Ирина Мельникова - Бесы Черного Городища Страница 28

Изрядно нагрузившийся пассажир, добравшись до пролетки, чувствовал себя в полной безопасности и засыпал на сиденье.

И тогда пристроившийся на ее запятках воришка, выждав удобный момент, проникал вовнутрь и обчищал несчастного до нитки.

В основном здесь орудовали питомцы Наума Шицель-Боммера, в прошлом виртуоза-карманника, а сейчас инвалида, с трудом передвигающегося на двух костылях. Десять лет назад его крепко проучили люди одного залетного, из Иркутска, Ивана, перебили ноги железным прутом за то, что Наумка принял их предводителя за богатого лоха и вырезал у него портмоне вместе с солидной суммой в кредитных билетах.

Думали, Наумка загнется от гангрены, но он не загнулся и, когда вновь обрел способность соображать (в драке его голове тоже прилично досталось), придумал, как поправить свое в тот момент не очень завидное положение. А выход нашелся незатейливый, но весьма прибыльный, об этом свидетельствовала его изрядно раздобревшая за последнее время физиономия.

Словом, был потомок синайских мудрецов гол, как Лазарь, и нищ, как Иов, но открыл у себя нелегальную школу юных щипачей, собрав в ней малолетних бродяжек, и через год уже разбогател настолько, что купил пару доходных домов и занялся дисконтом: давал деньги в рост под залог домов и прочего имущества. В недрах его жилищ в тесных и грязных клетушках ютилась молодая воровская гвардия, безжалостно обиравшая североеланских обывателей и причинявшая массу беспокойства Савелию Корнееву и ходившим под его началом трем младшим агентам. В сыскном отделении давно знали о Наумкиной школе, но поймать его за руку все не удавалось, кто-то вовремя оповещал его о грядущих полицейских облавах, и юные щипачи загодя разбегались.

Вот и на этот раз на запятках пролеток никого не оказалось. Скорее всего воришки заметили сыщиков издалека. Чего скрывать, система оповещения и предупреждения у них была на голову выше, чем в полиции. Давно известно, у жулика много дорог, а у тех, кто его ловит, всего одна!

Не обнаружив Наумкиных «птенцов», сыщики не очень расстроились. Честно сказать, им совсем не хотелось возиться с малолетней босотой. Но совесть не позволяла пренебречь служебными обязанностями, поэтому они подошли к извозчикам, среди которых было трое-четверо хорошо им знакомых, и справились: все ли тихо-мирно и не случилось ли каких происшествий?

Извозчики пожимали плечами и божились, что вокруг спокойно как у попа под мышкой.

Сыщики знали, что они откровенно врут, а те понимали, Что им не верят, но, к всеобщему удовольствию, обе стороны на этот раз расстались без неприятных последствий. Конечно, полицейские давно подозревали, что Наумка делит свой гешефт с владельцами городских бирж извозчиков. Самим возницам, несомненно, тоже перепадало с добычи, которую воришки снимали с очередного напившегося в синь пассажира.

Но и в сыскной, и в наружной полиции хорошо понимали, что не в их силах справиться с целым полем сорняков. Правда, иногда весьма удачно его прореживали во время проведения плановых и специальных, накануне больших праздников, облав.

Федор Михайлович был большим мастером организации и проведения подобных полицейских мероприятий. Причем к участию в них охотно подключались люди Лямпе и Ольховского. Устроить саму облаву было несложно, гораздо хлопотнее оказывалось взвалить на себя ответственность за всякие неожиданности, просчеты и ошибки. У Тартищева проколы встречались редко, поэтому и шеф местных жандармов Александр Георгиевич Лямпе, и начальник охранного отделения Бронислав Карлович Ольховский легко в таких случаях отдавали бразды правления начальнику сыскного отделения. Ведь успех после делился поровну, на троих, а за ошибки отвечал только Федор Михайлович.

Но была одна закавыка в этом способе борьбе с местным преступным элементом. Приходилось держать в строжайшей тайне и день, и час облавы. Хранили этот секрет свято, оберегая его не только от своих служащих, но и от чинов наружной полиции, между тем как в подобных «экспедициях» принимало участие до сотни и более человек. За пять-десять часов до больших праздников всем надзирателям, чиновникам и агентам полиции предписывалось согласно приказу полицмейстера Батьянова собраться на Тобольской улице часам к семи вечера, якобы для ознакомления с каким-нибудь новым циркуляром или для получения от полицмейстера и Тартищева важных указаний по очередному сложному делу.

Люди собирались, и только тогда им объявляли, что нынешней ночью состоится облава. После этого никто из полицейских, даже старших чинов, уже не выпускался из здания управления. Всем участникам облавы строжайше запрещалось подходить к окнам или слоняться по внутреннему двору. В состоянии «арестованных» они пребывали до начала операции.

Обычно в ней были задействованы несколько десятков городовых полицейской стражи, околоточные тех околотков, где производилась облава, а также участковые приставы и их помощники. Ночью городовые стягивались в один исходный пункт (часто во дворе при жандармском управлении), к ним присоединялись люди Тартищева…

Внезапность атаки играла огромную роль, сильно уменьшая шансы жуликов скрыться.

Появление полицейских на Разгуляе ив Хлудовке, где располагались воровские «малины», бандитские притоны, бордели и самого низкого пошиба кабаки и ночлежки, всегда вызывало сильнейшее смятение у босяков и жуликов, составлявших основное население двух самых разбойных частей Североеланска.

Впрочем, и в этом смятении усматривалась известная закономерность. Добрая половина жильцов ночлежек и дешевых меблирашек оставалась сравнительно спокойной, лениво потягивалась на нарах или убогих деревянных кроватях и встречала полицию возгласами вроде: «Ишь, сволочи, опять притащились! Не дают покоя честным людям!» Смелость их была не притворной, у этих «праведников» бумаги зачастую бывали настоящими.

Совсем другое творилось со второй половиной ночлежников. Они в ужасе рассыпались по грязным комнатенкам, забивались за печки, прятались под нары и в подполье, лезли в окна и чуть ли не в щели, откуда полицейские выгоняли их как тараканов.

Всех подозрительных препровождали в сыскную полицию, где ее агенты тотчас приступали к выяснению личности каждого задержанного. Для этого у них имелись и антропометрические инструменты, и дактилоскопические карты, и целый фотографический кабинет с архивом — вотчина хорошо известного всем уркаганам регистратора преступлений Николая Егоровича Колупаева…

Наконец сад Пожарного общества остался за их спиной.

Сыщики прошли вдоль длинного сплошного забора, отделявшего от улицы склады пиломатериалов товарищества «Нептун и Феламеда», принадлежавшего известным в городе торговцам лесом братьям Христорадовым, и завернули за угол, решив тем самым на добрую сотню шагов сократить путь до Тобольской. Здесь их встретили аппетитные запахи свежеиспеченного хлеба и сдобных булок, которыми славилась пекарня Авдея Ромашкина. Ее длинное, красного кирпича приземистое здание с двумя высокими трубами занимало собой всю правую сторону переулка.

Молчавший до сих пор Иван вдруг рассмеялся.

— Чего ты? — удивился Алексей. — Радуешься свиданию с начальством?

— Упаси господь! — махнул рукой Иван. — Вспомнил вдруг матушку. Мы одно время жили рядом с евреем-лавочником. У них Пасха на неделю раньше начинается, так они по всему околотку разнесут бывало свою стряпню, соседей угощают. Матушка по этому поводу постоянно смеялась: «Их стряпней, — говорила, — не успеешь рот набить, как она на языке растает, а нашей чуток откусишь — теста полный рот!

Жуешь потом, жуешь, пока не выплюнешь…»

— Это ты зря! — улыбнулся Алексей. — У меня нянька до сих пор такие пирожки печет да ватрушки, пальчики оближешь!

— Тот лавочник, его Левкой звали, трусливым был безмерно, почище Полиндеева, — продолжал рассказывать Иван, — как стемнеет, на улицу ни ногой, все боялся, что его ограбят. У него в приказчиках Семка служил, деревенский парнишка лет семнадцати, хохотун да проказник, каких поискать, но хитрован и себе на уме. Пять лет у еврея отслужил и свое дело открыл, булочную на Дворянской улице. Впрочем, тогда он и за разносчика товара сходил, и за дворника, и за сторожа… Сам-то еврей жадноват был, все обещал Семке жалованье повысить, да только откладывал и откладывал это дело на потом. Тогда парнишка решил его проучить, рассыпал под окнами золу, изрядно по ней потоптался, а утром сильный переполох учинил, дескать, кто-то около дома шлялся, высматривал, мол, как лучше в лавку проникнуть. Еврей запаниковал и давай перед Семкой заискивать: «Ты уж, Семочка, сторожи исправно, ночами не спи, вокруг лавки ходи!» Семка после хвастался, что хозяин к двум рублям его жалованья полтинник добавил за усердие и отвагу…

Впереди уже виднелся выход из переулка, когда неожиданно прямо по курсу промелькнула чья-то тень. Какой-то сильно пригнувшийся человек, а может, просто невысокого роста, перебежал полицейским дорогу и нырнул в пролом в заборе. Дальше начинался пустырь, заросший прошлогодним бурьяном и превращенный местными обитателями в свалку, а жуликами — в самый короткий путь до городских трущоб, где скрыться от преследования раз плюнуть! Не сговариваясь, сыщики бросились следом, причем Иван метнулся в тот же самый пролом, а Алексей перемахнул через забор и уже через мгновение держал за шиворот босяка в рваной, одетой прямо на голое тело шинели, измазанной в чем-то белом, то ли в мелу, то ли в краске. Босяк извивался в его руке, тщетно пытаясь вырваться.