Александр Овчаренко - Три заповеди Люцифера Страница 26

— Если господин студент скучает, я могу его развлечь! Мои услуги стоят недорого, — пьяным голосом произнесла она, и тут я осознал, что за моим столом сидит и предлагает себя проститутка. Теперь я могу сознаться, что всегда испытывал болезненный интерес к женщинам, которые за деньги продают свою любовь. Наивный саратовский юноша: я был воспитан на французских романах, и отношение к женщинам у меня было возвышенное. Я рос барчуком, и изнанка жизни была мне неведома. Всё оказалось до смешного обыденным: любовью торговали так же, как батюшка торговал бычками. Жажда испытать неведомое захлестнула меня, и я, сунув проститутке в руку гривенник, велел нанять извозчика. Девица с явным сожалением посмотрела на полупустой штоф, и, вздохнув, вышла из-за стола. Я допил остатки вина, и, расплатившись по счёту, вышел на улицу. Вечер был промозглым, с мелким моросящим дождём, сквозь пелену которого проглядывали жёлтые пятна газовых фонарей.

Через пять лет, сразу после окончания университетского курса, будучи корабельным лекарем, я по воле случая и по повелению моего Тёмного Господина попал в Лондон. Когда в последнюю летнюю ночь в тёмном переулке на Бакс Роуд мне встретилась Мэри Энн, так же шёл мелкий дождь, и так же мутными жёлтыми пятнами обозначали себя в тумане фонари.

Но всему этому суждено было сбыться через пять долгих лет, а в тот памятный вечер, наивный и пьяный, я смело полез в коляску с поднятым от дождя верхом, где ждала меня моя первая в жизни женщина, имя которой мне так и не суждено было узнать.

Девушка назвала извозчику адрес, и коляска легко побежала по неровной булыжной мостовой. Во время поездки я заснул на костлявом плече незнакомки.

Через какое-то время барышня немилосердно растолкала меня и, подхватив под руку, потащила в подворотню. Это был один из знаменитых петербуржских «колодцев», где живут скупщики краденого, сутенёры и их подопечные девушки, и где так удобно грабить запоздалых прохожих. По чёрной лестнице мы поднялись на четвёртый этаж, под самую крышу. Девушка торопливо зажгла лампу и повернулась ко мне лицом.

— Деньги, господин студент, пожалуйте вперёд, — произнесла она скороговоркой и уставилась бесстыжим взглядом прямо мне в глаза.

Я заплатил ей рубль, и, вероятно, сильно переплатил, так как девушка сразу утратила ершистость и стала необычайно ласковой и покорной. Дождь монотонно стучал по крыше, а я стоял посреди маленькой комнатки, и не знал, как следует вести себя дальше.

— Если Вы хотите, можете остаться у меня до утра. — сообщила девушка, без всякого стеснения избавляясь от одежд.

Несмотря на то, что я был пьян, раздеваться перед незнакомой женщиной было неловко, и я попросил погасить лампу.

— Какой Вы, право, интересный! — засмеялась девушка и задула огонь. — Сразу видно, что Вы в любовных делах ещё неопытны. Опытные господа сами меня раздевают и некоторые из них изволят заниматься любовью при свете, но Вы, господин студент, не тушуйтесь! Я всё сделаю, как Вы прикажете.

Путаясь в одеждах, я торопливо разделся в темноте, и, затаив дыхание, лёг на кровать. Девица тут же обвила меня руками, и я прижался к её худенькому, но горячему телу. Её губы в темноте отыскали мои губы, и я впервые в жизни ощутил вкус поцелуя. Страстное желание охватило меня, и всё дальнейшее происходило со мной, как во сне.

Когда я удовлетворил страсть и посмотрел в лицо своей подруги, то почему-то ощутил, как на смену возбуждению приходит стыд. Было во всём этом что-то нехорошее и даже скотское. Я уже упоминал о том, что мой батюшка был известный на всю Саратовскую губернию скотопромышленник, который был знаменит тем, что увлекался выведением новых пород крупного рогатого скота. Поэтому я неоднократно видел, как два мужика удерживали выбранную отцом тёлочку, а пастух Степан подводил к ней сзади племенного бычка. Бычок сноровисто наскакивал на тёлочку и делал своё нехитрое дело. Корова при этом недовольно мычала, но покорно всё сносила.

В тот дождливый вечер, лёжа в постели у проститутки, я сам себе показался туполобым бычком, а лежавшая подо мной женщина по-коровьи терпеливо сносила мои неумелые любовные потуги, бездумно уставившись взглядом в потолок. Когда я устало соскользнул с женского тела, проститутка, не стесняясь, испустила вздох облегчения и провела рукой по низу живота. Я смотрел на её поджарое, как у молодой кобылки, тело, и чувствовал, как во рту появляется знакомый металлический привкус.

Тем временем девушка соскочила с постели, на цыпочках подбежала к столу и схватила кувшин с водой. Не стесняясь наготы, расставив ноги и запрокинув голову, она стала жадно пить прямо из кувшина. Я видел, как капелька воды скатилась из уголка её порочного рта на худенькую шею, и почувствовал, что меня обманули. Да, да, обманули! Вместо молочной капельки на шее моей любимой Вареньки, мне подсунули каплю затхлой воды на куриной шее худосочной проститутки. Это было кощунством.

Я схватил проститутку за руку и потянул к себе. Девушка, видимо, сочла мой жест как продолжение любовной игры и покорно легла в постель. Я лёг на неё сверху и в этот момент увидел её душу. Её порочная душа предстала предо мной в виде маленькой чёрной мошки. Такие мошки стайками слетаются на закисшее варенье, чтобы полакомиться, спариться с такими же беззаботными тварями, и, дав потомству жизнь, через сутки умереть. Ничтожней доли я не знал. Я ясно видел, что у этой развратницы нет будущего. Впереди были боль, страдания и темнота. Металлический привкус стал во рту ещё ощутимей, и я сомкнул руки на горле моей второй жертвы. Я видел, как в её глазах вспыхнул страх, как желание жить придало ей силы, и она забилась подо мной, безуспешно пытаясь освободиться от смертельных объятий.

Это был миг блаженства! Даже самая изысканная ласка женщины не сравнится с тем неповторимым ощущением сладострастья, когда в руках бьётся и затихает умирающая человеческая плоть. И чем дольше длится агония, тем сильней и ярче испытываемые мной чувства. Когда из горла моей второй жертвы вырвался предсмертный хрип, горячая волна ни с чем не сравнимого удовольствия накрыла и поглотила меня целиком.

Я заплатил за ночь, и мне было дозволено остаться до утра, чем я не преминул воспользоваться. До самой утренней зари я лежал обнажённый на холодеющем теле моей первой в жизни женщины и был несказанно счастлив. Запах её волос пьянил меня, и я никак не мог заставить себя оторваться от безжизненного тела. Мошка умерла, как и было предсказано судьбой.

Мой таинственный Тёмный Господин милостиво принял от меня жертвоприношение, и я вновь почувствовал себя счастливым и обновлённым.

Покидая комнатку, где я провёл незабываемую ночь, я положил покойнице на глаза два тяжёлых медных пятака.

— В расчёте! — произнёс я внезапно осипшим голосом, и в этот момент мне показалось, что веки у покойницы дрогнули, но тяжёлые монеты не позволили ей открыть глаза. Показалось. Из мира мёртвых обратной дороги нет!

Это постулат Вечности.

15 часов 05 мин. 28 сентября 20** года.

Посёлок Белая дача.

Ближнее Подмосковье

Дом был старый, но добротный: двухэтажный, из дубовых брёвен, обшитый потемневшим от времени и непогоды тёсом, и с большой застеклённой верандой.

Дачный участок вместе с только что отстроенным домом Василий Иванович получил сразу после Карибского кризиса. Первый секретарь, на радостях, что удалось избежать Третьей мировой войны, одним росчерком пера утвердил закрытое Постановление ЦК «О выделении земельных участков и строительстве комплекса государственных дач для ветеранов партии и членов правительства».

Дачи построили в рекордно короткий срок и обнесли высоким глухим забором. Видимо, закрытый дачный комплекс приравнивался по важности к военному стратегическому объекту, так как забор покрасили тёмно-зелёной масляной краской, а на въезде в посёлок поставили оборудованный телефоном и шлагбаумом милицейский пост. Это было первое послабление в отношении партийной элиты, которое не вызвало у Василия Ивановича внутреннего протеста. По сравнению с загородными домами нынешних членов правительства, дача Мостового была более чем скромной, можно сказать, пролетарской, но даже по истечению пятидесяти лет Василий Иванович продолжал испытывать к этому дому тёплые ностальгические чувства. Для него это был действительно дом, а не дача. В сознании старого партийца понятие «дача» продолжало ассоциироваться с элементами сладкой жизни, которая, по мнению Василия Ивановича, вела к буржуазному перерождению и была строго противопоказана государственным и партийным руководителям.

Весной и летом Мостовой жил именно в этом доме, а на зиму перебирался в московскую квартиру. На даче можно было жить и зимой, так как в подвале дома была оборудована небольшая газовая котельная, но зимой на Василия Ивановича наваливалась депрессия, и в доме среди заснеженного леса он чувствовал себя неуютно. Вся мебель в доме была старинная, тяжеловесная, изготовленная мастерами-краснодеревщиками вручную из дуба и красного дерева. И только на веранде, как и в прежние годы, неизменно находились лёгкие, почти ажурные, плетённые из лозы стол и четыре стула. Василий Иванович был приверженцем старых традиций и новомодных введений не терпел. Единственные исключения, которое он сделал, касались телевизора, телефона и холодильника. Все остальные вещи были из века прошедшего, отчего дача Мостового напоминала музейную экспозицию из раздела «Московский быт начала 20 века». Особой гордостью Василия Ивановича являлся большой оранжевый абажур, который он приобрёл на личные сбережения, сам привёз из Москвы и сам повесил в тогда ещё новой гостиной. По вечерам, когда зажигали люстру, от абажура исходил мягкий оранжевый свет, и в доме становилось по-настоящему уютно.