Мария Семенова - Преступление без срока давности Страница 26

Девица была ядреной, на зоне таких называют шкапистыми, и казалось, что если в голом виде красотку уложить на левый бок, то можно смело писать с нее рубенсовскую «Данаю». Отлично осознавая мощь своего очарования, она была одета в резиновые джинсы и, спросив вишневого сока с водкой, устроилась за свободным столиком у стойки — этакой загадочной скифской прелестницей с бюстом шестого размера.

«Сильна бабища, такую хрен раскочегаришь». Семен Натанович любил миниатюрных женщин, а потому, смерив блондинку равнодушным взглядом, повернулся к трезвонившей по телефону Нинке:

— Стаканов нет. — И про себя добавил: «У, сука драная!» В это же время бородатый любитель томатного сока пребывал в самом тихом уголке заведения — сортире и мастерски делал вид, что наслаждается ментоловым «Салемом». Сам черт не признал бы в нем Снегирева, недаром ведь адепты «синоби-дзюцу», то бишь воины ниндзя, считали, что высшее искусство — это оставаться неузнанным. Если тебя принимают за другого, значит, наполовину ты уже победил. Внезапно Снегирев услышал, как ожил наушник, и, просчитав по количеству щелчков набранный телефонный номер, поморщился от гнусавого женского голоса:

— Алло, девушка, примите сообщение для абонента двести сорок восемь: «Миша, тебя ждет большой сюрприз». Да, да, девушка, сюрприз. Все, передавай.

«Значит, Миша». Снегирев выбросил опостылевшую сигарету в унитаз и неспешно двинулся на улицу — больше здесь делать было нечего. У самого выхода он увернулся от фэйс-контроля, попытавшегося заклеймить его ладонь — «спасибо, ребята, я с концами», — и не спеша отправился на пятачок парковки, где мокла под мартовской непогодой «мышастая». В машине было куда как лучше, чем на дискотеке. Не воняло марихуаной и нежным девичьим потом, никакой суеты и режущей глаз светотехнической «ботвы», а вместо бьющего по мозгам рэпа негромко пел достойный уважения Высоцкий. Однако дослушать балладу «про то, как поэт женщин не бил до семнадцати лет» Снегиреву не удалось. В тишине ночного города еще издали послышался рев двигателя, сверкнули мощные убирающиеся фары, и совсем неподалеку от «Нивы» запарковалось сверкающее буржуазное чудо — то ли «ламборджини», то ли «бугатти», — не по-нашему приземистое, чертовски быстроходное и жутко дорогое.

«Не бережет ночной покой граждан, гад». Снегирев внимательно посмотрел на выбравшееся из иномарки человекообразное средних лет и поморщился — лицо прибывшего симпатии не вызывало. Более того, все худшие пороки человечества были запечатлены на нем, явно подтверждая теорию господина Ломброзо о том, что криминальные наклонности легко читаемы органолептически.

Гражданин из иномарки между тем поставил автомонстра на сигнализацию и, обильно сплюнув зеленым, двинулся по направлению к дискотеке, причем поспешность его действий вызывала удивление. Как сильно сперма должна давить на уши, чтобы вот так, в два часа ночи, скользить едва не на карачках по мокрому льду в обитель веселья! «Не иначе как это Мишаня спешит за своим большим сюрпризом». Снегирев с сожалением прервал Высоцкого и, захватив собранный заранее пакет, выбрался из «мышастой».

Ночь выдалась странной: в чернильном небе висел молочно-белый блин луны, в то же время сверху валился сильный, плавно перетекающий в ливень снег, и слова о том, что «у природы нет плохой погоды», казались бредом пьяного в дугу метеоролога.

«Ага, „феррари“. — Снегирев присел у заднего бампера и, ласково погладив сверкающее лаком крыло, сразу же вспомнил хулигана Пантрика: — Блестит, как у кота яйца».

Зловеще улыбнувшись, он извлек из пакета две огромные картофелины и, плотно засунув их в трубы глушителей, намертво прилепил к днищу что-то похожее на спичечный коробок. Конечно, было бы весьма полезно проехаться за иномаркой следом и выяснить, куда это Миша потащит свой большой сюрприз, но ночью, на пустынных улицах, проще простого засветиться и погубить дело на корню.

«Мы пойдем другим путем». Мысленно процитировав классика, Снегирев забрался в «мышастую» и, проверив сигнал с установленного на «феррари» маяка, по новой заслушал Высоцкого: «…налево-направо моя улыбалась шалава».

Когда Владимир Семенович уже пел про Нинку, которая «хрипит, к тому же грязная, и глаз подбит, и ноги разные», показался человекообразный Миша на пару с высокой плотной блондинкой, в которой без труда угадывалась проститутка Заболоцкая.

«Господи, чем же ее так? Не иначе как замешенным на наркоте афродизиаком. — Снегирев покачал головой и, сразу расхотев песен, выключил магнитофон. — Вот она, женская сущность в действии». Действительно, Людмила Ивановна вела себя чересчур уж естественно: будучи совершенно невменяемой, она крепко прижималась к спутнику всеми своими формами, буквально висла у него на шее и, улыбаясь призывно, чуть ли не снимала штаны на ходу.

Наконец ее погрузили в иномарку, страхолюдный Миша с заблестевшими глазами уселся рядом, только вот красавица «феррари» компании не поддержала и заводиться не пожелала категорически. Человекообразный — он и есть человекообразный: крутил стартер, пока не сдох аккумулятор, потом в промозглом холоде салона названивал кому-то по трубе и, выскочив наконец из накрывшегося копытами автомонстра, отправился на перекресток ловить машину.

— Эй, лапа, здесь сиди, сейчас поедешь.

«Вопрос, в какую только сторону». Снегирев вначале вытащил картофель из глушителя, потом Заболоцкую из салона и, определив Людмилу Ивановну в «мышастую», а клубни — в сугроб, подальше, плавно тронул «Ниву» с места. Проезжая перекресток, он увидел человекообразного — тот бешено голосовал, семафоря зажатой в волосатой лапе стотысячной бумажкой, однако без особого успеха.

— Трахни меня, ну я тебя очень прошу, трахни. — Тем временем афродизиак настойчиво стучал Заболоцкой в серое вещество гипоталамуса и понуждал ее вести себя решительно и бесстыдно. — Давай на заднем сиденье, а хочешь — на капоте.

Наконец, уже на полпути, когда она умудрилась стянуть с себя джинсы, терпение Снегирева иссякло, и он легонько ткнул пассажирку в шею:

— Спи, моя радость, усни.

Заболоцкая мгновенно откинулась на спинку кресла. Взлохмаченная голова ее свесилась на грудь, нижняя челюсть отвисла, и глаза Людмилы Ивановны закрылись. Причем сразу выяснилось, что во сне она храпит.

«Слава Богу, угомонилась». Сделав музыку погромче, а воздух в салоне потеплее, Снегирев притопил педаль газа, и, окруженная облаком брызг, «Нива» полетела по пустынным питерским улицам. Ехать по ночному городу было легко и приятно. Близился час собаки, время, когда сильнее всего хочется спать, и, по возможности приняв горизонтальную позицию, менты исподтишка общались с Морфеем. Оранжево моргали дремлющие светофоры, светились голубые ночники на станциях метро, и, без труда одолевая стихию, «Нива» миновала впавший в спячку парк Победы, свернула на оцепеневший Ленинский и скоро запарковалась у хрущобы, где проживала Заболоцкая.

— Эй, подъем, труба зовет. — Снегирев снял фальшивую мохнорылость со своей физиономии и потер пассажирке уши. — Просыпайся, Агнесса, приехали.

— Блевану сейчас, блин. — Та с трудом продрала заплывшие глаза, долго терла их кулаками и, почувствовав наконец, что сидит без штанов, недоуменно уставилась на Снегирева: — Фердинанд, ты? Ну как я тебе баба-то, ничего?

Все ее крупное тело внезапно задрожало, зубы выбили чечетку. Она распахнула дверцу и принялась давиться судорожными спазмами рвоты.

— Ну, бля, и отходняк. — Наконец ей полегчало, и, обтерев лицо рукой, она, ничуть не стесняясь, стала натягивать джинсы. — Ни хрена не помню. Башка как говном набита — полный мрак.

— Агнесса, ты сама по лестнице поднимешься?

Снегиреву вдруг бешено захотелось взять Мишу из «феррари» за кадык и, пристально глядя ему в выцветшие зенки, медленно замкнуть кольцо своих пальцев — большого и указательного.

— Вот зарплата и стольник за вредность. — Он протянул Заболоцкой пять бумажек с папой Франклином, однако та баксы не взяла.

— Не Агнесса я, меня Людкой зовут. А бабки с тебя брать не стану, потому что не козлина рогатый. Уж я-то знаю, вон сколько их через себя пропустила.

— Хорошо, что ты не мясорубка. — Миндальничать Снегирев не собирался и, запихнув доллары пассажирке в прорезь бюста, выпер ее из машины вон. — Приятно было, до свидания, Людмила батьковна.

— Ну это ты врешь, не увидимся больше. — Заболоцкая глянула ему в зрачки и еще долго, невзирая на резкий, пронизывающий ветер, смотрела вслед «Ниве», пока габаритные огни не исчезли в ночном мраке. По ее щекам то ли катились слезы, то ли это таяли падавшие с неба снежинки, — кто знает?..

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Битие определяет сознание.

Дом был типичный старопитерский — насупленный, мрачный какой-то, — видимо, из бывших доходных.