Фридрих Незнанский - Выбор оружия Страница 25

– Но он же просто позвонил. Если бы приехал, я, конечно, послала бы его за разрешением. А так – человек спросил, я ответила.

– Поехали к Ганшину! – решительно объявил Щукин.

Как и по всей России, где словно бы по какой-то дурной традиции под суды отводились самые задрипанные, десятками лет не ремонтировавшиеся здания, норильский городской суд располагался в облезлом, старой постройки трехэтажном доме с обшарпанными коридорами, скрипучими половицами и с соединенными по несколько штук деревянными креслами у дверей, списанными, скорее всего, из какого-то кинотеатра. Лишь в клетушке-приемной и кабинете председателя были явно недавно поклеены светлые обои и побелены потолки.

Ганшину было под шестьдесят, он словно бы высох за долгие годы служения заполярной Фемиде, но взгляд под стеклами очков в тонкой золоченой оправе был живой, острый, а худое лицо выражало доброжелательность.

Щукин представил гостя судье так же, как ему самому представился Турецкий:

– Обозреватель газеты «Новая Россия».

И это соответствовало действительности: перед отъездом Турецкий получил в редакции командировку. Ответственный секретарь сначала охнул, прикинув, в какую копейку влетит это редакции, но Турецкий успокоил его – командировка нужна, чтобы без проволочек получить пропуск для въезда в пограничную зону, а билеты и суточные оплатит другая организация. Ответственный секретарь не стал расспрашивать, какая именно, а Турецкий не стал вдаваться в подробности.

– «Новая Россия»? – произнес Ганшин. – Выписываю. Дельная газета. Но что-то не помню там Турецкого.

– Мой псевдоним – Александров.

– Этого знаю. Читал. Вы юрист?

– Да.

– Чувствуется.

– Станислав Петрович, тут такое дело, – начал объяснять Щукин. – Во время следствия из наших архивов изъяли отчеты Никитина о его работе на Имангде. Помните это дело? Еще статья в «Заполярке» была – «Под маской борцов за правду»?

– Еще бы не помнить.

– Так вот, изъять изъяли, а назад не вернули.

– Не может такого быть. Сейчас проверим.

Он вызвал секретаршу и попросил принести из архива дело Миронова.

– Почему Миронова? – не понял Турецкий.

Ганшин объяснил:

– Там были объединены в одно производство три дела: Миронова, Никитина и еще одного, не помню фамилию. Шли по одной статье – семидесятой за антисоветскую агитацию и пропаганду. В то время ситуация в Норильске была очень сложная. Талнахские рудники начали давать сырье, заводы не были к нему готовы. Начался, как это водится, аврал, штурмовщина, а с ней, как всегда, черные субботы, аварии, производственный травматизм. Рабочие взбунтовались. До забастовок тогда, конечно, не доходило. Администрация начала увольнять крикунов. Те – в суд. На судей очень сильно давили – горком, все начальство. Суды отказывали в восстановлении на работе. Пошли кассационные жалобы. Тут и возникли такие, как Миронов. Подпольная адвокатура. Кодекс они знали. Стали писать жалобы другим. И приходилось восстанавливать людей на работе. Как выражались наши власть имущие, это «усугубляло обстановку». Поступила директива: посадить. Дело было состряпано в местном КГБ. Когда я ознакомился со следственными материалами, понял, что никакой антисоветской агитации и пропаганды там и близко нет. В лучшем случае – статья сто тридцатая, клевета: распространение заведомо ложных позорящих другое лицо измышлений. А еще верней – статья седьмая Гражданского кодекса – защита чести и достоинства.

– На основании чего готовилось дело? – спросил Турецкий.

– Обвинительный материал состоял из жалоб в ЦК, Брежневу. Миронов даже в ООН писал: варвары двадцатого века, истребители собственного народа. Никитин – тот был сдержанней: преступники.

– Преступники? Почему?

– Он считал, что деньги нужно вкладывать в Имангду, а не в строительство талнахских рудников. А туда шли десятки, если не сотни миллионов рублей. Тех, старых, полновесных. Он называл это преступлением.

– И чем все кончилось?

– Я предложил переквалифицировать это в дело частного обвинения. А для этого истцами в суде должны были выступать «оскорбленные». Главными: первый секретарь горкома партии и генеральный директор комбината. Они, естественно, отказались.

– Почему?

Ганшин усмехнулся.

– Кому же охота, чтобы их имена полоскали в открытом судебном процессе? А полоскать было за что. Если насчет Имангды – это еще был вопрос, но вот обстановка в цехах комбината никакого вопроса не вызывала. Все прекрасно знали, что там происходит.

– И дело было прекращено? – спросил Турецкий.

– Нет истцов – нет дела.

– Вы знали, чем это вам грозит?

– Мне объяснили.

– И все-таки пошли на это?

– Видите ли, Александр Борисович… Вы, наверное, знаете историю этого города?

– В общих чертах.

– Этого достаточно, чтобы понять меня. Мне как-то не улыбалось войти в новейшую историю Норильска в качестве прокурора, на совести которого будет первый политический процесс в одной из столиц бывшего ГУЛАГа.

– Но при других прокурорах такие процессы были?

– Ни одного.

– Точно, ни одного, – подтвердил Щукин.

– Сыграл роль созданный вами прецедент?

– Может быть… В какой-то мере… Не знаю.

Коротко постучав, вошла заведующая архивом – пожилая женщина с седыми волосами, в квадратных очках с сильными стеклами – положила перед Ганшиным папку с уголовным делом. Председатель суда раскрыл папку, бегло пролистал страницы. Брови его удивленно поднялись.

– А где же приложение? В описи сказано: «см. приложение двенадцатое». А здесь – одиннадцатое и сразу тринадцатое". Двенадцатого нет.

– Как нет? – поразилась архивистка. – Вчера было, я проверяла. Когда выдавала на просмотр…

– Кому?

– Приходил один человек. Из Москвы, ФСБ.

– Кто?

– Его фамилия Погодин.

– Из ФСБ или из Минцветмета? – спросил Турецкий.

– Из ФСБ. Я попросила показать документы. Он показал. Удостоверение. И там стояло: ФСБ, полковник Погодин. Алексей Сергеевич. Я записала в регистрационной книге.

– Почему вы дали дело без моего разрешения?

– Но, Станислав Петрович… Вы были заняты на процессе. И дело без грифа «секретно». В принципе любой гражданин вправе с ним ознакомиться. К тому же – из ФСБ…

– Он брал его с собой? – вновь вступил в разговор Турецкий.

– Нет, отдать я не могла. Читал в комнате при архиве, часа полтора сидел. Потом вернул, сказал спасибо и ушел. Я поставила папку на место.

– И не проверили, все ли документы в сохранности?

– Но… Нет, не проверила. Я и подумать не могла… Кому они нужны? Больше двадцати лет бумагам.

– Выходит, кое-кому нужны, – заметил Ганшин.

– Опишите этого человека, – попросил Турецкий.

– Ну, лет сорока пяти… довольно высокий, не толстый. В длинной черной кожаной куртке, в шляпе, хороший темно-синий костюм, галстук… Черные волосы. Небольшие черные усики.

– Седой?

– Нет.

– Загорелый?

– Пожалуй, нет. Немного смуглый…

– Он не сказал, где остановился?

– Сказал: в гостинице «Норильск».

– Вы специально спрашивали?

– Нет, само собой получилось, в разговоре…

Ганшин набрал номер.

– Гостиница? Посмотрите, остановился у вас приезжий из Москвы – Погодин Алексей Сергеевич? Я подожду… В каком? Так. Когда? Спасибо. – Он положил трубку. – Останавливался. Командировочное удостоверение выдано Министерством цветной металлургии. Улетел вчера вечерним рейсом.

– Что же делать, Станислав Петрович? – растерянно спросила заведующая архивом.

– Напишите подробную объяснительную.

Архивистка вышла.

Председатель суда обернулся к Турецкому:

– Что все это может значить?

– Вы у меня это спрашиваете? – удивился Турецкий.

– Тогда я по-другому поставлю вопрос: почему вас заинтересовало это дело?

Турецкий показал ему вырезку из «Экономического вестника». Ганшин прочитал и передал начальнику экспедиции. Щукин тоже прочитал и вернул Турецкому. Спросил:

– Кто этот анонимный иностранный инвестор?

Турецкий ответил:

– Никитин…

«Полковник Погодин. Из ФСБ… Гарри К. Никитин. „Настоящий полковник“… И я тоже некоторым образом полковник… Не слишком ли много полковников?»

Щукин вызвался проводить Турецкого к бывшему начальнику норильской экспедиции Владимиру Семеновичу Смирнову, но Турецкий мягко отказался: он чувствовал, что со Смирновым лучше поговорить с глазу на глаз.

И не ошибся.

Едва Турецкий оказался в небольшой, увешанной, как и все дома в Норильске, аспарагусами и дельфиниумами прихожей и потянулся показать хозяину редакционное удостоверение, как тот остановил его движение вялой бледной руки:

– Не надо. Я знаю, кто вы. Мне звонил из Москвы Борух Соломонович Никольский. Мы с ним давние друзья. Но может быть, вы сейчас выступаете в роли журналиста, а не следователя?