Григорий Славин - Чумовой рейс Страница 26

За то время, пока Колобок приходил в себя, Слава как следует оценил содержимое шкафа и изумленно присвистнул. Сгорая от любопытства, Антоныч снова взялся за шею жертвы, и они вместе направились к Славе. То, что хранил в себе шкаф, вызвало уважение. Не каждый день увидишь такие редкие вещи.

– Кто вам позволил совать нос в мои вещи! – взревел Колобок.

Психовать было из-за чего. Добрую половину трехметрового шкафа занимала вешалка с коллекцией от мсье де Сада. Кожаные маски, сбруи, плети, наручники, веревки – все это было развешано с аккуратностью, свойственной людям, любящим вещи за то, что они служат долго. Изредка, в минуты спонтанной тоски и находясь в поиске отдохновения, Колобок приглашал в свой дом одну, а то и двух пленниц Жидкова.

Растерянно глядя на шестихвостую плетку, которую стянул с перекладины, Слава махнул ею в воздухе и посмотрел на Антоныча. Колобок было рванулся в его сторону, но шею снова окутал жар, и он остановился.

– Вот ты мне говорил, Антоныч: «Он у нас быстро заговорит». А я вот сейчас реально понимаю, что пороть его, к примеру, совершенно не имеет смысла.

– Да, пороть бессмысленно. Поэтому пороть не будем.

И Колобок, почувствовав удар в живот, отлетел в угол и стал хватать воздух ртом.

– Кол-о-бок. Даже имя твое взывает к наказанию! А теперь мы слушаем о Жидкове, системе безопасности на этом корабле, планах судовладельца и его страхах. Обо всем, заморыш!..

Кира не могла прийти в себя. Словно пьяная, она вяло переставляла ноги и шла послушно, как больная на операцию. Гера придерживал ее за руку, Гриша, обняв за плечи, прижимал к себе. Заходить в четырехместную каюту, в которой они отошли от порта, было нельзя. Гера шел и думал, что если разобраться, то им вообще никуда заходить не след. Нужно отыскать место на лайнере, куда не проникает всевидящее око службы безопасности Жидкова.

– Гриша, нам нужно или в камбуз, или в грузовой отсек к чемоданам.

Идея плохая, но другой Гера не имел. Послушно кивнув, Гриша направил Киру вниз по лестнице. Грузовой отсек, полагал он, находится именно там.

Но не успели они спуститься и на десяток ступеней, как внизу раздался грохот и перила задрожали. Кира напряглась.

– Что это? – спросил Гера, вжимая голову плечи.

– Они здесь!.. – раздался голос снизу.

И в этот момент случилось неожиданное. Вырвавшись из рук мужа и, безусловно обезумев, Кира метнулась вверх по лестнице и оказалась у выхода на палубу в считаные мгновения.

– Кира?.. – успел прошептать Гриша.

Но было поздно. Дверь хлопнула, Кира исчезла.

– И что теперь делать?! – вскричал Гера.

А делать, значит, нужно было вот что: разворачиваться и бежать вслед за Кирой. Уже было видно, как по перилам нижних пролетов лестницы скользят чьи-то руки.

Гриша вырвался на холодный воздух и дико осмотрелся. Киры не было.

– Кира!..

– Уходим отсюда! – взревел Гера. – Они вот-вот появятся!

И они бросились по палубе вдоль фальшборта.

Глава 14

После прыжка в воду от пары кроссовок осталась лишь одна, правая. Сбив ее рукой с ноги, Кира побежала в ночь с такой скоростью, с какой не передвигалась никогда в жизни.

Будь проклят день минувший.

Она бежала, пока не задохнулась. В голове была путаница, она не понимала, где находится. Фонари горели везде одинаково ярко. И она бросилась туда, где свет был приглушен, – на корму.

Где же она?

Ежась от холода, Кира присела на какой-то выступ неподалеку от кормы. Через минуту, осмотревшись, она узнала место, где они с Жидковым, только-только взойдя на судно, пили шампанское. Вот здесь они стояли, и отсюда был виден весь корабль. Но сидеть здесь бесконечно нельзя. Едва она вошла в узкий, открытый по бокам и покрытый крышей коридор, перед ней возникла высокая дверь с иконой. Это была та самая часовенка, о которой говорил Жидков в поезде. «У меня на судне, Кирочка, есть даже храм…»

Смахнув слезы, Кира только сейчас поняла, что вела себя странно. Самое безопасное место на корабле было рядом с Гришей и его друзьями-лжецами. А сейчас она находится вдалеке от них, и еще неизвестно, чем этот марш-бросок закончится. Она снова опустилась на пол и беззвучно завыла. Как собака, у которой умер хозяин. Безнадежно и протяжно.

Наплакавшись всласть, уже трижды перечеркнув всю прошедшую жизнь, она успокоилась и дала себе отчет в том, что потеряла все, чего добивалась, идя дорогой разочарований и потерь. Все, даже кроссовки и мужа. Глядя на сырую дверь часовни, вспомнила слова батюшки, когда после очередного расставания с Гришей ходила в церковь. «Человек пришел в этот мир нагим, нагим из него и уйдет». Как правильно: она боса, полураздета – в общем, пора.

Поднявшись, она решительно направилась к двери с иконой. Где батюшка служит, там он и спит, видимо. Быть того не может, чтобы он на ночь запирал часовню и уходил в свой «сьют». Скорее всего, эта дверь ведет и к алтарю, и к спальне одновременно. Закусив губу, Кира уже решила вернуться, но ледяная сталь палубы в очередной раз так обожгла ноги, что она немедленно подняла руку и постучала.

Ответа не последовало.

Обозлившись, что теперь ей закрыта дорога даже в церковь, Кира подняла кулак и стала барабанить без остановки. «Или разобью руку, – думала она, – или у меня случится сотрясение, или мне откроют дверь. Всегда, во все времена, люди шли в храм, чтобы уберечь себя от напасти, почему же именно сегодня должно быть по-другому?!»

– Господи… – услышала она в полуметре от себя через дверь. – Направь раба божьего на путь истинный, образумь и направь его отсюда подальше.

– Я не раб, – заныла Кира, стоя на одной ноге, как цапля, и подергиваясь от холода. – Я раба…

– Господи, направь рабу божью…

– Батюшка, – решительно предупредила она, мысленно держа пистолет у виска проповедника, – лучше откройте. Иначе завтра, во время молебна, я приду во двор и буду рассказывать всем, как вы отвернулись от моей беды и выставили меня, страждущую, из храма.

Через десять секунд дверь открылась. Священник, по всей видимости, человеком был правильным, потому как для того, чтобы послать разбудивших его рабов подальше, облачился в рясу и не забыл надеть крест. Подняв взгляд повыше, Кира увидела узкое, обрамленное длинной, но весьма непышной бородой лицо.

– Что привело тебя в храм? – На нее смотрели красные от недосыпа глаза, а голос напоминал скрежет ржавых отворяемых ворот.

На темени двухметрового батюшки светилась, напоминая нимб, освобожденная от волос площадка, а те, что были по бокам, торчали в стороны, как у Бармалея.

– Беда, батюшка, – призналась Кира, показывая взглядом, что стоит босиком на железе. – Клянусь, замолю все грехи, но не отправляйте меня подальше. Я и так далеко от дома, а беда меня гонит еще… – Кира стала вспоминать слова, которые, по ее разумению, должны дойти до священника быстрее, чем другие. – Еще далече… Зело знобит паче, аки собаку. Это… По-над городом тьма непроглядная, присно и во веки веков…

Батюшка смотрел на нее не моргая.

– На аспида и василиска наступиши… Взываю к тебе, батюшка, и услышь меня в скорби и зле, и яви мне спасение мое.

Батюшка пригладил космы и вытер пальцами уголки глаз.

– Да ты нерусская?

– Наполовину. А на другую половину – латышка.

– Это зримо. – Он перекрестился. – А веры какой?

– Христианской. – Она уже не могла стоять на холоде. – Верую.

– А крест какой целуешь?

– В каком это смысле? – растерялась Кира до того, что забыла о ледяном пекле под ногами. – Какой протягивают, тот и целую.

– Православный или католический? – не уступал батюшка ни пяди церковного пола.

– Православный! – осенило ее. – Православный, батюшка!

– А ну, перекрестись. – Тест продолжался.

Кира истово наложила на себя крест.

И священник голосом Верещагина бросил:

– Ну, заходи.

Место, где батюшка отдыхал, было заперто, и он показал ей лестницу наверх.

Осторожно ступая босыми ногами по деревянному настилу, Кира поднялась и увидела почти пустую комнату. Стоял убогий, как и положено, стол, два заново обтянутых, как она заметила, стула, и в углу – несколько икон с лампадой. Лампада горела, лики святых смотрели прямо на нее, и эта обстановка заставила Киру обмякнуть. Хотелось свернуться клубком и уснуть в тепле, забыв обо всем.

– Так что случилось, женщина? Одета ты странно. Боса. И документов мирских, как я понимаю, тоже нет. Умна, по очам вижу, но зла.

– Чем же я зла?.. – изумилась Кира.

– А кто обещал поутру бесовские проповеди во дворе читать?

Это было единственное противоречие, и Кира постаралась его быстро устранить. Рассказала священнику все. Или почти все.

– Покайся, – посоветовал священник, как он представился, Захарий.

Перекрестившись с чистым сердцем, она ответила, что каяться хочется. Очень хочется. Но не совсем как бы понятно, поможет ли это теперь.