Мария Семенова - Преступление без срока давности Страница 25

Не так уж много радостей в Александровском: бильярд с самим собой, уморительные, до коликов, рассказы Аверченки да любезное сердцу занятие фотографией. Правда, изредка можно выбраться в офицерское собрание и там под звуки горнов осушить чарку-другую: «Ура Литовскому полку! Ура, гвардейцы-молодцы!» И почему, спрашивается, наутро благородный янтарь коньяка оборачивается мутью в глазах и звенящей пустотой в голове? Царь потер тронутые сединой виски и, постучав о портсигар папиросой, шумно закурил; однако сквозь бутылочное дно смотреть на будущее куда приятнее. Тем более что, если верить пророчествам, хорошего оно не предвещает.

Еще его прапрадеду, Павлу Петровичу, монах-прозорливец Авель сделал предсказание о судьбах державы Российской, кое вложено было в конверт с пожеланием: «Вскрыть потомку нашему в день столетний моей кончины».

«Не надо было читать его. — Царь снова ощутил, как затрепетало от страха сердце. Он жадно проглотил табачный дым. — Упаси Господи знать свою судьбу наперед». Особенно если проклята она, а сомневаться в том не приходится.

На празднествах в Сарове обнаружилось запечатанное хлебным мякишем послание от Вещего Серафима с надписью на конверте: «Последнему царю». В нем повторялись слова Авелевы: «Идет последнее царствование, государь и наследник обречены на смерть». А как не внять предначертанию? Богоугодный Серафим был прозорлив настолько, что после его смерти нашли нераспечатанные письма, а рядом писанные его рукой ответы на них.

«Господи, сына пожалей, и так рожден на муки. — По спине царя вдруг пробежал озноб, и, зачем-то оглянувшись, он принялся креститься в темноте. — Помоги, Господи! Враги одни кругом, смута зачинается, ждать помощи неоткуда».

За окном пророкотал далекий гром. Неожиданно стало так страшно, что пришлось включить электричество.

«Один друг верный остался — старец Григорий. Так и говорит: „Папа и мама, пока я с вами, ничего плохого не случится“. А куда, интересно, надевались французы — мэтр Филипп с доктором Папюсом? Только и остался от них на память изумруд с диковинными знаками, способный, по поверью, изменять судьбу. Непохоже что-то, а старец Григорий, посмотрев на камень, троекратно перекрестился и подался прочь: „Не совладать, бездна в нем“».

Гром прогрохотал уже неподалеку, на полнеба полыхнула молния, занудная морось превратилась в ливень — гроза пришла.

«Господи, что делать-то, вразуми». Царь вытащил сложенную вчетверо телеграмму от Распутина и, развернув дрожащими пальцами, в десятый уже, наверное, раз прочел: «Пусть папа не затевает войны. С войной придет конец и вам самим, положат всех до одного человека», — потом вдруг усмехнулся и порвал ее: он устал ждать свое будущее и смело шагнул ему навстречу.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Я за то люблю Ивана, что головушка кудрява,

Головушка кудрява, а бородушка кучерява.

— Агнесса, салют, это Фердинанд. Чем дышишь?

— Привет, пропащий! На хате дохну — красная гвоздика у меня.

— Слушай, есть непыльный вариант. Делов на вечер, плата по таксе.

— Для тебя, дорогой, что хочешь, — больным нутром чую, что не обидишь бедную девушку…

«Какой ты был, такой ты и остался», — поется в песне.

Семен Натанович Бриль понюхал реанимированную «Зубровкой» бутылку с коньяком и вынес ее из подсобки — включиться в рабочий процесс. Господи, сколько же за свою жизнь он всего недодал, недовесил, откроил! Ах, азохен вей, один Бог знает! Пока строили социализм, бодяжил сметану кефиром, шампанское — минералкой, зернистую — нарзаном. Во времена застоя на месте тоже не стоял: работал на весах с огоньком — иногда «на педали», изредка с присобаченным к чашке магнитом, а в основном со стограммовой «зарядкой».

Все было в жизни — и этикетки переклеивал на бутылках, и содержимое их шприцем отсасывал, и вонючую колбасу протирал подсолнечным маслом. Ну а не доливать пиво сам Бог велел, главное, в целях безопасности вывесить транспарант: «Граждане, дожидайтесь отстоя пены». Будьте уверены, не станут.

Семен Натанович оскалился и неожиданно вспомнил себя молодым и полным сил кретином, торгующим бананами по рубль девяносто неподалеку от Варшавского вокзала. Лето, жара и очередь вдоль Обводного канала на полкилометра. А у него гиря килограммовая весом в девятьсот граммов и в кучерявой бестолковке одно горячее желание — набомбить на вожделенную «шестерку». Народ волнуется, напирает, — а ну как заокеанский фрукт закончится перед носом? — и в это время заявляются два мордоворота из ОБХСС — будьте любезны, контрольная закупка. И первым делом за гирю хватаются: знают, сволочи, что за облегченку можно сразу срок навесить. «Пожалуйста», — отреагировал тогда лоточник Бриль и, как герой-панфиловец, — откуда только силы взялись? — швырнул девятисотграммовую гранату в мутные воды канала.

— Что ж ты творишь, паразит? — Переживая утрату гири, чекисты жутко расстроились, а молодой Семен Натанович, проникновенно глянув им в глаза, признался:

— Стало страшно, вот руки и затряслись.

С тех пор он перестал работать с облегченкой, предпочитая иметь дела с магнитом, а «Жигули» все ж таки купил, уже тогда юношей был целеустремленным. Да, годы, годы, — теперь Семен Натанович катался на годовалом «сто восьмидесятом», и не потому, что не мог себе позволить «шестисотый», а просто для чего старому бедному еврею машина такого класса? Ну, положим, совсем еще не старому и не такому уж бедному. Скорее умному, но не уехавшему.

— Чашки закончились. — Семен Натанович покосился на посудомойщицу Нинку, и та, презрительно наморщив толстый, раздвоенный на конце шнобель, отправилась собирать грязную посуду, будто по доброте душевной одолжение великое сделала. Да, послал Бог помощницу! Сменщик Игорек тоже плачется — и его мойщица ни к черту не годится, да только попробуй-ка тронь этих шалав… Их ведь две сестры-близняшки, Нинка и Розка, обе тощие, мордастые, и ни одна работать не желает. Знают прекрасно, оторвы, что никто ничего им сделать не посмеет. А директор так прямо и сказал:

«Ты, Семен, хвост не поднимай и язык свой в жопу засунь. Этих двух задрыг мне крыша трудоустроила, так что трудись себе тихо, без хипежа. И напарника своего озадачь, чтобы не дергался»…

«А не послать ли мне это все к едрене маме? — Семен Натанович лично загрузил стаканы в посудомоечную машину и принялся вытаскивать из морозильника лед. — Один хрен, тяги нет никакой». Здесь он, конечно, кривил душой, потому как на кусок хлеба, иногда даже с маслом, хватало, хотя действительно в основной своей массе народ на дискотеке пил слабовато. Не привлекали его ни «Кровавый петтинг», ни «Дамская неожиданность», ни «Грезы девственницы». Даже такой шедевр, как «Сперма старого пожарника», особым успехом не пользовался. Да на кой хрен он нужен, этот зеленый змий, если все уже пообщались с «фенечкой»?

— Томатного соку, пожалуйста, и соленого миндаля. На табурет у стойки забрался длинноволосый бородач, и, неодобрительно прищурившись — не сопляк уже, а вон какие патлы распустил, — Семен Натанович приступил к действию.

Дробно упали в стакан бесчисленные крупные градины, сверху их накрыло красной разбодяженной волной, и, вытряхнув миндаль на блюдце так, что треть его осталась в пакете, бармен загадочно улыбнулся:

— Прошу вас.

Верно говорят, что первое впечатление обманчиво. Несмотря на неприглядную внешность, длинноволосый показал себя клиентом денежным и во всех отношениях приятным. Улыбнувшись, он отказался от предложенной сдачи, отважно пригубил томатно-водяную суспензию и замотал в такт музыке рыжей патлатой головой:

— Лап-тап-тап-дубэдай.

Некоторое время он продолжал наслаждаться жизнью, затем, что-то вспомнив, общение с прекрасным прервал и вытащил из кармана сотовый телефон.

— Смотри-ка, аккумулятор сдох. — В самом деле, жалобно просигналив, труба функционировать не пожелала, и бородач улыбнулся бармену: — Простите, уважаемый, от вас нельзя ли позвонить?

При этом грязно-зеленая бумаженция перекочевала из его руки в натренированную длань Семена Натановича, и тот возражать не стал:

— Пожалуйста! — Перекинул телефон на стойку и, тактично отвернувшись, принялся колоть лед — меньше знаешь, крепче спишь.

— Спасибо. — Бородач, путаясь, стал набирать номер, а его пальцы неуловимо быстро привнесли в конструкцию телефона кое-какие дополнения, совершенно незаметные постороннему глазу и на языке специалистов называемые микрорадиозакладкой. — Видимо, не судьба, занято.

Так и не дозвонившись, он кивнул бармену, поставил стакан с побледневшим пойлом на стойку и исчез в грохочущих музоном недрах заведения — больше Семен Натанович его не видел.

Бар между тем стал потихоньку заполняться клиентурой — взмыленной, изнемогающей от жажды, и появление плотной, с роскошными формами блондинки осталось незамеченным.