спросила Александра.

– Он утверждает, что видел их в запасниках?

– Да! – твердо ответила художница.

– Ну, одно из двух: или он путает, или Наталья устроила какую-то аферу с этими гобеленами, якобы из нашего музея. Не рискну даже предполагать, какую и зачем. Остается только радоваться, что мы от нее избавились!

Александра молчала. Она чувствовала, что будет продолжение, и не ошиблась: покусав губы, не дождавшись от нее ответа, заведующая нерешительно произнесла:

– У меня ужасное подозрение. Она… не предлагала купить эти гобелены вашему знакомому?

– Я ничего не знаю об этом, – сдержанно ответила художница.

– Вот как… – проговорила заведующая. – Видите ли, если ваш знакомый ничего не напутал, и Зворунская показала ему в нашем хранилище какие-то посторонние вещи, то с какой целью, спрашивается? У меня только одно предположение: она могла выдать какую-то дрянь за музейную редкость, с целью наживы! Повторяю: у нас нет и никогда не было никаких гобеленов, вышитых ковров и прочего, если не считать вышитые народные костюмы!